документов.
На выходе из площадки я наткнулся на Фаину Георгиевну, которая со счастливой улыбкой шествовала в свою гримёрку. Она была в форме сестры милосердия. И я не выдержал и сказал:
— Благословите, сестричка…
— Муля! — обрадовалась она мне и, вместо того, чтобы перекрестить, дала легонько дурашливый подзатыльник. — Как хорошо, что я тебя встретила! Ты что-то совсем пропал. Это правда про Машу? Правда?
— Да, — сказал я. — Теперь у вас будет новый сосед.
— Да, Миша Пуговкин, хороший сосед, — улыбнулась Фаина Георгиевна. — Очень жаль твоего отчима. Даже не знаю, что и сказать.
— Ничего страшного, — ответил я. — Все люди совершают ошибки, и хорошо, что отец вовремя с этой ошибкой разобрался. Гораздо хуже, если бы они прожили несколько лет, ребёнок родился, вырос, отец бы привязался к нему, начал воспитывать, ребёнок бы считал его родным отцом, а потом Маша вот это всё отчебучила, и это было бы всё намного хуже, чем сейчас.
— А куда ты её сослал? — с любопытством спросила Фаина Георгиевна.
— Да пусть пока поживёт в коммуналке. Там и Белла за ней присмотрит, и всё, чтобы было нормально. На дорогу же её, беременную, не выбросишь.
— Ну да, ну да, — кивнула Фаина Георгиевна.
И тут я не удержался и поддел её:
— Так всё-таки для кого вы ту жёлтую жилетку вязали, Фаина Георгиевна? — спросил я.
Она густо покраснела и отвела взгляд.
Чтобы погасить неловкую паузу, я перевёл тему разговора:
— Ну, вы довольны своей ролью?
— Очень довольна. Хотя это похуже, чем театральная игра, — обтекаемо ответила она, но, увидев моё вытянувшееся лицо, сказала: — Муля, я пошутила. Мне очень понравилось. Я тебе премного благодарна за то, что ты дал мне возможность принять участие в таком проекте. Наверное, это будет моя самая лучшая роль.
— Ну, я помню, как вы играли Розу Скороход. Мне кажется, что лучше роли уже никто не сыграет.
— Посмотрим, — таинственно ответила она и улыбнулась. — Я очень довольна, что получилось встретиться с Изабеллой. Она скоро приедет ко мне, обещала. Ей там морально тяжело, на Родину тянет… Уже мы все стареем, нас тянет к своей семье, к родной земле. Вот я её понимаю, поддерживаю, пусть приезжает. Хотя, конечно, зря…
Я не нашёлся, что ответить.
А когда вернулся с работы домой, первым делом спросил Дусю:
— Как он?
— Опять пьёт, — покачала головой она и нахмурилась, — охохонюшки… когда же это всё закончится?
Я только вздохнул.
Выезд на природу прошёл в штатном режиме. Удалось поехать без баб. Но главное, получилось поговорить с Йоже Гале, пока все начальники парились в бане.
…мы выскочили с Йоже из парилки, и я первым плюхнулся в озеро и поплыл подальше. Йоже прыгнул вслед за мной и аж заорал от холодной воды.
— Терпи, казак, атаманом будешь! — хохотнул я, в два гребка подплыл к дальнему берегу и выскочил из воды. Йоже последовал за мной.
Теперь нам предстояло обойти часть озера, чтобы попасть обратно к бане.
Как раз я рассчитал расстояние, чтобы была возможность переговорить с глазу на глаз.
— Тельняшев гадит, — встревоженно сказал Йоже. — приходил на съемочную площадку. Пытался лезть в процесс съемок.
— А ты?
— Я сделал вид, что не понимаю. Но там были ребята из «Мосфильма». Они его быстро отвадили.
— Это хорошо, — усмехнулся я. — Товар, когда забрали, всё нормально прошло?
— Да, всё нормально, — кивнул Йоже и вдруг добавил, — Муля, мне придётся на пять дней вернуться домой. Я прямо завтра выезжаю.
— Что-то случилось? — встревожился я.
— Дедушка заболел, — вздохнул он и тень набежала на его лицо, — он уже очень старенький. Хочу с ним перед смертью попрощаться.
— Конечно, — кивнул я, — я скажу товарищу Иванову.
— Да мы всё уже согласовал, — сказал Йоже, — тем более, я туда и обратно.
— Йоже, а ты письмо для моей тёти Лизы с собой захватить можешь?
— Ну конечно! О чём разговор!
— Тогда я прямо сейчас пойду напишу. После бани…
Я вернулся домой после охоты и был в чудесном расположении духа.
Из кухни вышла мрачная Дуся и тихо сказала, кивнув на кабинет:
— Пьёт.
Я вздохнул и скорбно покачал головой.
— Алкашом уже стал, — обличительно сказала Дуся. — Уже скоро почт две недели, как пьёт. Не знаю, что и делать.
— Нужно подождать, — сказал я, — ему нужно время.
Дуся вздохнула.
— А у меня для тебя есть и хорошая новость, — усмехнулся я и вытащил из портфеля свёрток, — Смотри.
— Что это? — Дуся с подозрением покосилась на свёрток и осторожно взяла в руки, словно я ей мог подсунуть дохлую жабу (а, может, в детстве Мули так и было).
— Посмотри, — хмыкнул я, — Раскрывай. Смелее!
Дуся развернула и ахнула:
— Батюшки-светы!
— Нравится? — улыбнулся я, глядя на её изумлённое и по-детски растерянное от радости лицо.
— Это разве мне? — пролепетала Дуся и покраснела.
Все мысли о несчастной судьбе Модеста Фёдоровича моментально были забыты — Дуся рассматривала новые туфли. Перламутровые, на невысоких устойчивых каблучках, с огромными по меркам моего прошлого мира пряжками.
— Я про такие даже мечтать никогда не могла! — прошептала Дуся, прижимая туфли к груди.
Прошло ещё пару дней. Когда я вернулся домой, Дуся сказала злым голосом:
— Он пьёт и пьёт! Уже вторая неделя закончилась, скоро третья будет. Муля, сделай что-нибудь! Эдак и до беды недалеко.
И тогда я постучал в дверь кабинета.
Некоторое время ничего не происходило.
Тогда я постучал громче и настойчивее.
Через несколько томительных мгновений дверь распахнулась и на пороге возник Модест Фёдорович, выпуская в квартиру смесь табачного дыма и спиртных паров. Так, что я аж закашлялся.
— Чего? — спросил Мулин отчим чужим хриплым голосом. Был он всклокочен. Лицо его заросло многодневной щетиной. От застарелого перегара и давно немытого тела аж спирало дух. Домашний халат был засален и обильно покрыт винными пятнами. Рукав прожжён сигаретой.
— Поговорить надо, — сказал я.
— Я вам мешаю? — глухо спросил он, — ты скажи, я всё понимаю. Могу уйти.
— Да брось ты! — отмахнулся я, — Чем ты нам мешаешь? Сидишь целыми днями в кабинете.
— Я пью…
— Это твоё дело, как лучше здоровье гробить, — сказал я, — хотя не буду скрыать, меня изрядно беспокоит тот факт, что ты прогуливаешь работу в Институте. Ты же руководитель. Как можно?
— Я уволился, — глухо сказал Модест Фёдорович, и я приложил все усилия, чтобы лицо моё не перекосило от удивления.
Как он мог уволиться?! Человек, который буквально живёт и дышит наукой, для которого вне науки нет существования, вдруг уволился.
Сотня вопросов рвалась у меня из груди. Но задавать я не решился. Видимо, Модест Фёдорович что-то прочувствовал, потому что сказал:
— Я не
