Мой собственный опыт создания книги — не считая написанной совместно с Юджином Бирном и Нилом Гейманом для одного журнала шутливой пьесы «Правда», которая заканчивалась тем, что вешала убийства Потрошителя на Сути (если вы не англичанин, то спросите об этом герое какого-нибудь уроженца Британских островов), — укрепил меня во мнении о неправдоподобности версии, согласно которой Дракула был Потрошителем. Если в поисках подозреваемых забросить сеть пошире и выловить разных литературных персонажей, годящихся на роль Джека, то мы, видимо, должны последовать авторитетному суждению Агаты Кристи о необходимости искать наименее вероятных преступников. Наш же герой (подобно реальному, знаменитому не-Потрошителю доктору Криму) уже хорошо известен как серийный убийца женщин, у него нет алиби в означенные ночи, зато есть великое множество респектабельных врагов, которые со всей ответственностью встали бы и крикнули «j'accuse», снабдив дело заведомой дезинформацией, зашитой в подкладку их собственных плащей. В этих обстоятельствах одних только кошельков жертв в заднем кармане Дракулы хватило бы, чтобы убедить Пуаро или мисс Марпл в полной невиновности графа, по крайней мере в данном деле, ложный след «обсасывался» бы на протяжении большей части книги, а затем подлинным убийцей внезапно оказался бы сельский священник или восьмилетний ребенок.
Итак, если не Дракула, то кто? Есть некоторые варианты: Джек (вновь то самое имя) Уординг или Элджи из пьесы «Как важно быть серьезным» — разве не может «бенберирование» оказаться эвфемизмом для чего-то более зловещего, нежели простое бездельничанье во время их необъяснимых исчезновений из высшего общества? Генри Уилкокс, «финансовый титан» из романа Э. М. Форстера «Поместье Говардс-Энд» (ну тот, которого сыграл Энтони Хопкинс) — к концу книги распутывается клубок второстепенной сюжетной линии, и мы узнаем, что старый лицемер погубил репутацию одной женщины, признав в ней бывшую проститутку. Один из марсиан Уэллса, разведчик, скрывающий щупальца под длинным свободным пальто необычайно большого размера и в целях эксперимента кромсающий человеческие существа, дабы выяснить, годятся ли они как подножный корм, прежде чем дать сигнал к полномасштабному вторжению. Дориан Грей — опять же, слишком очевидно. Марлоу или какие-нибудь другие путешественники Конрада, лишившиеся рассудка после соприкосновения с сердцем тьмы? Женщина, Которая Смогла? Чарльз Путер, столь поглощенный собственной незначительностью, что решается стать кем-то самым худшим из способов? Маугли, вернувшийся к звериному состоянию, будучи привезенным в сердце Империи? Альфред Дулиттл, пытающийся поймать ту шлюху, что родила его неблагодарную дочь Элизу?
Если уж на то пошло, ни одно из этих вымышленных лиц не кажется мне менее подозрительным, чем все то великое множество выдающихся викторианцев, которых время от времени рядили в Потрошители.
Впервые опубликовано в «Рипперологе»
МЕРТВЫЕ ЕЗДЯТ БЫСТРО
![]()
В огромном ангаре водопад расплавленного железа обрушился в длинную литейную форму. Сегодня выплавляли ходовую часть нового локомотива для Большой Западной железнодорожной линии, связывающей Плимут и Пензанс.
На какое-то мгновение Мэссингем растерялся посреди этого дьявольского свечения, ужасающего рева и невыносимого жара. Сколько бы раз он ни оказывался в литейном цеху, царившая здесь обстановка казалась ему совершенно непригодной для человека. Местные рабочие часто заканчивали тем, что слепли, глохли или подхватывали нервное расстройство.
Он оглянулся в поисках графа де Билля и увидел, что иностранный господин стоит в опасной близости от формы, рискуя угодить под брызги жидкого металла. Красноватые капли были подобны пулям из чистой кислоты. Они прожигали человеческую грудь или голову в одно мгновение. За двадцать лет службы на фирме Мэссингем повидал слишком много подобных несчастий.
Кто бы ни позволил гостю настолько близко подойти к отливке, ему придется ответить. Когда какой-нибудь рабочий терял осмотрительность и получал увечье или погибал, в этом уже не было ничего хорошего, но допустить подобную участь для постороннего, имевшего достаточно связей, чтобы получить разрешение на экскурсию по цеху, значило бы вызвать нежелательную шумиху. Ответственным за подобную катастрофу Совет директоров почти наверняка сделал бы Мэссингема.
Де Билль сейчас казался лишь черным силуэтом, окаймленным ярким багрянцем. Он как будто смотрел прямо на раскаленный добела металл, нисколько не чувствуя боли от нестерпимого зарева, ослеплявшего других. Мэссингем знал о графе лишь то, что тот — иностранец, чрезвычайно интересующийся железными дорогами. Совет почуял выгоду, предполагая, что странный франт занимает достаточно высокое положение в своей стране и замолвит при случае словечко, коли дело дойдет до приобретения железнодорожного оборудования ее правительством. Две трети всего мира путешествовали по рельсам, отлитым в этом ангаре, в вагонах, собранных на этом заводе, благодаря двигателям, произведенным именно этой фирмой.
— Граф де Билль, — осторожно кашлянул Мэссингем.
Его чересчур вкрадчивый голос не превзошел бы и звон чайного сервиза в гостиной, не то что оглушительный рев литейного цеха, но слух графа был так же остер, как неуязвимы его глаза. Он повернулся, сверкнул алым пламенем горнов, отраженным в зрачках, и отвесил легкий поклон.
— Я — Генри Мэссингем, заместитель управляющего, мне поручено сопровождать вас.
— Превосходно, — ответил граф. — Не сомневаюсь, что экскурсия будет в высшей степени познавательной. В сравнении с вашей великой империей моя страна пребывает в достойной сожаления отсталости. Я жажду увидеть все чудеса нынешнего времени.
Иностранец не прилагал видимых усилий, чтобы перекричать стоящий грохот, но его было прекрасно слышно. Растянутые гласные выдавали в нем человека, для которого английский оставался вторым языком, но с согласными он не испытывал проблем, разве что слегка присвистывал в шипящих звуках.
Мэссингем в сопровождении высокого худощавого гостя покинул литейные мастерские не без облегчения. Даже оказавшись снаружи, он какое-то время не мог избавиться от шума в ушах. Хотя было ветрено, нестерпимый жар плавильни все еще горел на его щеках.
При дневном свете, пусть солнце и скрывали густые тучи, граф выглядел не столь инфернально. Он был одет во все черное, подобно католическому священнику, в длинное пальто из плотной ткани явно не лондонского покроя и тяжелые сапоги, больше подходящие для гор. Забавно, но дополняла все это облачение дешевая соломенная шляпа — из тех, что покупают утром на взморье и от которых обычно избавляются уже к вечеру. Мэссингему показалось, что граф странным образом чрезвычайно гордится своим головным убором — его первым предметом одежды, купленным в Англии.
Заместителю управляющего неожиданно пришло в голову, что он не знает, из какой страны приехал граф. Фамилия де Билль звучала на французский манер, но отрывистость речи гостя отсылала куда-то в Центральную Европу, к тому постоянно перекраиваемому лоскуту карты, зажатому меж Австро-Венгрией и Российской империей. Тянуть рельсы вверх и вниз в горах стоило больших денег, и хороший контракт на прокладку железнодорожных дорог в такой стране мог бы надолго обеспечить фирме высокие барыши.
Мэссингем сопровождал графа по фабрике, знакомя его со всеми этапами производства локомотива: от начальной отливки изделий до тонкой работы с котельным железом и полировки окончательной медной отделки. Особую радость графу, словно мальчишке, доставил паровой свисток. Заводской мастер запустил двигатель на испытательном стенде исключительно для того, чтобы де Билль мог потешить свое ребячество, потягивая за цепочку и издавая пронзительное «ту-ту», которым извещают о прибытии железного гиганта на какой-нибудь захолустный полустанок.
