-
когда на постой у Вадимичей останавливались, и подумать не могли, что приманили с собой этакую беду.
Ивор побрел следом за Дабором в гостиный дом, про себя отмечая, что мужчина ступает тяжело и пошатывается. Видать, занемог. Страшно это. Страшно
-
быть еще живым, но все одно что мертвым. Страшно глядеть на умирающих и знать, что скоро сам будешь так же лежать, мечась на лавке, раздирая руками гниющую плоть.
А Нежа? Красавица. Жить бы да жить еще. Ясноокая, отрада для сердца. К жениху ехала… Ладная девка
-
кровь с молоком. Все гоняла черпаком от котла особо ретивых молодцев, тянувшихся раньше времени к каше. А на последнем постое подобрала облезлую больную кошку. Все ходила с ней к обережнику, мол, полечи. Он лечил. Жалко было и животину, и девку, которая по хвостатой убивалась, словно по человеку. Однако кошка сгибла. Нежа поплакала, но потом стало не до тоски. Взялись болеть люди. Один, другой, а затем и хохотушку
-
девку сломила болезнь. Эх, Нежа, Нежа… Брат и отец два дня назад к Хранителями отошли, а теперь и сама.
Ивор сел за стол и уткнулся лбом в скрещенные руки. Кто
-
то положил перед обережником скудную трапезу
-
половинку луковицы и ломоть зачерствевшего хлеба.
Люди… люди… в беде и скорби всяк по
-
разному себя ведет. Кому мужества хватает с запасом, а кого страх гнет и ломает. Пару дней назад убежали в полночи Горазд и Милко. Побоялись сгибнуть от заразы. Их
-
то при обозе не держали родовичи. А Ивор теперь ломал голову
-
а ну если те двое дойдут до деревни какой да там расхвораются?
Скорее бы прислали Осененного кого на подмогу.
Теперь вот еще двое заболели и скоро новых добавится. Здоровых
-
то, почитай и не осталось. Слегла вся весь, окромя семерых мужчин. Да и то у троих вид уже был плох, небось, к вечеру в жару полыхать будут.
Обережник не стал есть. Рядом на лавках метались в полубреду Радислав и Молчан. Не до трапез. Откинув с одного из захворавших покрывало, колдун горько вздохнул
-
как быстро в этот раз пятна красные по телу пошли… К ночи уже вздуются гнойниками.
Черный мор.
Пошарив в суме, Ивор вытащил кувшинец с отваром, сбивающим жар. По очереди, поддерживая мужиков за головы, подносил к потрескавшимся губам глиняный сосуд да пускал с рук тоненькие ручейки Дара. Знал, что без толку, что не поможет им, но надеялся хотя бы облегчить страдания.
-
Что делать
-
то будем?
-
спросил Дабор.
И по голосу было понятно, что ответа он не ждал.
* * *
-
Девятисильника, почитай, совсем не осталось, чистотела тоже… мать
-
и
-
мачеха еще три дня назад закончилась…
-
знахарка Чубара едва шептала.
-
Липовый цвет, малина, спорыш, серпик
-
еще есть, но тоже
-
слезы…
Сама бабка уже отходила. По всему было видно
-
едва ли протянет до утра.
Насельник Цитадели, привалившись к чуть теплой печке, устало прикрыл глаза. Вчера отчитывал пятерых. Позавчера семерых. Нынче еще больше кончатся… Здоровых не осталось, и что делать
-
он не знал. Молиться Хранителям? Впусте. Глухи они к мольбам.
Только Ивора все не брала болезнь. Может, оттого, что Дар в нем теплился, а, может, просто… повезло. И он ходил от дома к дому, варил из остатков трав все новые и новые снадобья, не надеясь уже спасти, а просто из одного упрямства и совести…
-
Спи, мать, спи.
-
Колдун погладил морщинистую руку знахарки.
-
Отдыхай. Придумаю что
-
нибудь.
А в голове крутилось. Серпик, спорыш, липовый цвет… если добавить к ним кору дуба и обтирать больных… Всех и рук не хватит, но хоть детей! Вот только нет у Чубары коры.
Ивор, превозмогая себя, поднялся с лавки. Накинул плащ и вышел в промозглый вечер. Оказавшись на крыльце, мужчина жадно втянул влажный воздух. Рассудок мутился от усталости. Но надо, надо идти.
В темноте леса все безлистные деревья казались одинаковыми. Обережник как пес нюхал стволы, царапая их ножом. Ну вот, вроде дуб… Слава Хранителям, нашел! Огонек Дара едва теплился на кончиках пальцев. Думать о том, что этот огонек может погаснуть вовсе, было страшно.
Вернувшись в избу знахарки, колдун начал кое
-
как крошить кору ножом. Усталость отзывалась дрожью в коленях, и Ивор подумал, будто и сам поддался недугу. Даже промелькнуло в голове, мол, вот и все… и ни страха, ни тоски. Лишь облегчение.
Бросая в горшок травы и ссыпая измельченную кору, обережник с удивлением почувствовал, что указательный палец левой руки дергает и саднит. Пригляделся
-
порез. Сам себя полоснул и не заметил. Да и тело, видать, изнемогло так, что уже и на боль отзывалось неохотно.
Оставив отвар упревать, колдун повалился на лавку и заснул. Когда через оборот очнулся, настой уже истомился и был готов. А Чубара лежала мертвая.
…Через пару суток двое ребятишек, которых обережник пользовал примочками и питьем, пошли на поправку. А с ними и мать. Кожная ржа стала проходить, и хотя свищи еще гноились, было видно
-
малые подались в жилу. Недавние язвы медленно и неохотно, но затягивались тонкой розовой кожицей.
Прочих же смерть все косила… Колдун метался от избы к избе. Силы таяли. А он все не мог понять, отчего тот самый отвар, который помог детям, не давал облегчения остальным?
-
Да что ж такое
-
то?
-
кусая потрескавшиеся губы, думал Ивор, растирая ту же самую кору, содранную с того же дерева.
В этот миг затуманенный от усталости взгляд остановился на тонком поджившем уже порезе. И припомнилось, как из раны текла кровь и капала в горшок вместе с Силой, которую лил обережник. Тут же молнией пронзило
-
неужто?
А и хуже
-
то не будет!
На следующий день мальцы с матерью и две девушки
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});