Радугин. Прибавьте и горячую любовь к родным. Говорят, вы и ночи мало спите... Для кого ж, как не для отца, для сестры, тратите свое здоровье!
Аполлон Павлович. Кто прочел в сердце человеческом? Может быть, на дне этого колодца найдете один эгоизм.
Радугин. Позвольте вам не верить. (Обращаясь к Павлу Иванычу.) А чтобы не откладывать долее счастья вступить в такое дорогое семейство, я буду просить вас, Павел Иваныч... (Дает знак сестре, чтобы они удалились, жмет руку своей невесты.)
Елисавета Андреевна (тихо Вере Павловне). Оставим их одних. Пойдем-ка под тень освежиться: ты вся горишь!
Вера Павловна Мудрено ль!
Радугин. До свидания, милый друг!
Елисавета Андреевна. Да скоро ли выдадут меня замуж? Ведь это должно быть презанимательно и превесело. (Уходят; вслед за ними и Аполлон Павлович. Кремонов и Радугин направляются к дому с левой стороны.)
Радугин. Два мучительных года я был женихом вашей дочери. Сколько я выстрадал в это время! каких опасностей для себя не придумал! Вознаградите меня теперь за эти муки, за эти страдания, назначив скорее день, когда я могу назвать Веру Павловну моею перед лицом Бога и людей.
Кремонов. И для меня, чем скорее, тем лучше. Здоровье мое ненадежно. Кто поручится, что завтрашний день мой? И потому я желал бы хоть несколько времени насладиться счастьем дочери.
Радугин. Почему ж и без тревожных мыслей не исполнить нашего общего желания? Что ж через месяц и свадьбу?
Кремонов. Согласен, но есть обязанности у отца, о которых нам удобнее говорить в доме. Милости просим. (Уходят через террасу в дом.)
Явление VIII
Вера Павловна, Елисавета Андреевна и Аполлон Павлович. Вера Павловна и Елисавета Андреевна гуляют по саду: то показываются на сцене, то скрываются между деревьями; Аполлон Павлович следит за ними, не отделяясь от дома.
Елисавета Андреевна (у башни). Зачем не сломают этой старой, мрачной башни? И окошечко-то в ней точно в тюрьме! Зачем не срубят этих угрюмых вязов, которые с нею так дружны? Они на меня всегда наводят скуку.
Вера Павловна. Извини, это вкус моего брата. Он говорит, что в этой башне и деревьях много поэзии.
Елисавета Андреевна. Поэзия Юнга! Признаюсь тебе, я не люблю ничего угрюмого и старого. То ли здесь?.. все так молодо, все так улыбается (скрывается между кустами.)
Аполлон Павлович. Меня хвалят, благословляют меня! Я устроил счастье крестьян, благосостояние домашних, счастье сестры... и если б не ты, змея подколодная, шевелилась в груди моей, если б не ты, сова полуночная, завывала здесь днем и ночью, я также был бы счастлив! По крайней мере, я имею понятие, как человек наслаждается благами жизни, узнал, хоть издали, что такое делать добро... Я этого не знал прежде! (Задумывается.) Кабы это было все чисто, не отравлено!.. Нет, это не был мой удел!.. Вот и теперь, когда все вокруг меня радуется, кроме участников моего преступления, я сам, творец их радости, стою здесь на страже: не откроет ли эта башня свои недра, чтоб рассказать тайны свои, прислушиваюсь, камень не заговорит ли против меня... Сердце невыносимо замирает... полно, перестану... послушаю отца... кончу, разорю все..., отпущу бедного Шафа на волю...
Елисавета Андреевна (бежит за бабочкой к башне). Воля твоя, я мотылька поймаю — такой хорошенький! Настоящий гусарчик, и стянут, и с усиками, и в блестящем ментике.
Вера Павловна. Перестань, не мучь бедняжку.
Елисавета Андреевна. Хоть немного подержу в плену, и отпущу; так приятно ловить!
Аполлон Павлович (с беспокойством следя за ней глазами). Что делает эта вертушка у башни? Зачем нелегкая ее туда занесла? А! что-то стукнуло?.. Еще...
Елисавета Андреевна (оглядываясь). Не вы ли, любезный Аполлон Павлович, забавляетесь пускать в меня камешки?
Аполлон Павлович. Кто?.. я?.. я... и не думаю...
Елисавета Андреевна. Да вот и billet-doux! (Поднимает что-то с земли и показывает камешек.) Хороша конфетка! (Развертывает бумажку.) Писано, видно, в большом душевном волнении... какие-то чудные каракульки!.. на какой-то красной бумажке... точно ассигнация...
Аполлон Павлович (бросается через кусты и цветы, топчет все ногами и прямо к Елисавете Андреевне, у которой вырывает бумажку из рук).
Елисавета Андреевна (вскрикнув, бежит к Вере Павловне). Ай!.. Защити, он... убьет меня.
Вера Павловна (прижимая к себе подругу). Что с тобою, Аполлон?.. Ты в каком-то исступлении... опомнись.
Аполлон Павлович. Да... я обезумел... простите меня, простите... я вам объясню... это я некогда... писал... это тайна... но когда-нибудь расскажу... Вероятно, мальчишка дворовый нашел... изволит забавляться!.. Я дам ему забаву!.. Простите, еще раз, простите, милая добрая, Елисавета Андреевна. Забудьте этот случай... ради Бога, не говорите об нем вашему брату...
Елисавета Андреевна. Не понимаю ничего, но если тут кроются серьезные тайны, нельзя не простить... Однако ж не забуду еще дня два, потому что мне напомнят мои изломанные пальцы... Вы точно бешеный самозванец Сумарокова!..
Аполлон Павлович. Да, бешеный, безумный, все, что вы хотите, но только не помните зла, ангел во плоти!
Елисавета Андреевна (подавая ему руку). Забвение всего и мир неразрывный!
Аполлон Павлович (сестре на ухо). Прошу тебя, удалитесь... я так смущен, что ваше присутствие меня убивает... хотел бы хоть провалиться в землю.
Вера Павловна (увлекает подругу).
Елисавета Андреевна (дружески кивнув Аполлону Павловичу). Ну если эта записка была?.. Ужас приятно!.. (Скрываются.)
Явление IX
Аполлон Павлович (развертывает бумажку). Рука Шафа... его злодейская рука!.. (Читает.)
«Сжальтесь над несчастным страдальцем. Шесть месяцев томлюсь в этой башне, в душном подземелье... здесь совершаются дела ужасные, которых я невольный участник: здесь делают... Пускай схватят горбуна... все откроют... Вы получите награду от правительства...»
Дошло же послание по верному адресу!.. Дурак! сам на себя наложил новую петлю и, может быть, мертвый узел... А я думал еще освободить его!.. Не для того ль, чтоб эту неподвижную трещотку сделать ходячею, чтобы в нашем золоте, в наших перьях гулял этот герольд и трубил о делах наших? Нет, дитя, запой-ка лучше свою колыбельную песнь о Рейне, матери-сырой земле, и усни сам под эту песню сном непробудным!
АКТ III
Старинный господский дом, с стриженной аллеей; на конце пруд; крестьянки в праздничных нарядах, группою; впереди сцены стол, на котором огромная суповая чаша, стаканы, графины, бокалы и закуска. Множество слуг и дворовых девок в различных одеяниях, как водилось в старину в беспорядочных господских домах.
Явление I
Громодерин и Курилкин. Сидят за столом и ведут попойку.
Курилкин. Почему я не муха?
Громодерин. Потому, что ты человек.
Курилкин. Знаю, да почему я не муха?.. Окунулся бы в стакан пунша, да и утонул бы в нем.
Громодерин. Браво!.. правда, когда бы не вино, гадкое житье на свете!.. Ну, бабы, задремали!.. Эй, Дуная!
Крестьянки составляют кружок; одна из них надевает мужскую шляпу и ходит посредине хоровода; хор затягивает песню:
Как пошел наш молодецВдоль по улице в конец,Ой, Дунай ли, наш Дунай,Сын Иванович Дунай!Ах! как звали молодца,Позывали удальца,Ой, Дунай ли, наш Дунай,Сын Иванович Дунай!Как во пир пировать,Во беседушку сидеть,На игрище поиграть,Ой, Дунай ли, мой Дунай,Сын...
Громодерин (махая рукой). Завыли! полно!.. полно!.. Настю сюда, злодейку Настю. (Слуга подзывает молодую, пригожую крестьянку; она отговаривается.) Проворней!.. не то... (Слуга подводит крестьянку; Громодерин дает ей поцелуй, потом свою руку поцеловать и вынимает из бумажника белую ассигнацию.) Вот тебе за боярский поцелуй! (Обращаясь к Курилкину.) Кой черт! братец, не работы ли горбунчика?
Курилкин (пожимая плечами). Сомнительная.
Громодерин. Ну да в нашем краю сойдут с рук! (Отдает другую бумажку.) А что ни говори, братец, скучно жить на свете. Эй! Гаврюшку да Соньку! славно разбойница поет под бандуру. Да кларнетистов!
