пробормотал Аткинс.— Большое спасибо.
Он повесил трубку. В своем крохотном, кабинетике без окон Аткинс отчетливо слышал собственное дыхание. Отодвинув настольную лампу, яркий свет которой раздражал глаза, сержант скользнул взглядом по руке. Ногти и кончики пальцев побелели. Аткинса охватил ужас.
— Вы не принесете мне еще немного помидоров для гамбургера? — Киндерман расчистил пространство на столе для жареного картофеля, который им только что принесла очаровательная темноволосая официантка.
— О, благодарю вас.— Она поставила тарелку на освободившееся место как раз между Киндерманом и Дайером.— Три ломтика?
— Да мне и двух вполне хватит.
— Еще кофе?
— Нет, не надо, мисс, спасибо.— Следователь взглянул на Дайера.— А тебе? Как насчет седьмой порции?
— Нет, достаточно,— отказался тот. Он положил вилку рядом с тарелкой, на которой высился гигантский кусище омлета под кокосовым соусом, и потянулся к пачке сигарет, лежавших здесь же, на бело-голубой скатерти.
— Сейчас принесу вам помидоры,— с улыбкой пообещала официантка и направилась в кухню.
Киндерман посмотрел на тарелку Дайера.
— Ты почему не ешь? Тебе плохо?
— Это блюдо слишком острое,— констатировал священник.
— Слишком острое? А мне показалось, что ты макал сладкое печенье в горчицу. Видимо, ты плохо себе представляешь, что такое на самом деле «острое и неудобоваримое блюдо». Позволь, сын мой, высказать свое мнение по этому поводу эксперту и знатоку.— Лейтенант отковырял своей вилкой небольшой кусочек омлета, попробовал его и отложил вилку.— Да, похоже, именно такое блюдо ты и заказал.
— Возвратимся к нашему фильму,— переменил тему Дайер, выпуская клубы голубоватого сигаретного дыма.
— Он входит в десятку моих самых любимых фильмов,— заявил Киндерман.— А какие ваши любимые, святой отец? Может, назовешь хотя бы пяток?
— Мои уста скреплены обетом молчания.
— Однако ты позволяешь себе исключения.— Киндерман посолил жареный картофель.
Дайер скромно пожал плечами:
— Пять — это слишком много. Да и чей могучий интеллект в состоянии перечислить аж пять наименований?
— Аткинса,— не задумываясь, ответил Киндерман.— Он может назвать все подряд: фильмы, бальные танцы... Да что угодно. Спроси его о еретиках, и он тут же назовет тебе десяток в том порядке, в каком они ему больше нравятся. Аткинс — человек, который принимает молниеносные, может быть даже чересчур поспешные, решения. Однако это не страшно, ибо у него есть вкус и, как правило, он не ошибается.
— Да неужели? И какие же у него любимые фильмы?
— Первые пять?
— Первые пять.
— «Касабланка».
— Ну а остальные четыре?
— Опять же «Касабланка». Он просто с ума сходит по этой ленте.
Иезуит кивнул.
— Вот тут некоторые кивают,— угрюмо пробурчал Киндерман.— «Бог есть не что иное, как теннисный тапочек»,— заявляет еретик, а Торквемада кивает и с непроницаемой физиономией резюмирует: «Стража, отпустите его. Надо выслушать и другую сторону. Им обоим есть что сказать». В самом деле, святой отец, нельзя же так поспешно обо всем судить. А происходит это, вероятно, оттого, что в твоей голове не смолкает пение и звенят гитары.
— Так ты хочешь узнать название моего любимого фильма?
— И пожалуйста, побыстрее, мой друг,-— улыбнулся Киндерман.— А то моего звонка ждут не дождутся некоторые коронованные особы.
— Картина называется «Жизнь прекрасна»,— признался Дайер,— Ну что, теперь ты счастлив?
— О, выбор великолепный,— просиял Киндерман.
— Честно говоря, я смотрел этот фильм раз двадцать.— Улыбка озарила и веснушчатое лицо Дайера.
— Ну, с тебя не убудет.
— Мне действительно очень нравится этот фильм.
— Да-да, он чистый и добрый. Он наполняет сердце какой-то невинностью.
— Сдается мне, ты то же самое говорил и о картине «Возвращение на круги своя».
— Даже не упоминай при мне этот кошмарный фильм,— прорычал Киндерман.— Аткинс называет его «Бесконечное путешествие внутри козла».
Подошла официантка и принесла тарелочку с нарезанными помидорами.
— Ваш заказ, сэр.
— Спасибо,— поблагодарил следователь.
Девушка взглянула на нетронутый омлет, стоявший перед Дайером.
— Вам не нравится? Что-то не так?
— Нет-нет, он просто решил пока отдохнуть,— поспешно откликнулся Дайер.
Официантка засмеялась.
— Может, вам еще что-нибудь принести?
— Нет, спасибо. Похоже, я не очень голоден.
Девушка взглядом указала на омлет.
— Мне убрать его?
Священник кивнул, и она унесла тарелку.
— Пожуй чего-нибудь, Ганди, — предложил Киндерман и пододвинул поближе к Дайеру тарелку с жареной картошкой. Не обратив на нее внимания, священник спросил:
— А как поживает Аткинс? Я его не видел аж с рождественской мессы.
— Чувствует себя превосходно. В июне у него свадьба.
Дайер просветлел.
— Здорово.
— Сержант женится на подружке детства. Два очаровательных существа, прогуливающихся по лесам и весям.
— А где будут отмечать?
— В грузовике. Они копят деньги на мебель. Невеста работает кассиршей в супермаркете, благослови ее, Господи. Аткинс же, как всегда, днем помогает мне, а по ночам грабит магазины «Сэвен-злевен»[27]. К сожалению, государственным служащим разрешается работать по совместительству сразу в двух местах. А может быть, я слишком придираюсь к нему? Святой отец, с нетерпением жду вашего духовного совета.
— Но мне кажется, в таких лавочках не бывает много наличности.
— Да, кстати, а как твоя матушка?
Дайер потушил сигарету и, замерев, посмотрел на Киндермана странным и долгим взглядом.
— Билл, она же умерла.
Лейтенант ошарашенно уставился на священника.
— Она умерла вот уже полтора года назад. По-моему, я говорил тебе об этом.
Киндерман покачал головой.
— Нет, я не знал.
— Билл, я тебе говорил.
— Мне так жаль ее.
— А мне нет. Ей было девяносто три года, она постоянно страдала от боли, и смерть явилась для нее избавлением.
Из бара донеслась музыка, и Дайер взглянул в ту сторону, где стоял автоматический проигрыватель. Там за столиком несколько студентов потягивали пиво из больших керамических кружек.
— Кроме того, раз пять или шесть срабатывала ложная тревога,— продолжал священник, снова повернувшись к Киндерману.— Мне звонили то брат, то сестра, сообщая, что мать при смерти, и я тут же мчался к ним. Но в последний раз смерть наконец сжалилась над ней.
— Я тебя понимаю. Наверное, это ужасно.
— Нет. Вовсе нет. Когда я в тот раз добрался до них, мне сообщили, что она уже умерла. Там находились мой брат, сестра и врач. Я вошел в спальню к матери и прочитал молитву. А когда закончил, мать вдруг открыла глаза и уставилась на меня.
