~~~
Долгое время они были отрезаны от мира: сначала верхний лед подтаял, превратив дорогу в каток, а потом талой водой размыло колею. Соломон весь извелся в ожидании, когда же можно будет добраться до Ракселе и выкупить плуг, заказанный им по каталогу из кооператива «Лантмэннен». Но Бальдр повредил копыто, и ему требовался отдых. Под конец Соломон потерял всякое терпение. Он попросился поехать вместе со сводным братом Хельги Рубертом и его женой, которые собирались крестить родившегося у них весной младенца. Да, ответили ему, когда Соломон спросил, найдется ли у них место для Соломона и его плуга. Они собирались отправиться в путь в воскресенье утром и переночевать в приюте для странников, принадлежавшем родственникам жены. В понедельник им предстояло сделать покупки и отправиться домой.
Соломон всегда терпеть не мог Руберта. Просить его о помощи было все равно что по собственной воле зайти в клетку к тигру. У этого Руберта было свое мнение по каждому вопросу, даже мнение о мнении. Так что к поездке Соломон готовился с тяжелым сердцем. И присутствие невестки не спасало положение. Если Соломон и хотел кого видеть пореже, так это ее. Тора была бледным, худосочным существом со светлыми поросячьими глазками, блестевшими из-под платка. К тому же она была слишком молода для такого почтенного старца, как Руберт. За два года брака она уже родила двоих детей, и Соломон ума приложить не мог, как ее тщедушное тело сумело произвести на свет полноценного младенца. Тора все время молчала. Молчала, поджав тонкие губы. Конечно, ее можно было только пожалеть за то, что ей в мужья достался такой мужик. Но Соломон не мог побороть в себе неприязнь при виде ее бегающих глазок. Тем не менее плуг требовалось привезти до начала сева, так что ничего не поделаешь — пришлось обратиться к ним за помощью. В назначенный день в половине шестого утра Руберт с женой въехали во двор, чтобы забрать Соломона. Хельга обещала их напоить кофе на дорогу, и Руберт с женой с младенцем на руках зашли в дом.
— Доброе утро! — холодно поздоровались они и без всяких церемоний уселись за стол. Виделись они не так часто. Руберт всегда считал младшую сестру избалованной и беспечной девчонкой. Когда поблизости не было взрослых, он всячески пытался ее «воспитывать», и Хельга ему этого так и не простила. Но о таком приличные люди не говорят. Слишком стыдно.
— Нам, пожалуй, пора, — сказал Руберт.
Все поднялись. Соломон взял свои вещи, а Хельга присела у печки с младшеньким на руках.
— А где же ваш жилец? — спросил Руберт с неприязнью в голосе. — Он дома или как?
Свояк огляделся по сторонам:
— Ты Арона имеешь в виду? Он наверху у себя. — Соломон поднял глаза к потолку.
— И ты можешь спокойно оставить Хельгу одну с ним в доме? — усмехнулся Руберт сухим едким смешком и так поглядел, словно сомневался, можно ли такой женщине, как Хельга, доверять.
Хельга с Соломоном застыли. Они посмотрели в угол, где стояли Руберт с женой, уже собираясь уходить. Соломон, быстро переглянувшись с женой, сказал:
— В этом доме мы доверяем друг другу.
Руберт ухмыльнулся:
— Вот оно как. Тогда прощай, Хельга. Благодарствуем за кофе.
И с этими словами они вышли из дома. Хельга кивнула, не зная, что сказать. Соломон был в бешенстве. Это видно было по его позе, по нетерпеливым жестам. Ей хотелось что-то ответить, но она не осмеливалась.
— Я пошел, — сказал Соломон. — Они меня ждут.
После его ухода Хельга долго еще сидела на стуле, пока старшие дети не проснулись и не вывели ее из задумчивости.
Когда брат сказал эти слова, она покраснела. Неужели Руберт и Соломон это заметили? В тот момент Хельга почувствовала, как кровь бросилась в лицо. Руберт не мог не заметить. Это видно было по его надменному взгляду. Довольному взгляду, которым он наградил ее перед уходом. Ей хорошо знаком был этот взгляд. Но почему она покраснела? Хельга не помнила, чтобы хоть раз краснела с поры девичества. Она даже забыла, что это такое — краснеть со стыда. И все же она покраснела не потому, что Руберт сказал правду. Она покраснела от непристойности его намека.
Весь день Хельга переживала из-за того, что случилось утром. Стыдливый румянец не сходил с ее щек. Когда Арон спустился и пожелал доброго утра, она снова покраснела и отвела глаза, как нашкодивший ребенок. Хельга ничего не понимала. Она никогда не думала о том, что она и Арон способны. А Арон? Неужели его посещали подобные мысли? Или Соломона? Когда у нее выдалась свободная минутка, Хельга присела за Библию. Наугад раскрыв Священное Писание, она прочитала в Бытии:
«Но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло.»
И дальше:
«И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания».
Это, думала Хельга, это зовется грехопадением. Как она раньше этого не понимала? Думать о греховном — это уже грех. Знать, что такое грех, — уже само по себе грех. Вот почему она покраснела. Хельга поежилась. С хлопком, от которого она сама вздрогнула, Хельга закрыла Библию. Все внутри у нее кипело. Наверняка она знала лишь одно: Руберт желал ей зла. Он был змеей, но не змеем-искусителем, а змеей подколодной. Все чистое и красивое он стремился запачкать. Такой уж он был человек.
Вечером Арон и Хельга, как обычно, сидели у огня. С той лишь разницей, что Соломона с ними не было. Дети уже спали. Из-за занавески доносилось похрапывание дедушки. Хельга сучила пряжу, Арон читал, одной ногой покачивая колыбельку со спавшим в ней младенцем. Хорошо, что существует вечер, думал Арон. Это было все равно что вытянуть из моря раскинутые сети и смотать в клубок, сделав все далекое близким, все невидимое видимым. Словно найти драгоценный камень, думал он, вглядываясь в буквы.
— С тобой в доме мне не нужно бояться, когда Соломона нет, — прервала молчание Хельга и посмотрела на Арона.
— Не нужно. — От удивления Арон оторвался от книги. Ему показалось, что у нее непривычно высокий голос. — Конечно, тебе нечего бояться, — ответил он осторожно. — Особенно когда Лурв спит в сенях.
— Но, Соломон, — продолжила она голосом без всякого выражения, — может, он боится.
Арон глубоко вздохнул и выпрямился на стуле. Прежде чем что-то сказать, он попытался заглянуть ей в глаза, но Хельга сидела, уставившись в облачко шерсти на коленях.
— Что ты имеешь в виду? Конечно, ему нечего бояться. Я ему это говорил. Или ты боишься, Хельга? Боишься меня?
Хельга выпустила пряжу и выпрямилась. Какое-то время она сидела, смотря прямо перед собой, потом пальцы вернулись к работе.
— Прости меня, — ответила она. — Боже милостивый, я совсем лишилась рассудка.
Арон наклонился к ней так близко, что Хельга чувствовала на лице его теплое дыхание.
— Тебе незачем просить прощения, — сказал он.
Хельга чуть улыбнулась.
— Нет, незачем. Но что сделано, то сделано, — едва слышно пробормотала она.
В комнате повисла тишина. Хельге хотелось рассказать ему о Руберте и грехопадении, чтобы Арон помог ей распутать вконец запутавшиеся мысли. Он мудрый человек, Арон. Мудрее многих. Ей хотелось спросить, правда ли познание то же самое, что и грех. Ей хотелось рассказать Арону, что ее сводный брат Руберт сегодня заставил ее в одежде почувствовать себя голой. Хельге хотелось спросить, можно ли быть невинным и при этом испытывать чувство вины. Спросить, что на самом деле значит грехопадение и первородный грех. Но эти новые для нее чувства стыда и застенчивости сковывали ей язык, лишая возможности излить Арону то, что было у нее на сердце.
— Скоро нас с Лурвом здесь не будет, и охранять дом будет некому, — прервал тишину Арон. — Скоро мы уйдем.
Его напугала перемена в ней.
— Уйдете? — воскликнула Хельга, вырвавшись из задумчивости.
Она подняла глаза и увидела, как изменилось лицо Арона. Он дернулся, словно от удара, нога непроизвольно толкнула колыбельку, чуть ее не опрокинув, и на его лице... с лица словно сошли все краски, и перед Хельгой предстало совсем другое лицо... серое, безжизненное, с испуганным, загнанным взглядом. Зрачки стали как булавочные головки.
— Что с тобой? — прошептала Хельга.
Ребенок в колыбельке проснулся от шума, и Хельга взяла его на руки. Арон спрятал лицо в ладонях.
— Ничего. Все хорошо, Хельга. Я сам не знаю, что со мной. Я, пожалуй, пойду спать.
Арон поднялся. Проходя мимо Хельги, он слегка, едва заметно коснулся рукой ее плеча. Постояв минутку, он сказал:
— Ничего не случилось, поэтому тебе нечего бояться, Хельга.
Младенец начал жадно сосать грудь.
— Я наконец увидела, — шепотом произнесла Хельга.
— Что увидела?
— Увидела то, что ты от нас скрываешь, — твою истерзанную душу.
