Р е й н г о л ь д. Если бы мне эти консервы предложили совсем недавно… Я бы и в рот не взял. Боже мой, как готовит дедушкина кухарка… (Открывает банку.) Она делает такую телятину… мм… Я обычно съедаю не меньше трех порций.
Т е о. А ты мороженую картошку на тухлом маргарине жрал?
Все, кроме Дитера, едят.
Г е л ь м у т (Дитеру). А ты почему не ешь?
Д и т е р. Не хочу.
Г е л ь м у т. Ешь!
Д и т е р. Я сказал — не хочу.
Г е л ь м у т (насмешливо). Может быть, ты хочешь отдать свою порцию русскому?
Д и т е р. Тут на всех хватит. И на него тоже.
Г е л ь м у т (с издевкой). Ты считаешь, что, прежде чем отправить человека на тот свет, его надо покормить перед дорогой на небеса!
Дитер молчит.
Ну покорми его с ложечки. Когда придут русские, они тебя за это помилуют.
Т е о. Оставь его, Гельмут. Что ты к нему привязался?
Г е л ь м у т. Не люблю чистоплюев.
Р е й н г о л ь д. Боже мой, я даже не подозревал, что тушенка может быть такой вкусной.
Входит Н а у м а н.
Н а у м а н (поднимая руку с гранатой). Руки вверх! Сдавайтесь! Руки вверх! Руки вверх!
Гельмут рванулся к автомату.
Назад! Ни с места! Руки вверх!
Д и т е р. Господин Науман, это вы? Как вы сюда попали? Что с вами?
Н а у м а н. Откуда ты меня знаешь? Кто ты такой?
Д и т е р. Я ваш ученик. Меня зовут Дитер Раубах.
Н а у м а н. Нет, русский, ты меня не обманешь!
Д и т е р. Я немец! Мы все немцы.
Н а у м а н. Нет, вы русские, я вижу… Я вижу вас насквозь. Немцев в Берлине нет. Они все в Москве. Там фюрер принимает парад победы.
Т е о (тихо). Он сумасшедший.
Н а у м а н. Сумасшедший?! Нет, я совсем не сумасшедший. Этот мальчик назвал меня… господин Науман… Но разве вы сами не видите, что я не Науман? Вы не узнаете меня? Не узнаете?! А я так похож… Ну? Не узнаете? Я — Фридрих Барбаросса. Ученик Дитер Раубах, что ты знаешь обо мне?
Д и т е р. Господин Науман…
Н а у м а н. Говорю тебе — я не Науман, я Фридрих Барбаросса! Я жду ответа, ученик Раубах!
Д и т е р. Фридрих Первый Гогенштауфен, прозванный за рыжую бороду Барбароссой, родился в 1152 году…
Н а у м а н. Да, Раубах, почти восемьсот лет назад. Продолжай, продолжай.
Д и т е р. Фридрих Барбаросса спит каменным сном в горе Кифгайзер и ждет, когда ворон известит его, что Германия в опасности.
Н а у м а н. Правильно, Раубах! И тогда он проснется, разбудит своих воинов и спасет Германию! Что вы едите? Дайте мне. Я не ел уже несколько дней.
Т е о (насмешливо). Вы хотели сказать — восемьсот лет?
Н а у м а н. Да, конечно, восемьсот. Ты прав… Я очень хочу есть. Очень.
Р е й н г о л ь д. Садитесь, ваше величество. Тео, открой ему банку.
Н а у м а н. Только вы, пожалуйста, никому не говорите, что я здесь. Я скрываюсь в соседнем подвале… Там есть ниша, заставленная старыми бочками. У меня хороший матрац и мягкая перина… А еда кончилась… Я не помню, когда я ел в последний раз.
Тео протягивает Науману банку с консервами.
(Ест.) Как же ты не узнал меня, Раубах?! Я так любил тебя. Такого ученика, как ты, у меня не было за все тридцать семь лет моей педагогической деятельности… А ты знаешь, Раубах, что все мальчики из твоего класса погибли?
Д и т е р. Знаю.
Н а у м а н. Это я виноват, что они погибли.
Д и т е р. Вы? Почему… вы?
Н а у м а н. Я был плохим историком. Историк должен не только знать, что было… но обязан предвидеть… (Осматриваясь по сторонам). Но ведь я… Я предвидел! Я знал. Я все знал наперед. Я знал, что это кончится катастрофой. Но я скрыл это от всех. И твои товарищи погибли. Они верили мне, но я не сказал им правду. Сперва я не мог решиться, я боялся… я хотел жить… А потом… правда куда-то ускользнула… исчезла. И мне стало легко жить. Меня уважали, награждали… А потом вдруг я нашел ее… несколько дней назад… Там, в нише, за бочками… Я спал каменным сном… почти восемьсот лет… у меня все затекло, Раубах…
Г е л ь м у т. Возьми у него гранату, Дитер.
Н а у м а н. Гранату я вам не отдам. Вы дети, а граната — это не игрушка. Граната — это смерть… А ты, Дитер, должен жить… Ты умный, одаренный мальчик, у тебя прекрасная голова, и ты когда-нибудь составишь славу Германии. (Испуганно.) А эти… они хотят тебя уничтожить? Ты у них в плену. Я спасу тебя. (Вскакивает, заносит над головой руки с гранатой.) Отпустите его! Развяжите ему руки!
Д и т е р. Господин Науман, я свободен, мои руки не связаны.
Н а у м а н (показывая на Андрея). А он? Почему он связан?
Г е л ь м у т. Утихомирь старика, Тео.
Н а у м а н. Отпустите его! Развяжите ему руки!
Тео быстрым движением связывает руки Науману. Тот испуганно смотрит на Гельмута.
(Дитеру.) Скажи ему, что я ни в чем не виноват. Я честно служил фюреру. Я воспитывал своих мальчиков как воинов великой Германии… Я был удостоен высшего отличия. И мои мальчики пали смертью храбрых, как герои. Скажи ему!
Г е л ь м у т. Тебя никто не трогает, убирайся отсюда вон, старый болван!
Н а у м а н. Куда? Отсюда нет выхода, мальчик. А мои воины спят в горе Кифгайзер каменным сном, и я не смог их разбудить.
Т е о. Пойдемте отсюда, папаша.
Г е л ь м у т (Дитеру). Ты останешься с русским.
Г е л ь м у т, Т е о, Р е й н г о л ь д и Н а у м а н уходят.
Д и т е р. Он всегда был молчаливым человеком, учитель Науман. Но когда он начинал говорить, мы прислушивались к каждому его слову. А он, оказывается, не верил в то, что говорил. Он боялся?! Я верил ему больше, чем отцу, я бегал к нему домой. И не только я… все наши ребята… Он вдохновлял нас даже в самые трудные минуты. И после Сталинграда… Когда мы собирались у него, он говорил так, что каждый из нас был готов умереть… отдать свою жизнь Германии. И они, ребята из моего класса, они отдали свои жизни. Он их послал. А сам… Какую правду он забыл? Почему он ее забыл?
А н д р е й. Потому что боялся своего… Гельмута.
Д и т е р. Господин Науман боялся?! Этот старик, который ходил с высоко поднятой головой и которому первым кланялся сам господин директор? Нет, он не боялся. Он верил. Я помню его глаза, когда он говорил. Он верил в каждое свое слово. Неужели он лгал? Да, да… ходили слухи, что его сын был коммунистом и он выгнал его из дому, отрекся от него.
