-
Ивор, Ивор, проснись!
-
Всклокоченный мужик тряс за плечо закутанного в войлок человека.
-
Что случилось?
-
Разбуженный заворочался, откинул одеяло, и в рассветном полумраке его лицо со следами застарелой усталости
-
кругами вокруг глаз и глубокими складками в уголках рта
-
показалось совсем древним.
-
Нежа померла, а Радислава и Молчана лихоманка настигла.
-
Дождь идет, Дабор?
-
глухо спросил Ивор.
-
Идет, проклятущий,
-
кивнул мужик.
-
Просвета нет. Как бы сильней не разошелся. Ты уж поспеши, родимый. Надо отчитать их, да и…
Заканчивать Дабор не стал.
-
Отчитаю,
-
мужчина свесил ноги с лавки, нащупывая стоптанные сапоги.
В избе было душно, влажно, пахло прелью и дымом, но все одно
-
лучше, чем снаружи, где уже который день с неба сыпался мелкий, как пыль, нудный дождь. Гнилой таяльник! Ой, гнилой! Хоть во что оденься и обуйся, все одно
-
сыро и холодно…
Запахнувшись в кожаную накидку и надвинув капюшон на самые глаза, Ивор шел за Дабором. Он думал: "Девять суток. Прошло уже девять суток…" Девять долгих суток, слившихся в один бесконечный хмурый, скорбный день, которому нет и словно не будет конца. Будто все, кого обережник знал и дал обет защищать, решили умереть, оставив его доживать век с чувством горького стыда и никчемности.
Ноги скользили по залитому водой снежному насту, и мокрый черный лес, шумящий за тыном, казался навьим миром
-
безрадостным, тоскливым, мрачным. Изба стояла на окраине. А рядом столпились те, кого еще держали ноги: хмурые уставшие люди с остановившимися взглядами и отрешенными лицами…
Ивор оглядел их
-
и сердце сжалось. Из Елашира выходили обозом в тридцать человек. А нынче осталось меньше дюжины… Что за недуг неведомый они на себе принесли и где его сыскали
-
поди теперь дознайся. В Вадимичи приехали
-
в обозе заболели двое. Думали, лихоманка скрутила. Хворые метались в жару, жаловались на озноб и ломоту в костях. Обережник отпаивал их сбором трав, очищал Даром. Да только впусте.
Когда спустя день болящие покрылись черными струпьями
-
тут уж стало ясно, что без помощи не обойтись. Отправили в Цитадель сороку с коричневой ниткой на лапке, вестница упорхнула, и в тот же вечер умер первый из обозников. К ночи
-
еще один.
Через трое суток умерших было уже восьмеро, а лихоманка перекинулась на жителей веси. Похороны в Вадимичах стали делом обыкновенным.
Колдун сбился с ног, силясь помочь людям, чая дождаться подмоги из крепости. Он пользовал больных настоями, омывал отварами, лил Дар без жалости и скупости. От питья и припарок хворым будто делалось лучше. Черные струпья прорывались наконец гноем, но после этого… человек умирал.
Обережник пытался лечить от язв, варил мази на нутряном свином жиру и чистотеле, снова лил Дар. Но проклятые свищи, рубцуясь, усиливали лихорадку. И снова люди гибли.
Вадимичи охватила глухая беспросветная тоска.
Уже не плакали по сгинувшим детям матери, не чернели от горя отцы и мужья, не причитали невесты по женихам
-
сами лежали при смерти. Безысходность завладела каждым домом
.
А хоронить покойников было некому. Уже три избы заколотили наглухо, потому как не осталось сил вывозить тела и предавать их земле. Ивор лишь читал над усопшими отходной наговор, чтобы души покинули непогребенные по укладу тела, вознеслись в вышние небеса. На все прочее не осталось сил.
Насельник Цитадели лишь бился за оставшихся, еще живых людей. Пытался избавить от мученической смерти трехлетнюю осиротевшую Усладу
-
внучки его ровесницу. Лил Дар, унимал жар, очищал кожу от ржаво
-
красных пятен. Утихло и то и другое! Думал
-
сдюжил. Да только к ночи возвратилось все с новой силой. Сгорела Услада. Отяжелела маленькая, изрытая язвами ручонка, выскользнула из ладони обережника. А он, несколько оборотов сидевший над тяжело умирающим дитем, уткнулся лбом в лавку и первый раз за много
-
много лет разрыдался от бессилия и усталости.
Здоровый мужик, переваливший годами на пятый десяток, женивший троих сыновей и двух дочек, переживший жену
-
рыдал от отчаяния, что не смог спасти чужого ребенка. В той избе он и заснул, на соседней лавке с покойницей. Идти куда
-
то сил не осталось. Тут его разбудил, отыскав, Дабор. Теперь, значит, Нежу хоронить… Хранители светлые, за что вы кару такую людям отмерили? Эх, а ведь про Усладу
-
то он забыл!
-
Дабор, друже, девочка Кричанова тоже померла. Ее б перенести сюда же,
-
виновато сказал обережник.
-
Вместе уж с ними и закроем.
Мужчина в ответ кивнул.
Умерших разложили по лавкам нетопленой избы. От запаха заживо изгнивших тел мутился рассудок, а желудок, казалось, уже привычный к смраду, все равно сжимался, подпрыгивал к горлу. Ивор отчитал умерших, вздел очистительные обереги и вышел из избы на улицу.
Волглый воздух таяльника показался дурманным и сладким. Вот и все. Обережник не считал умерших. Не хватало духу. Но знал, что их уже больше трех десятков, и из
-
за этого становилось еще страшнее. От неведомой хвори не было спасения. Дар разбивался об недуг, как глиняный горшок об стену.
А, может, так оно случилось еще и потому, что Сила
-
не колодец бездонный, нельзя ее черпать без удержу. Уже сутки тому Ивор почувствовал
-
не так живо она ему отзывается. Устал. Да ведь людям не объяснишь. Люди спасения чают. Или хоть облегчения. Как откажешь?
Вот только выходило
-
что бы он ни пробовал, помочь не удавалось. А самое страшное
-
когда на постой у Вадимичей останавливались, и подумать не могли, что приманили с собой этакую беду.
Ивор побрел следом за Дабором в гостиный дом, про себя отмечая, что мужчина ступает тяжело и пошатывается. Видать, занемог. Страшно это. Страшно
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});