Изучив меню и посмотрев все то, что выдавали на раздаче, студент Магарадзе брезгливо фыркнул:
– Нэт. Это пускай свиньи едят. А мы хорошо покушаем, товарищи коммунисты.
Сорвались, оделись, махнули в центр. Кафе «Маяк», «Московское», «Белый Аист», «Садко» также не удовлетворили своей кухней студента Магарадзе.
– В «Арагви» пойдем. Выпить везде. А там кормят хоть.
Однако перспектива двигаться и далее – в какое-то «Арагви» никому особо не улыбалась – они находились в этот момент прямо напротив здания КГБ, что на Лубянке, к «Арагви» ж надо было тащиться еще аж к Моссовету. Было уже почти четыре часа дня, начинало смеркаться, январский день катился к концу. Жрать хотелось.
– А чего это нам ломить в твою «Арагви»? Уж если в ресторан ты нас ведешь, то двинули вот в «Славянский базар». Мы же славяне все – верно, студент Магарадзе? Ты один грузин будешь. А потом он и рядом здесь, вон, еще сто шагов к Красной площади.
– Харашо, – согласился студент Магарадзе. – Около Красной площади плохо не станут кормить.
Подплыли. Студент Магарадзе вмиг договорился с цербером, сунув ему что следовало и объяснив ситуацию просто: «день рождений у всех».
Их посадили в общем зале, сдвинув три стола.
Молчаливо скользящий по паркетам официант тут же понял, что студент Магарадзе хороший человек, из чего вытекало, что всех его гостей, столь счастливо родившихся одновременно друг с другом и самим студентом Магарадзе, нужно немедленно угостить на славу. Летая и кружась на цырлах, халдей в момент расставил на столах пять бутылок запотевшей «Столичной» вкупе с тремя большими подносами хлеба, после чего понесся стрелой за холодными закусками.
Когда секунды через три халдей вернулся, катя перед собой сервировочный столик, отягощенный салатами, грибками, семужкой, икоркой и прочей «ассорти», на трех столах уже не было ни водки в бутылках, ни хлеба в подносах.
– Нам хлеба и водки еще, – обратился студент Магарадзе к халдею.
– Ас этим что? – изумился халдей, указывая взглядом на холодные закуски: – Ведь вы заказали.
– Какой ты никуда не понимающий, – с сожалением заметил студент Магарадзе. – Конечно, мы съедим. Обедать пришли. Не поститься. Еще водки нам, понимаешь? Хлеба еще! Но это не значит, что мы вина пить не будем, мясо есть не станем. Как не понять? Не обижайся на меня, прошу!
Халдей обалдело кивнул. И время понеслось на попутном ветре – крепчавшем, штормовом. Славный был вечер!
Лишь самый конец его омрачил Алешка Куликов, их институтский клептоман. Алешка обратил внимание на то, что многие столики вокруг них остаются пустыми, когда сидящие за ними посетитетели встают и принимаются танцевать.
Бокалы, рюмки и фужеры остаются на таких столиках совершенно без присмотра.
Алеше Куликову стало понятно, что эту посуду следует прибрать: ведь в общаге извечно не хватало ни кружек, ни чашек, ни стаканов. Здесь же, по оказии, этот пробел мог быть ликвидирован без особых хлопот. Пока студент Магарадзе расплачивался с халдеями, Алеша, ничтоже сумняшеся, натаскал с ближайших столиков различного стекла и, за неимением сумки, аккуратно сложил все стекло себе за пазуху, став из-за этого похожим на беременного – месяце на восьмом.
Естественно, такой порыв разумной запасливости, проявленный практически в открытую, не мог пройти, да и не прошел незамеченным. Разгневанный метрдотель прихватил Алешу за хохолок натурально на выходе из зала, не желая, видно, скандалить в самом зале.
– Что это тут у вас такое? – спросил метр у Алешки, указывая на его слегка позвякивающее при ходьбе пузо.
– Пошел ты в жопу, – уклонился от прямого ответа Алешка.
– Да? – удивился метр. – А если так вот?
Протянув руку, метр небрежно вытянул край рубашки из брюк Куликова. Пузо опало мгновенно, и Алексей тут же оказался стоящим по щиколотку в битом стекле.
В воздухе густо запахло ментовкой.
Метр объявил свою цену – пятьсот.
Это было немилосердно: Алешка натырил не больше чем на полсотни – с этим впоследствии согласились абсолютно все.
Однако заказывал музыку метр и только метр, так как те самые «абсолютно все» в этот момент не вязали ни лыка.
Вязать не вязали, но карманы повыворачивать пришлось.
Нашкрябали слезы.
И тогда студент Магарадзе снял свои золотые часы, которые ему подарил дедушка Давид.
Часы стоили приблизительно как автомобиль. Метр их принял в качестве залога «до завтрашнего вечера». Нацарапал, однако, и расписку, проставив сумму – пятьсот рублей – сумму, по крайней мере впятеро меньшую стоимости часов – во же сволочь какая!
Оделись, вышли на Никольскую. Где завтра взять денег?
– Алешка, ты же, сука, все устроил! Ты и доставай!
С Алеши, впрочем, взятки были гладки. Его немного вырвало – сразу, на улице – и теперь он только тонко улыбался и покачивался.
Договорились: все займут – где могут, сколько смогут – но побольше, до предела, и завтра в шесть встречаемся на Пушке, возле памятника.
Все разошлись притихшие и даже протрезвевшие.
На следующий вечер к Пушке съехались почти что все – четырнадцать персон плюс студент Магарадзе – один Алешка Куликов не прибыл.
Пересчитали, кто чего принес. Сложили. Шестьсот семьдесят пять!
И тут студент Магарадзе признался, что завтра утром в Москву прилетают его отец с дедом и братом. Сказал также, что если б не удалось собрать денег, то все – ему, студенту Магарадзе, пришлось бы наложить на себя руки. Другого способа встретить деда, отца и брата без часов, стоящих автомобиль, у студента Магарадзе не было. Только в холодном виде. На столе.
Забавно то, что все тогда поняли – это без шуток. Уж очень мрачно и спокойно студент Магарадзе все изложил. Закон гор.
Слава богу, что все обошлось. Оставалось, конечно, еще получить часы – да! Но всех отпустило немного. Развеселились.
Путь их в «Славянский базар» проходил как раз мимо «Арагви». Деньги были: «лишние» сто семьдесят пять.
День был позади: тяжелый, но удачный.
– На полчаса, по сто граммульчиков, поправиться, как? А, ребята? – предложил кто-то.
Все ощущали себя героями: человека от смерти спасли как-никак! Они были уже коллектив, команда, друзья, а не свора халявщиков. И вся жизнь у всех впереди. Чудная жизнь!
Зашли, твердо зная – на двадцать минут, всем по стопке, для настроя и – вперед, довести до конца.
Вышли из «Арагви» через три часа. Пересчитали деньги вновь: осталось только сто семьдесят пять рублей.
Господи! Как же могло случиться такое?!
– Слушай! – кто-то из них схватил за рукав студента Магарадзе. – Я же тебе говорил: не заказывай ничего больше, стоп! Точка! А ты ответил: «Все в порядке, не волнуйся, это деньги лишние»! Как так?! Как ты считал? Нет, почему?!
– Я виноват, я перепутал… – признался студент Магарадзе. – Лишние и необходимые. Необходимые надо было оставить, а лишние можно было и выпить, ничего! А я, дурак такой, я их взял и перепутал.
– Ну, хорошо, кончай базар, пойдем к «базару», я выну из них часы, – сказал вдруг Тренихин.
Он был абсолютно трезв. Он ничего не пил в тот вечер.
Молча они добрели до «Славянского базара». Тренихин разделся на улице, несмотря на январь.
– Подержите пальто.
Взяв расписку и оставшиеся деньги, Тренихин обошел очередь, стоявшую в ресторан, и решительно, даже, пожалуй, грозно махнул сквозь стекло швейцару: давай, открывай!
Вернулся он минут через пять всего, с часами. Молча отдал часы, молча надел пальто.
О том, как ему удалось «вынуть часы», он рассказал только лет десять спустя, да и то в порядке откровенной беседы с Беловым – с глазу на глаз.
В те же годы большинство из них решило просто: у Тренихина была еще и своя заначка, сокровенная, которую он пожертвовал, чтобы стать героем в глазах всего курса.
Однако эта версия была далека от истины.
В тот вечер у Борьки своих денег не было ни гроша. Направляясь на Пушку, он выгреб все что мог. У него не было и чужих денег. Только те сто семьдесят пять и расписка.
А научный коммунизм все сдали с ходу. Кроме Алешки Куликова, сдавшего с третьего захода, уже в феврале. Его, видно, Бог наказал.
* * *
Часы пробили три часа ночи.
– Не спишь? – тихо спросила Лена лежащего рядом Белова.
– Нет.
Оба смотрели в потолок.
– Все думаешь?
– Все думаю.
Слава богу, банкет пролетел на одном дыхании, без возобновления старых закоренелых скандалов и без начала новых подковерных драк.
– Скажи, Коля, а ты абсолютно все про этого сцепщика следователю рассказал?
– Все я рассказал только тебе. Тебе. Абсолютно все.
– А следователю?
– Нет, конечно. Я следователю и половины не сказал. Я рассказал ему лишь до того момента, как Борька послал его к проводницам за водкой. А самое-то интересное как раз потом началось, дальше.
– Но ведь это-то и было самое главное! Зачем же ты не рассказал?
– Чтоб он подумал, что я больной на голову?
