— Девочки, сегодня будем учиться вышивать. Согласны?
— Согласны! Согласны!
— А мы? — спросил Танас.
— Вы можете рисовать.
— А что рисовать?
— Да все, что видите вокруг. Доску, например, или печку, дверь, окна — весь класс.
— Ура! — завопил Танас, но Коле запустил в него сливой, и Танас смолк.
Я покопался в портфеле — пришлось даже книги вытащить, — но карандаша как не бывало. Хотел было попросить у Васе, но только рот раскрыл от изумления: из Васеного портфеля выглядывал мышонок.
— Зачем ты его приволок?
Васе выпустил мышонка из портфеля, щелкнул его по носу и сказал:
— Хочу нарисовать мышь.
— Ну и держал бы ее в портфеле, раз совсем спятил.
— Живьем рисовать лучше, не умею по памяти.
Мышонок испуганно забегал по парте, обнюхал завалявшиеся крошки и попытался спрыгнуть на пол, но нитка, которой он был привязан к портфелю, натянулась, и мышонок шарахнулся назад.
— Ладно, пусть остается, — сказал я. — Я тоже его нарисую. Ставь посередине.
Мы загородили мышонка портфелем и укоротили нитку. Коле и все остальные ребята с задних парт вытягивали шеи, стараясь получше его разглядеть. Обернулась и Мира и от неожиданности закрыла ладонью рот — вот-вот заверещит. Пришлось сделать свирепые глаза и устрашающе помотать головой. Вокруг нас скучились ребята с соседних парт. Ничего не подозревая, подошла к нам и учительница. Но мышонок есть мышонок, от него всего можно ожидать: разбежался, нитка лопнула, и — гоп! — прыгнул, проказник, прямо учительнице на грудь.
Брр, и сегодня еще у меня волосы дыбом встают от ее крика. Можете себе представить, какой тут поднялся переполох! Кричит и дико размахивает руками учительница, визжат девчонки! Такого я за всю жизнь не видывал. Вдруг учительница замолчала, страшно побледнела и, схватившись за сердце, рухнула на парту. Кувшин воды привел ее в чувство. Поддерживаемая под руки, она потихоньку добрела до кровати. Сторож дядя Петре, похоже, знал о ее болезни. Он засунул ей в рот несколько кусков сахара, а потом вытолкал нас из школы. Долго еще у нас с Васе тряслись коленки. Митре всю дорогу бубнил:
— О-хо-хо, вот чудно-то! Бывает, конечно, что у людей сердце не выдерживает. Медведя, допустим, испугаться можно, волка, носорога или там змеи, но чтобы мышонок, обыкновенный крошечный мышонок такого страху нагнал — этого мне еще слышать не доводилось.
— Умолкни! — прикрикнул на него Коле.
Как побитые, заплетая ногами, тащились мы домой. На душе было муторно.
Но вчера нас с Васе все же позвали в учительскую. Гневно сверкая глазами и расхаживая взад-вперед, учитель заставил рассказать, как было дело. Выслушал нас и выгнал, пообещав примерно наказать.
Сегодня с замирающим сердцем ждем мы учителя, а заодно и наказания. В классе галдят и смеются, а нам не до веселья. Входит учитель, но не такой, как вчера, — не хмурится, не нервничает, на лице улыбка. Видно, правду сказал дядя Петре: у тети Анджи дело на поправку пошло. Конечно, она еще не совсем оправилась, но сердце уже не болит. Настроение учителя передается и нам с Васе, мы тоже пытаемся улыбнуться, но только горько кривим губы. Учитель проходит по рядам, заглядывает в наши тетрадки, идет в конец класса и снова возвращается, собирая тетрадки на проверку. Дойдя до нас, он тихонько шепчет:
— Надеюсь, в другой раз вы никакой гадости в класс не притащите?
И течка. Но мы-то знаем, что учитель нас простил. После уроков Коле собрал команду во дворе. Дождавшись, когда все разойдутся, он сказал:
— Ребята, я считаю, нам следует навестить тетю Анджу и извиниться.
Мы согласно кивнули. Не знаю, что чувствовали остальные, а мне было страшно. Ручаюсь, что и Васе тоже. Коле постучался, и мы, помедлив немного и сняв шапки, вошли. Встретил нас взгляд тети Анджи — сначала потухший, но при нашем появлении ласково, по-матерински засветившийся.
— Вот пришли проведать вас, тетя Анджа. Вам в самом деле уже лучше?
— Да, мои милые, гораздо лучше. Да вы садитесь.
Не смея поднять глаз, я неловко примостился на краешке кровати. Тетя Анджа слабой рукой потянулась к висевшей над кроватью полке, собираясь нас чем-нибудь угостить.
— Спасибо, тетя Анджа, не беспокойтесь, пожалуйста, — почему-то шепотом произнес Коле. — Мы пришли извиниться. Так вышло, Васе не хотел…
— Правда, тетя Анджа, я не хотел, честное слово. Простите меня. — У Васе на глаза навернулись слезы.
— Я верю и не виню вас, милые мальчики. Не надо больше об этом. Такое уж у меня сердце.
К горлу подкатил ком, и, чтоб, не дай бог, не разреветься, я стиснул зубы и молчал. Когда мы уже были за дверью, Васе вернулся и положил на кровать тете
Андже три персика, которые он чуть было не забыл в портфеле.
— Простите, тетя Анджа, пожалуйста, простите меня.
VII
Нынче воскресенье. День, что с незапамятных времен был назначен для отдыха. Я умел вычислять его еще в ту пору, когда под стол пешком ходил и только-только научился считать на пальцах. Отличал я его еще и потому, что всякий раз в этот день в доме поднималась невообразимая кутерьма. Только забрезжит, а мама уж на ногах, будит сестру, меня, деда и всех оделяет работой. Целый день мы трудились не покладая рук: перетряхивали постели, набивали матрасы свежей соломой, взгромоздившись на высоченную табуретку, обметали со стен паутину, лущили кукурузу и толкли сушеный перец, выгоняли во двор погреться на солнышке скотину, гонялись за курицей, предпочитавшей нестись в соседском курятнике. Дедушка ей еще с вечера вынес приговор, справедливо полагая, что нечего зазря кормить таких прохвосток. Больше всего я любил делать именно это, последнее. Носился за курицей по огородам и вопил, как целая стая орлов или шакалов. На все остальное я плевать хотел и проклинал тех, кому взбрело в голову сделать воскресенье днем, когда положено отдыхать.
Но сегодня я нарушил заведенный порядок. Встал, посыпал ломоть хлеба перцем и солью и сказал:
— Пока!
— Ты куда? — осведомился дед.
— По делам.
— Ах ты бездельник! — кричит дед и хватается за палку.
Поздно, дверь за мной уже захлопнулась.
На улице меня поджидают ребята. Идем на поляну, расставляем в шалашах товар, убираемся, но делаем все через пень колоду. Торговля в последнее время не спорилась, самое лучшее было давным-давно распродано, а на ту рухлядь, что завалялась на полках, никто не зарился. Даже задаром не удавалось ее всучить.
Сидим и кумекаем, что бы такое предпринять. Скиснуть было от чего, да только мы не из тех, у кого при первой неудаче опускаются руки. Идеи посыпались, как из рога изобилия.
Митре щелкнул по бутылке и сказал:
— Зачем нам продавать пустые бутылки?
— А чем их наполнишь-то?
— Сколько глины кругом пропадает! Тут тебе и синяя, и красная, и желтая.
— Ну и что с того?
— А то, что из нее можно делать краски и чернила.
— Здорово придумано!
— И у меня предложение! — Я прямо-таки подскочил от осенившей меня мысли.
— Выкладывай!
— Знаете, сколько у человека разных хворей бывает? То голова разболится, то живот или сердце, то кашель привяжется, то запор или еще какая-нибудь дрянь. Вот и давайте делать в бутылках лекарства.
— Легко сказать! Это ведь не чернила разводить: смешал краску с водой, и готово.
— Да ничего мудреного, я у дедушки всему научился. Скажем, болит у тебя живот — заваривай мяту, сушеный кизил, шиповник, крапиву и полынь. От горла — дикий виноград, бузину, льняное семя, можжевельник. При чесотке помогает смесь земляного ладана, воска, серы и смолы. От глистов — чеснок, черепашьи яйца, сушеные грибы, желуди.
Приняли и мое предложение.
— Еще можно делать отраву для мышей и клопов, — сказал Калчо. — Пепел от сгоревших копыт буйвола смешивается с сахаром и известью, добавляется деготь и горький перец.
— Годится! — согласились мы хором и, готовые немедленно приступить к делу, начали разбирать с полок бутылки.
Но тут прибежал встрепанный, запыхавшийся Танас — сегодня его очередь стоять в карауле — и все расстроил. Сквозь шипение, вырывавшееся из его груди, точно из дырявого меха, мы разобрали:
— Принес важное сообщение… Читайте.
— Что это? — насторожился Коле.
— Почем я знаю? Пришел Марко и говорит, передай, мол, это письмо Коле лично. Сдается мне, дело нечистое, затевают что-нибудь снова-здорово.
— Никак этот Бузо не уймется!
— Выходит, зря ему учитель нотацию читал! В одно ухо влетело, из другого вылетело. Так и жди от него подвоха!
— Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит.
Коле порывисто вскрыл конверт, пробежал глазами начало и усмехнулся.
— Что пишет? — навалились мы на Коле.
— Письмо от Марко. — Коле про себя дочитал до конца и начал читать сначала, на этот раз вслух:
