Я доложил редактору об инциденте на дежурстве, отдал в набор очерк о сержанте Барабанове и, спустившись к КПП, на попутном бронетранспортере уехал в Кундуз-Северный. Здесь, в пустыне, в двадцати километрах от Кундуза, стояли наш артполк, саперный батальон и моя цель – склады ГСМ, где хранился спирт. Все было рассчитано. В одиннадцать часов утра я был в Кундузе-Северном. В двенадцать опухший от перепоя прапорщик, расплескивая живую, парящую влагу на песок, заполнил мою аккуратную канистру, на которой была метка «6 лит.». На самом деле в нее влезало около семи литров. Раздули. В тринадцать часов, опять же на попутном «КамАЗе», я подъезжал к мосту перед Кундузом. И тут затрещало, загрохотало невесть откуда. Поперек дороги выкатилась БМП и начала методически сажать из своей пушчонки по окрестным холмам. Пришлось покинуть «КамАЗ» и залечь на обочине. Правда, мелькнула дурацкая мысль: если все так плохо, то почему не увести колонну с дороги? Да и в «КамАЗе» ящики не с помидорами явно. Чего-то на посту не домыслили либо замудрили. Постепенно стрельба начала удаляться в сторону Кундуза. По машинам, внимательно заглядывая в кузова, прошел рослый сержант-армянин. Потом, заметив меня, оставил досмотр и подошел с вопросом:
– Товарищ старший лейтенант? А вы что здесь делаете? Сегодня колонна через Кундуз не пойдет. Там на скотном дворе опять «духи» полезли.
– А что же делать? Я ведь не из Северного.
– А вы кто?
Через полчаса я был определен на ночлег в землянку к командиру взвода, охраняющего мост. Каша, полстакана водки, чай. Тут я «вспомнил», что у меня в канистре спирт, а хозяева – что у них утром афганский баран покончил жизнь самоубийством на минном поле. Пока тушилось мясо, «зарезали» пару банок с гречневой кашей из сухого пайка. Сначала я сам, а потом какой-то лейтенант-артиллерист отливали из канистры спирт в солдатскую фляжку, а разбавляли, доливая воду в стаканы и кружки.
Снаружи что-то внушительно ухнуло. Потом застучал крупнокалиберный пулемет, затрещал автомат. Я было потянулся к своему «АКМ», но командир взвода положил мне на плечо тяжелую смуглую руку:
– Там без нас разберутся. Давай лучше за детей. У меня в Союзе двое. Близнецы.
В конце землянки было видно, как по небу гуляют красные точки трассирующих пуль. Кто-то приходил, уходил, наливал, закусывал, чему-то смеялись. В углу у радиостанции сыпал в эфир цифрами сержант. А в целом было на все наплевать. Заснул я на той же кровати, на которой и сидел за столом...
Утро было мерзким. Во рту привкус «голимого» спирта. В членах – дрожь. О том, что и сколько осталось в канистре, лучше было не думать.
Дорога на Кундуз была свободна. Правда, вчера вечером, пока мы «уговаривали» спирт, за мостом, ближе к Кундузу, подорвался и сгорел бензовоз. Водитель и прапорщик погибли. Но саперы уже проверили дорогу. Чисто.
В редакции я всем сердцем оценил сожалеющий взгляд Бурбыги. В канистре оставалось чуть более трех литров спирта. Вот это «чуть более» и досталось мне по праву экспедитора. Остальное в трехлитровой банке редактор отнес в политотдел. А я, выхлебав чайник жиденького чая, свалился на койку. И еще сутки во мне гулял этот чертов спирт. В Афгане похмелье – тяжелая штука! Ах, как хотелось там иногда просто холодной чистой газировки, минералки какой... Но для этого нужны были деньги. Афгани – «афошки» или чеки Внешпосылторга. А вот этого попросту не было.
Так завершился «спиртовый поход».
Земляк Стас
В кадре на внушительной ладони – большая, ребристая, «ненашенская» граната. Еще кадр – на корпусе «бомбы» видны буквы «ТХТ» и отверстие для ввода саперного запала. Таких гранат, с двумя дырками в корпусе, видеть мне еще не приходилось. Ладонь принадлежит старшему лейтенанту Станиславу Марзоеву – для меня на всю жизнь Стасу.
Полковник Марзоев Станислав Васильевич погиб 3 сентября 2002 года в Чечне. Вертолет, в котором он находился, был сбит чеченскими боевиками над Ханкалой. Но этот черный день наступит через двадцать один год. А пока Стас просит сфотографировать эту редкую, скорее всего итальянскую, гранату, а заодно и сделать несколько снимков с Бурбыгой, поскольку тот уже готов к убытию в Союз. Когда еще свидимся!
Стас – земляк, осетин. А это много значит. Я тут же прикидываю, что лучшего Вергилия и покровителя на операциях десантников мне не сыскать.
Марзоев с юмором рассказывает мне, как он, откомандированный из Союза в 201-ю дивизию, оказался замполитом батальона 56-й ДШБ (десантно-штурмовой бригады), дислоцированной в Кундузе и его окрестностях.
По прилете в Кундуз, оглядевшись в аэропорту, он увидел офицера с десантными эмблемами. И хоть после окончания Новосибирского высшего военно-политического училища Стас был определен и успел послужить в мотострелках, но именно это, уникальное в своем роде и по сей день, училище готовило замполитов для воздушно-десантных войск. А тут еще на груди Стаса десантник приметил значок с подвеской «100». И предложил сразу идти не к мотострелкам, а в ДШБ. А там был вакант. И вроде номера полевой почты на предписании не заметил кадровик. И стал старший лейтенант Станислав Марзоев служить в десантуре. Пока он осваивал в рейдах окрестности Кундуза, Шахравана и Ходжагара, в 201-й дивизии его зачислили в дезертиры. Было известно, что из Кабула старший лейтенант вылетел в установленный срок с предписанием в 201-ю МСД. А вот куда потом десантировался? Недоразумение грозило обернуться большими неприятностями.
Но Стас успел показать себя и толковым политработником, и смелым, опытным офицером. Итак, в штабе мотострелков его числили в дезертирах, а командование десантной бригады за успешно проведенную реализацию разведданных представило к медали «За отвагу». В этом кадровом споре десант победил.
Атлетически сложенный, подвижный, выносливый, Стас прекрасно владел всеми видами стрелкового оружия. Обладал живым умом, независимостью суждений. Он запоминался каждому, кто встречался с ним хотя бы раз. Не курил, категорически отказывался от алкоголя. А вот редкий на кундузском плато женский пол прилипал к нему намертво. Когда я через несколько лет увидел первые фильмы с Ван Даммом, то поразился немалому их сходству.
А вот этот кусочек пленки не мой. Это мне оставил Стас. На негативах – маленький каменный дворик, забитый штабелями сухих лепешек. Хлебные запасы афганских партизан, какой-то афганский сарбоз, худой и кривоносый, держит на руках стопку тонких, окаменевших афганских лепешек. Свежие они были вкуснее нашего армейского хлеба.
На 200 голов крс
Перед отъездом Бурбыги в Академию начальник политотдела поставил задачу начать строительство редакции. Хватит, мол, в палатках жить! А нам эта задача – ножом по сердцу. Первое – это сулило близость политотдела и штаба. Второе – мы понимали, что вслед за запалом начальника ничего не последует: стройматериалов на редакцию никто не отпускал, в генплане военного городка она не значилась. Следовательно, все будем доставать сами, погружаясь в болото «хозспособа». Есть такой метод строительства в армии. Он, этот «хозспособ», был и остается смертным трудом для одних и неистощимой кормушкой для других. Бесправно пашут солдаты, оторванные от боевой подготовки, младшие офицеры, разворовывается материал, а тыловики потирают руки вместе с командованием: как-никак, а строится! За это даже ордена дают! А уж списать и продать можно сколько!
– Саня, ты строил когда-нибудь? – обреченно спросил Бурбыга.
– Да, имею право на строительство типового коровника на 200 голов. В институте экзамен сдавал.
– Ну, набросай что-нибудь. Игнатов требует план.
Не знаю, как объяснить самоуверенность и готовность идти на неизведанное у младших советских офицеров той поры, но это было. И лежало в основе многих явлений в армии. Вот и здесь. Я ведь прямой линии провести толком не мог. Но с каким-то гибельным вдохновением, как «у бездны на краю», стал работать.
Разумеется, я вычертил план коровника. Два больших зала: ручной набор и верстка. К ним с торца примыкала кладовая начальника типографии. Двухстворчатые ворота, в которых предусматривалась врезная дверь, вели в коридорчик, где вместо служебных помещений для доярок и зав. МТФ должны были располагаться (каждый в своем стойлице!) сотрудники редакции. Большой двор, двухскатная крыша и плавно спадающий навес на западной стороне. Это я видел в проектах Корбюзье. Не лыком шиты. Потом этот навес спасал нас от испепеляющего солнца. Край навеса поддерживался столбиками. Соорудил пояснительную записку, подобие сметы. Отдал редактору.
– Молодец, Саня!
Бурбыга, не глядя в паутину линий и крестиков, понес проект в политотдел.
Игнатов все одобрил и внес одну лишь поправку: во дворе строить душевую. По сути дела, это означало: стройте баню. Я ее построил вместе с солдатами и для солдат. И еще для своих друзей-разведчиков. Политотделу в ней бывало неудобно. То холодная, то воды нет, то угар. А вот боевые ребята нарадоваться не могли. До 120 по Цельсию в ней держалось стойко. Годилась она и под русский пар. Правда, веник в Афгане был редкий зверь, не считая эвкалиптовых. Они всем были хороши, но уж больно жесткие и быстро сохнут.
