Течибая подвергли небывалому оскорблению — он видел царя сквозь решетку. Скрипя зубами, гонец передал в руки дьяка Василия Щелкалова ханскую грамоту и, отбросив вежливость, сказал охрипшим от гнева голосом:
— Мой государь и господин Девлет-Гирей, великий государь всех государств, послал спросить своего голдовника Ивана Васильевича, по ханской милости великого князя всея Руси, как понравилось ему наказание огнем, мечом и голодом… Мой государь посылает ему подарок, — закончил посол и вынул из-за пояса простой нож. — Великий хан Девлет-Гирей носил его на бедре своем. Пусть этим подарком царь перережет себе горло. Великий хан еще хотел послать коня, но кони наши утомились на земле твоей…
— Убрать пса шелудивого! — закричал царь Иван, замахиваясь посохом. — В погреб, пусть сидит, пока волосы до пупа отрастут!
Царские слуги бросились на гонца и его товарищей и вытащили из шатра. На улице они хотели снять с Течибая голубой кафтан, но крымские воины дружно встали на защиту, и кафтан остался на нем, хотя и основательно изодранный.
Оскорбленный гонцом Течибаем, царь Иван в бешенстве скрипел зубами, рвал на себе волосы.
— Повели, государь, крымских собак в куски изрубить! — обнажив саблю и сделав зверское лицо, вскричал Малюта Скуратов. — Али другое что с ними учинить за царское бесчестье?
Но царь, поразмыслив, не разрешил казнить гонцов. Положение государства было тяжелое и осложнять его не имело смысла. Выпив кубок поднесенного Бомелием лекарства и немного успокоившись, царь Иван велел повыступить из шатра лишним людям. Он хотел читать ханскую грамоту только в присутствии думных бояр.
Чуть приоткрыв рот, царь внимательно слушал чтение дьяка Василия Щелкалова. Иногда, чтобы лучше разобрать слова, он поворачивал голову и прикладывал правую ладошку к уху.
— «…Я пришел на тебя, — читал Щелкалов, — город твой сжег, многих людей саблею побил, а других в полон взял, хотел венца твоего с головы, но ты не пришел и против нас не стал, а еще хвалишься, что-де я московский государь! Был бы в тебе стыд и дородство, так ты бы пришел против нас и стоял… Захочешь с нами душевною мыслью в дружбе быть, так отдай наши юрты — Астрахань и Казань, а государства твоего дороги я видел и опознал…»
В тяжкое положение попал великий государь. Уж больно некстати было нашествие крымского хана. Со всех сторон шли тревожные вести. Бывшие друзья превращались во врагов и договаривались между собой. Вокруг Русской земли кольцо сжималось все туже и туже. Моровое поветрие и голод уносили тысячи людей. Во что бы то ни стало нужен мир с крымским ханом. Иначе и с Ливонией воевать нельзя. Мир, но какой ценой! Отдать Казань и Астрахань? Нет, на это царь Иван пойти не мог. Нужно тянуть время переговорами, пока не улучшатся дела, в этом спасение.
— «…Снова буду у тебя, если не освободишь посла моего Ямболдуя. Если не сделаешь, чего требую, и не дашь мне клятвенной грамоты за себя, за детей и внучат своих, и лето и зиму на тебя учну ходить…»
— Думайте, что делать, — сказал царь Иван думным боярам, когда чтение закончилось, — думайте, но Ливонию я воевать буду и от моря не отступлю. И мы хотим с крымским ханом мира, лишь было бы нам сходно.
Он сошел с кресла и, чуть сутулясь, не взглянув ни на кого, вышел из шатра.
Бояре, оставшись одни, долго спорили, прикидывали и так и эдак. Решили не раздражать хана, на бранные слова и насмешки не отвечать и обещать Астрахань. Они надеялись оттянуть время и обещаниями утихомирить хана. Обещали отпустить крымского посла, если хан отпустит Афанасия Нагого, задержанного в Крыму, и пришлет в Москву посла для переговоров.
«Ты пишешь о войне, — отвечали бояре в царской грамоте, — и если я о том же стану писать, то к доброму делу не придем. Если ты сердишься за отказ Казани и Астрахани, то мы Астрахань хотим тебе уступить, только теперь скоро этому делу статься нельзя: для него должны быть у нас твои послы, а гонцами такого великого дела сделать невозможно. До тех бы пор ты пожаловал, дал сроки, и земли нашей не воевал».
Большего унижения царь не мог себе представить, но был вынужден поставить свою печать на грамоте. Он был в крайней беде и согласился на невыгодный договор, лишь бы оставалась возможность его нарушить в будущем.
Но зато царь Иван мог отыграться на своих подданных. Начались розыски виноватых в прорыве хана Девлет-Гирея к Москве. Снова лилась кровь и летели головы правых и виноватых. На этот раз больше пострадали опричники.
Униженный и оскорбленный, царь Иван рьяно искал виновников своего позора.
«Мне изменили, — думал он, прикусив до крови губу, — бояре послали к Девлетке детей боярских и провели его беспрепятственно через Оку… А мои верные слуги опричники? Хороша их служба! Пустили хана к Москве и ни разу не скрестили с ним оружие». Но больше всего царя Ивана возмущали опричные воеводы. Они не сумели заслонить крымскому хану дорогу в Москву, не сумели уберечь своего государя от позора. Он несколько раз вызывал Малюту Скуратова и приказывал назвать виновников.
Кроме казненного князя Михаила Черкасского, царь признал виноватым и казнил воеводу Василия Темкина-Ростовского, неудачно защищавшего опричный замок в Москве. Воевода был утоплен в реке.
Царь Иван вспомнил о воровских проделках Ивана Петровича Яковлева, своего родственника по первой жене. Во время недавней осады города Ревеля он вместе с воеводой Умным-Колычевым и другими опричниками умудрился награбить у окрестных жителей много возов всякого добра. «Вместо воинской славы, богатства себе искали, — сказал тогда царь и распорядился удалить из войск, осаждавших Ревель, всех опричников. — Плохо дело, привыкли мои люди все, что плохо лежит, в свой карман тащить».
Теперь Ивана Петровича Яковлева забили насмерть батогами вместе с родичами — боярами Василием Яковлевым и Семеном Яковлевым.
Царь велел повесить за ноги опричного думного дворянина Петра Васильевича Зайцева, одного из основателей опричнины, и отрубил голову дворецкому Льву Салтыкову. Погибли опричник Иван Гвоздев-Ростовский, спальник Григорий Борисович Грязной и еще около сотни вельможных опричников всякого звания.
После казней прошлого года и жестокой расправы вслед за пожаром Москвы опричники остались без головы. Почти все те, кто до сих пор окружал царя, были уничтожены. Только Малюта Скуратов по-прежнему выискивал измену и по-прежнему пользовался царским доверием.
После приема гонца в Братовщине царь Иван отсиживался в Александровой слободе. Новый лекарь Бомелий не отходил от царя, приготовляя ему разные успокоительные снадобья. В Слободе и дня не проходило без пиров. Овдовевший царь не знал удержу своим забавам.
