— Значит, нужно будет передать оружие нашим товарищам, которые находятся там, в тюрьме, — объявил команданте Рохелио.
— Нет, ты точно на голову больной, — засмеялась Мими. — Это и в мои-то времена было бы трудно, там ведь обыскивают каждого на входе и выходе. А сейчас это наверняка и вовсе невозможно: у полиции теперь есть металлодетекторы, и твое оружие найдут, даже если ты его проглотишь.
— Все равно я что-нибудь придумаю. Если я сказал, что спасу их, значит, так и будет.
В течение нескольких дней после той встречи в зоологическом саду Уберто еще несколько раз встречался с нами в разных местах, чтобы уточнить детали предстоящей операции; по ходу разговоров я все больше убеждалась, что он поставил перед собой не просто трудную, а откровенно безумную, невыполнимую задачу. Впрочем, переубеждать его было делом неблагодарным. Стоило в очередной раз указать ему на какую-либо опасность, как он словно ощетинивался и заявлял: риск — благородное дело, и победа достается лишь тому, кто умеет рисковать. Я подготовила и передала ему подробный план фабрики, где шили военную форму, а Мими, в свою очередь, несколько ночей потратила на рисование подробнейшего плана тюрьмы; мы просчитывали время смены караула и маршруты часовых, вспоминали распорядок дня, выясняли всякие мелочи, включая направление ветров в районе тюрьмы, время восхода и захода солнца и температуру воздуха как днем, так и ночью. По ходу дела Мими заразилась энтузиазмом Уберто и совершенно забыла о конечной цели всей этой операции; она не думала об освобождении каких-то пленных, а включилась в дело, воспринимая его как очередную захватывающую игру. Она увлеченно чертила планы, составляла списки, разрабатывала стратегию, совершенно забывая о том риске, которому подвергала в первую очередь саму себя, в глубине души уверенная, что все это не выйдет за рамки подготовительного этапа и останется на уровне споров, обсуждений и ярких лозунгов, как это часто бывало в истории нашей страны. И все же, казалось нам, вся затея была настолько дерзкой и безрассудной, что уже одним этим заслуживала счастливого финала. Команданте Рохелио намеревался осуществить ее силами небольшой группы самых опытных и отважных бойцов — семи человек, включая его самого; вождь одного индейского племени обещал помочь партизанам, предоставив им лагерь в сельве неподалеку от реки, а кроме того, вызвался переправить их на остров и затем предоставить проводников, чтобы как можно скорее покинуть опасный район. Индейцы предложили свою помощь повстанцам после того, как один из армейских отрядов устроил зачистку их деревни, оставив после себя сожженные хижины, перебитый домашний скот и изнасилованных девушек. Связь с заключенными также поддерживалась через индейцев, работавших на тюремной кухне в качестве вольнонаемных поваров. В назначенный день пленным повстанцам нужно было быть готовыми к тому, чтобы разоружить нескольких часовых и по возможности без лишнего шума пробраться во внутренний двор тюрьмы, где их должны были ждать команданте Рохелио и его люди. Мими сразу же заявила, что самое идиотское в этом, практически неосуществимом, плане — тот пункт, согласно которому заключенным придется выбираться из запертых, тщательно охраняемых камер; не нужно было обладать большим опытом подпольной и диверсионной работы, чтобы согласиться с ее, вполне очевидным, утверждением. Когда же команданте Рохелио сказал, что операция назначена на ближайший вторник, она изумленно посмотрела на него из-под накладных ресниц, сделанных из меха норки, и, судя по всему, в первый раз по-настоящему осознала, что речь идет не об игре, а о вполне реальном деле. По ее глубокому убеждению, операцию такого масштаба нельзя было проводить наугад, полагаясь лишь на волю случая. Чтобы выяснить, какие у заговорщиков перспективы, она достала карты Таро, попросила Уберто снять колоду левой рукой и разложила карты по правилам, разработанным еще во времена расцвета древнеегипетской цивилизации. После этого Мими надолго замолчала, разглядывая лежавшие перед ней карты и пытаясь вычислить зашифрованное в них послание высших сил. Уберто Наранхо наблюдал за ней с иронической улыбкой, а затем, посмотрев на меня, пробормотал, что нужно быть полным кретином, чтобы при планировании такого серьезного и опасного дела принимать во внимание мнение какой-то ряженой не пойми кого, основанное к тому же на толковании последовательности дурацких картинок.
