чистой девушкой, чем…» — и замолчала, заметив, что Митя прислушивается. А через год тело той самой смешливой горничной выловили под мостом в реке. Митя, пусть и ненавидящий дела следственные, но вынужденный возить отцовских сыскарей, чтобы практиковаться в автоматонной езде, смотрел, как тело поднимают из Невы. Стылая вода ручьями текла с рассыпавшихся волос, с вяло обвисших ног и рук. А потом увидел ее посиневшее лицо и родинку над губой, больше не казавшуюся пикантной. Тело не успело разбухнуть в воде, и тем отчетливее выделялся округлившийся под платьем живот.
Шептались потом, что девка, мало что не соблюла себя, так еще осмелилась чего-то требовать, была непочтительна со старшей княгиней и навязчива с молодым княжичем. Так что семейству Тюфякиных пришлось выгнать ее вон. Княгине сочувствовали.
Митя тоже понимал, что Тюфякины были в своем праве… наверное. Глупо даже сравнивать — кровные князья Мокошевичи и какая-то горничная! И ее самый обычный ребенок, ведь полукровок не бывает. Все было бы верно, если бы та девушка не умерла! Она не должна была умирать! И ее ребенок — тоже! Их смерть — вот это уже было слишком! Ему ночами снилось ее запрокинутое лицо, безмолвно требующее чего-то то ли у хмурых питерских небес, то ли у него, Мити. Хотя что за тупости, он-то тут совершенно не при чем! Но к Тюфякиным, несмотря на свою страсть к светским визитам, он больше не ездил, хотя ради внука те устраивали рауты для молодежи. И не хотелось даже, вот что удивительно!
На миг Мите померещилась Леська — ее простоватое, курносое, усыпанное веснушками лицо… мертвое. Глядящее на него сквозь толщу воды, а потом медленно растворяющееся в темной глубине. Митю передернуло.
Я не волочусь за горничными! — сквозь зубы процедил он.
— И верно! — с энтузиазмом согласился Урусов. — Все больше восхищаюсь Аркадием Валерьяновичем: вот что значит правильное воспитание!
— Петр Николаевич… — Митя замялся. — Вы ведь постоянно там, в полицейском департаменте. Отец… как думаете, он понял, что там, на площади… варяги… поднятые мертвецы… — и наконец выпалил. — Что мертвецов поднял я?
Про то, что сперва он этих мертвецов нарубил из живых варягов спрашивать не стал — не докажут! Он там не один был, так что даже такой мастер сыска как отец ничего не докажет!
Урусов снова остановился, посмотрел на Митю и тяжко вздохнул.
— Митя, — с явной осторожностью подбирая слова, начал он. — Неужели вы и впрямь думаете, что ваш отец не понимал, кому дает свое имя и кого ему придется воспитывать?
Митя снова некоторое время смотрел на Урусова недоуменно. И тоже вздохнул. Тоже тяжко.
— Петр Николаевич… Отец не брал меня на воспитание! Он меня, как говорится, породил! В законном браке с моей матушкой, малокровной княжной Морановной. После трех лет супружества.
И тут же осекся, увидев, как взгляд Урусова становится жалостливым.
«Теперь он решит, что мама отцу изменяла! — безнадежно подумал Митя. — А что еще он может подумать, ведь полукровок не бывает. Кровные рождаются лишь в союзе двух Кровных, а значит, раз я могу поднимать и упокоивать мертвецов, да еще в таких количествах — мой отец никак не может быть моим отцом. Ну, а иной вариант слишком, скажем так, овеян древностью, чтоб о нем задумался здравомыслящий человек. Пусть даже из Кровных.»
— Я уже говорил вам, Митя, что мое уважение к Аркадию Валерьяновичу остается неизменным. Верю в его благородство, и понимаю, что только исключительные обстоятельства… — Урусов сбился и вместо продолжения сделал пару жестов, видимо, обозначающих уважение, веру, понимание и прочие его деликатные чувства.
«Еще какие исключительные!» — Митя безнадежно махнул рукой и побрел дальше. Его приподнятое настроение угасло окончательно.
— Насчет вашего батюшки я бы волновался в последнюю очередь. — Урусов снова придержал его за плечо.
— Извиняемся душевно, Дмитрий Аркадьевич. Здравия желаем, ваше благородие княжич Урусов. — мимо, кланяясь и отдавая честь, протопал строй городовых. Митя даже знал, куда они идут — на учебу. Небольшие школы, или если угодно, курсы для городовых существовали раньше только в Петербурге и Москве. Попытка ввести нечто похожее в губернии натолкнулась на сопротивление — городовые отчаянно блажили, не желая становиться «курсистками». Не менее отчаянно сопротивлялись и те, кого отец решил обязать к преподаванию — все тот же Урусов, местный адвокат Гольдштейн, и лекарь-трупорез из мертвецкой при главном полицейском участке: мрачный, сильно пьющий, без единой капли Мораниного дара, но с изрядными знаниями и опытом. Сопротивление отец подавил быстро и решительно. Городовых пообещал попросту выгнать без выслуги лет, если кто на учебу не явится. Первые занятия начал вести сам. С Урусовым надавил на известную добросовестность Кровных при исполнении взятого на себя долга, адвокату — больше всех не желавшему иметь дело с городовыми, как с постоянными нарушителями прав его подзащитных — поставил на вид, что тот не имеет права на упреки, коли сам откажется законам и правилам обучать. Ну, а трупорезу добавил жалованье.
Через неделю занятий сопротивление как новоявленных преподавателей, так и обучаемых сошло на нет. Сейчас городовые топали на занятия с некоторым даже энтузиазмом. Правда, они пока не знали, что закончат курс не все: занятия помогут избавиться от самых тупоумных и берущих не по чину. Но этот последний урок господам городовым предстояло постигнуть к концу курса.
Митя мрачно усмехнулся им вслед.
— А на чей счет мне волноваться, Петр Николаевич? — спросил он.
Урусов молча указал взглядом на губернаторский особняк на противоположной стороне улицы, а Митя в ответ покосился на него с опаской. Он… что-то знает?
После варяжского набега губернский Екатеринослав, и без того постоянно строящийся, буквально кипел. Набережная, разбитая обстрелом с паро-драккаров, ремонтировалась с размахом — земляные склоны обкладывали камнем, а башни для береговых паро-пушек надстраивались. Но и в практически незатронутом набегом центре строительство шло во всю — будто после налета, и последовавшего за ним шествия мертвецов через весь город, жители разом спохватились и принялись превращать дома и конторы в настоящие крепости. Кирпичные заводы работали денно и нощно, но на всех кирпича все равно не хватало, и отчаявшиеся заказчики даже снизошли до заводика в отцовском имении, которое еще недавно обходили десятой дорогой. И каково же было их удивление, когда бледный, но решительный улравляющий, Свенельд Карлович Штольц, заломил совершенно несусветную цену. Покупатели сперва смеялись, потом ругались, а недавно настороженно притихли, когда подводы из отцовского имения потянулись к губернаторскому дворцу.
И вот теперь суетливый подрядчик, похожий на круглый пирожок, наряженный в потертую пиджачную пару, метался туда-сюда вдоль стены, которую
