— А что случилось с Катариной?
— Она умерла в больнице — в тоске и одиночестве.
— Нет-нет, пусть она и умерла, но не так, как ты говоришь. Давай придумаем, как все было на самом деле. Было воскресенье, первый солнечный день весны. Катарина проснулась в хорошем настроении, и медсестра усадила ее на террасе в шезлонг, укутав ноги теплым пледом. Твоя сестра смотрела на первые набухающие почки, на птиц, которые уже начали вить гнезда под стропилами террасы, ей было хорошо, тепло и спокойно. Она чувствовала себя так, как там, под кухонным столом, когда ты обнимал и успокаивал ее; именно ты снился ей в то утро. Да, у нее не было памяти, но инстинкты сохранили в ней то тепло, которое ты ей дарил, и всякий раз, когда ей было хорошо, она тихонько бормотала твое имя. Так, с твоим именем на устах, она и уснула навеки, когда душа покинула ее тело — тихо, чтобы не терзать и не беспокоить невинное создание. Вскоре в больницу пришла ваша мама, она всегда приходила по воскресеньям; она вышла на террасу, подошла к шезлонгу и увидела дочь мирно спящей; на ее губах застыла последняя блаженная улыбка. Мама закрыла ей глаза, поцеловала в лоб и заказала для нее белый, как платье невесты, гроб, куда ее и уложили, выстлав его изнутри белой скатертью.
— А мама, ты придумаешь хороший конец этой сказки и для нее? — дрогнувшим голосом спросил Рольф Карле.
— Да. Она вернулась домой с кладбища и увидела, что соседи поставили во все кувшины, какие только были в доме, красивые весенние цветы. Они сделали это, чтобы ей не было одиноко. По понедельникам она обычно пекла хлеб; она проснулась утром, надела выходное платье, повязала передник и стала готовить стол, на котором обычно раскатывала тесто. Мир и покой царили в ее душе, потому что все ее дети были наконец устроены: Йохен в своих странствиях по миру встретил хорошую женщину, женился и завел детей, жизнь Рольфа отлично сложилась в далекой Америке, а теперь и Катарина, освободившись наконец от прижимавшего ее к земле такого несовершенного тела, могла летать в облаках в свое удовольствие.
— А как ты думаешь, почему моя мать так и не согласилась приехать сюда и жить рядом со мной?
— Не знаю… может быть, она просто не хотела уезжать из своей родной страны.
— Она уже старая и одинокая, ей было бы гораздо лучше здесь, в колонии, рядом с моими дядей и тетей.
— Не каждый может эмигрировать, Рольф. Она живет спокойно, храня свой сад и свои воспоминания.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
В течение целой недели в стране только и говорили что о наводнении и нанесенном им ущербе; другие новости в прессе практически не появлялись, и, если бы не Рольф Карле, народ, наверное, так и не узнал бы о резне, устроенной в одном из армейских центров по подготовке операций против партизан. Это страшное известие просто утонуло бы в мутных водах потопа и словоблудии властей. Все началось с бунта, поднятого группой политзаключенных, содержавшихся во временной тюрьме на территории военной базы: мятежники захватили оружие охраны и заняли несколько зданий в одном из секторов базы. Комендант гарнизона, человек вспыльчивый и решительный, не стал запрашивать у командования указаний, а просто-напросто отдал приказ стереть захваченные здания с лица земли вместе со всеми, кто там находился. Этот приказ офицера был воспринят его подчиненными абсолютно буквально, и штурм был проведен с применением артиллерии. Уже в ходе артиллерийского обстрела погибла большая часть мятежников и других заключенных, остававшихся в своих камерах; раненых вообще не осталось, потому что тех, кто пережил обстрел и штурм, вывели на плац и расстреляли без каких бы то ни было разбирательств. Когда у солдат комендантской роты прошло опьянение кровью и были пересчитаны трупы, стало понятно, что информация о случившемся рано или поздно просочится в прессу; скрыть бойню такого масштаба было попросту невозможно: канонаду слышали во всех окрестных деревнях, а в радиусе нескольких километров с неба на землю попадали сраженные взрывной волной и осколками птицы. Объяснить этот природный феномен очередным чудом, сотворенным статуей Иисуса, не представлялось возможным. Слухи о происшедшем поползли быстрее, чем распространялся удушливый запах над братскими могилами наскоро закопанных в ямы заключенных. Военные первым делом запретили любопытным приближаться к месту захоронения и попытались установить в прилегающих к базе районах режим строжайшей цензуры и подпитанного