— Во вторник ни в коем случае, только в субботу, — твердо заявила Мими, когда в раскладке появился Маг, к тому же вниз головой.
— Все произойдет тогда, когда я решу, — возразил он, всем своим видом давая понять, что не собирается даже принимать к сведению весь этот карточный бред.
— Карты говорят, что единственно возможный для тебя день — это суббота, а ты еще не дорос спорить с великими Таро.
— Во вторник.
— По субботам половине охранников дают увольнительную, и они прямиком направляются в бордель в ближайшем городке, в Аква-Санте, а другая половина смотрит бейсбол по телевизору.
Этот аргумент оказался способным заставить Уберто Наранхо изменить свои планы в соответствии с рекомендациями хиромантии и тому подобной белиберды. У них с Мими завязался оживленный разговор на тему подхода к предсказанию и формированию собственного будущего, а я вдруг вспомнила про Универсальный Материал, о чем и поспешила сообщить своим друзьям. Команданте Рохелио и Мими оторвались от карт и удивленно посмотрели на меня. В общем, забегая вперед, скажу, что, сама на то не рассчитывая, я в конце концов оказалась в компании полудюжины герильерос и месила это чертово тесто в забытой богом индейской деревушке совсем недалеко от дома турка, где я провела лучшие годы своего отрочества.
* * *
В Аква-Санту мы въехали на старой полуразвалившейся машине с крадеными номерами; за рулем сидел Негро. Городок за время моего отсутствия не слишком изменился; на главной улице выросло несколько новых домов и магазинов, над многими крышами появились телевизионные антенны, но в основном все оставалось по-прежнему: стрекотание цикад, полуденная жара и кошмар всепоглощающей, вечно наступающей на поселок сельвы — плотные заросли кустов, переплетенных лианами, начинались буквально у самой обочины шоссе. Упорные и терпеливые жители городка стойко переносили и жару, и удушливую испарину джунглей и вели постоянные арьергардные бои с наступающей растительностью, рискуя в любой момент оказаться отрезанными от остальной части страны зеленой армией вечно атакующего, не знающего пощады противника. Вообще-то мы не собирались останавливаться в городке и хотели проскочить его как можно быстрее, чтобы еще до вечера оказаться в индейской деревушке, находящейся на полпути к тюрьме Санта-Мария, и все же, увидев знакомые дома, улицы, вымытые ночным дождем, и женщин, сидевших в дверях на плетеных стульях, я упросила Негро проехать мимо «Жемчужины Востока» и, быть может, ненадолго притормозить по соседству, чтобы посмотреть на этот дом хотя бы минуту, хотя бы издалека. За то время, что меня здесь не было, в стране произошло много перемен, многое было разрушено или перестроено, многие люди умерли, уехали, не попрощавшись, или бесследно исчезли, и я не удивилась бы, увидев, что наш дом либо перестроен, либо заброшен и постепенно разрушается, как любая неиспользуемая постройка в этих краях. Каково же было мое удивление, когда я увидела дом и магазин в целости и сохранности: они выросли передо мной как какой-то прекрасный мираж. Фасад здания был отремонтирован и заново покрашен, свежей краской сверкали и окна; в витринах и на крыльце блестели современные сельскохозяйственные инструменты, кое-где виднелись продукты в современной упаковке, пылали полированными боками алюминиевые кастрюли и даже стояли два манекена в ярко-желтых париках. Уехать просто так, не заглянув в магазинчик, я не смогла. Остановившись на пороге, я обвела взглядом знакомое помещение. Здесь тоже явно был ремонт, а кроме того, в центре комнаты возвышался новый прилавок, но лежавшие по углам мешки с зерном, штабель рулонов дешевой ткани и большие стеклянные банки с карамелью остались точно такими же, как и прежде.
Риад Халаби сидел за кассой и что-то считал; одет он был, как и следовало ожидать, в белую батистовую рубашку. Его рот, как обычно, прикрывал такой же белый платок; сам он ничуть не изменился; ощущение было такое, будто расстались мы минуту назад, и я с трудом верила своим глазам: таким он мог сохраниться только в моей памяти, как и положено образу первого возлюбленного. Я робко подошла к прилавку, ощущая себя той самой семнадцатилетней девчонкой, которая села на колени к этому человеку, чтобы попросить его о драгоценном подарке — ночи истинной любви — и принести ему в жертву свою девственность, ту самую девственность, которую крестная измеряла шнурком с семью узелками.