страхом молчания. У правительства не оставалось другого выбора, как встать на сторону отличившегося коменданта и выгораживать его в глазах общественного мнения. Никто не имеет права применять силу и поднимать оружие против органов правопорядка; любая вооруженная борьба с государством ставит под угрозу нашу демократию, злобно, но неубедительно и не слишком вразумительно брюзжал где-то в недрах своего кабинета президент. Вскоре появилась так называемая официальная версия, согласно которой большая часть жертв была связана с тем, что заключенные в ходе восстания перестреляли друг друга. Эту ложь повторяли во всех средствах массовой информации столько раз, что в нее, казалось, поверили даже те, кто ее придумал. Впрочем, Рольф Карле слишком хорошо знал ситуацию в стране и нравы, царившие в тех районах, где шла вооруженная борьба, чтобы принять официальную версию на веру; не дожидаясь, пока Аравена отправит его в командировку, он поехал туда, куда в те дни не совал нос ни один из журналистов. Часть информации он получил от своих друзей, по-прежнему скрывавшихся в горах, а остальное выяснил у самих же солдат — участников штурма. Разговорить их оказалось нетрудно: порой хватало пары кружек пива, чтобы у них развязался язык; солдат и самих мучила совесть, потому что далеко не все были рады принимать участие в массовом убийстве. В итоге уже через три дня, когда в окрестностях базы собрали всех мертвых птиц, а над могилами, дополнительно засыпанными толстым слоем земли, перестал подниматься смрадный трупный запах, у Рольфа Карле были в распоряжении неопровержимые доказательства очередного преступления правящего режима; он был готов пробиваться через любую цензуру, но Аравена охладил пыл молодого журналиста, сказав, чтобы тот не строил иллюзий: на телевидении не будет не только ни одного кадра, но и ни одного слова на эту тему. Рольф впервые в жизни серьезно поссорился со своим учителем, обвинив того в двуличии и фарисействе и заявив, что директор телевидения в таком случае несет ответственность за случившееся наравне с убийцами и прикрывающим их правительством. Выслушав все упреки и обвинения, Аравена остался непреклонен. Тогда Рольф переговорил с несколькими оппозиционными депутатами конгресса и показал им свои фотографии и видеосъемки, чтобы те наконец могли убедиться, какими методами правительство пытается подавить недовольство народа, выражающееся в партизанской войне. Кроме того, депутаты увидели, в каких нечеловеческих условиях содержатся захваченные в плен повстанцы. Весь этот материал был представлен в конгрессе, и депутатам не оставалось ничего другого, кроме как признать факт массового уничтожения заключенных и потребовать эксгумации, пересчета и опознания тел погибших, а также назначить парламентское расследование с целью определить и наказать виновных в данном преступлении. Президент стал заверять народ, что готов расследовать это чудовищное преступление, невзирая на чины и звания, и доведет дело до суда, даже если это будет стоить ему самому отставки. Тем временем рота солдат-новобранцев разобрала руины, закатала асфальтом место трагедии и даже высадила целую аллею на том месте, где находились самые первые могилы. Следователи, бодро взявшиеся за дело, быстро заплутали в лабиринтах кодексов и других законодательных актов, а руководителей всех средств массовой информации собрали в Министерстве внутренних дел и популярно разъяснили, к каким губительным для государства последствиям может привести диффамация Вооруженных сил. Рольф Карле тем временем продолжал вести свое журналистское расследование с неослабевающим упорством; ему наконец удалось преодолеть молчаливое сопротивление Аравены и прижать к стенке привычно пытающихся уйти от ответственных решений депутатов от оппозиции; в конце концов на устроившего эту бойню коменданта было наложено дисциплинарное взыскание, а парламент принял декрет, согласно которому за политическими заключенными сохранялись все конституционные права, судить их следовало открытым гражданским судом и содержать в общих тюрьмах, а не на территории военных гарнизонов, куда гражданские власти не имели доступа. В результате всей этой возни девять партизан, содержавшихся в форте Тукан, были перевезены в тюрьму Санта-Мария, что ни в коей мере не являлось облегчением их участи, но сослужило добрую службу тем, кто давно пытался замять и закрыть это дело поскорее, как обычно, погасив скандал волной всеобщего равнодушия.
