— Гена, вы кого-то ждёте?
— А?
Беленькая что-то нашла в сумке. Но в это время вернулся мужчина и, садясь, загородил её спиной. Петельников даже дёрнулся, расплескав остатки водки на подбородок.
— Спрашиваю, вы кого-нибудь ждёте?
— Я?
Когда мужчина сел, сумочка уже стояла на столе. Беленькая невозмутимо курила. Всыпала она своё зелье или ухажёр помешал?..
— Что вы, Вера, кого мне ещё ждать!
— Какой-то вы странный.
— Да что вы, Веруша, заурядный я, как килька.
Он внимательно посмотрел на неё — не ушла бы разобиженная. Вера сидела, скучно уставившись в скатерть.
— Давай ещё пропустим, — предложил Петельников и вкусно зевнул, чем-то хрустнув во рту.
Он налил ей сухого, взболтнул свой графин и выплеснул остатки водки в рюмку. И тут же опять зевнул с лёгким неприличным ёком.
— Пардон, — извинился инспектор, махом выпив безвкусную для него жидкость.
Беленькая сидела спокойно, как курящая кукла. Но Петельников смотрел не на неё — теперь он смотрел на него, на мужчину. Тот вдруг как-то волнообразно зашевелил телом, завертелся хорошим штопором в сильных руках. Петельников напрягся, всматриваясь, что с этим мужиком будет дальше. Но тут и беленькая девица волнообразно вздрогнула, будто перед глазами инспектора неожиданно заклубился пар. Он решил, что они сейчас оба свалятся, но не дождался — сильная зевота схватила уже всё лицо. Он зевнул несколько раз подряд, отключаясь, как при сладком чихе. Перестав, Петельников огляделся, но зевота опять подступала к челюсти. Зал гудел где-то вдалеке, словно за окном. Дым сгустился, или туман вдруг окутал людей… Сдвинуть бы два стола и лечь на них… Ему стало всё равно, ни до чего теперь не было дела — только сдвинуть бы два стола, лечь на них и зевать, зевать…
Он резко вскинул голову, которая ползла вниз, и посмотрел на Веру. И сразу упёрся в тягуче-холодный медленный взгляд недрогнувших глаз.
— Вера… работаешь на фабрике…
— Да. Полупотрошу кур.
Петельников собрал все силы, чтобы оторваться от этого взгляда:
— Выйду… Сейчас вернусь…
Он встал, звякнул посудой и пошёл, шатаясь и взмахивая руками. Только бы добраться до телефона-автомата в вестибюле. Он даже попросил у швейцара две копейки и уже вроде бы набрал номер, но тут увидел перила. Петельникову пришла мысль положить голову на синтетическую ленту перил и так говорить по телефону — не помешает же. Он прильнул лбом к прохладной поверхности, сразу обмякнув телом. И тут же встретился с томно-напряжённым взглядом Вериных глаз — она спускалась по лестнице.
Петельников улёгся грудью на перила, и ему стало на всё наплевать.
Перед Рябининым белел лист бумаги, чистый, как лесной снег. Юркову исполнялось сорок лет. По каким причинам, Рябинин и сам не понял, но местком поручил ему придумать поздравительный текст для открытки, желательно стихами. Вот поэтому лист бумаги и белел уже полчаса.
Рябинин в очередной раз отвинтил ручку, потёр виски, стараясь взбудоражить мысль, и аккуратно вывел:
Наш Володя молодчина.
Сорок стукнуло ему.
Дальше нужна была рифма. Рябинин вздохнул, ухмыльнулся и добавил:
Всё такой же он детина,
Дел кончает больше всех.
Время тратилось явно зря. Рябинин стихи любил читать, но никогда их не писал, кроме зелёной молодости. Но те стихи были про любовь. А тут надо состряпать рифмованный панегирик, к которому не лежала душа. Он перевернул лист на обратную сторону и начал прозой: «Дорогой друг!» Дальше мысль замолкла, словно её залили цементом: писать банальщину не хотелось, а для оригинальных слов нужны чувства. Дружеский шарж он сочинил бы скорее.
В дверь вскочила секретарь Маша Гвоздикина с бумажками. Она бегала по коридору всегда с охапкой наблюдательных, надзорных, всяких исходящих и входящих.
— Сергей Георгиевич, на вас жалоба гражданки.
Рябинин с удовольствием отложил листок с «Дорогим Другом!».
— Маша, а ты получала от граждан письма с благодарностью следователям?
— Но таких жалоб я не видела.
— А что там? — заинтересовался он.
— Пишут, что вы присвоили гроб.
Рябинин поднял голову — Маша не улыбалась, только ещё больше заузила и без того узкие, словно замазанные синей краской, глаза.
— Какой гроб?
— Обыкновенный, человеческий.
— Между нами говоря, — понизил голос Рябинин, — я присвоил и покойника.
Маша фыркнула, бросила на стол жалобу и выскочила из кабинета. Рябинин сначала прочёл резолюцию прокурора: «Тов. Рябинин С.Г. Напишите объяснение», а потом пробежал жалобу, написанную добротно и зло. И сразу понял, что выговор ему обеспечен.
Три дня назад он делал эксгумацию трупа. С разрешения вдовы покойника извлекли из могилы и осмотрели. Вдова прислала новый гроб, чтобы при захоронении заменили. Теперь она писала, что покойника оставили в старом гробу, а новый исчез. В этом и была ошибка Рябинина: пошёл дождь, он отправился писать протокол в кладбищенскую контору и при захоронении не присутствовал. Он догадался, что случилось дальше, — рабочие похоронили в старом, а новый продали и пропили.
Рябинин вздохнул — ошибки следователя не зависят от опыта. Эксгумация — такое следственное действие, что труднее не придумаешь. Одна его организация во что обходится, один вид старого трупа чего стоит… Рябинин тогда всё внимание бросил на ту рану, которую они искали с судебно-медицинским экспертом, а кто же мог подумать?..
— Говорят, ты гроб утратил? — спросил Юрков, вальяжно вплывая в кабинет.
— Утратил.
— Как же это случилось?
В глазах Юркова была лёгкая строгость — он не верил, что Рябинин продал гроб, но при случае мог поверить. Рябинин взорвался, потому что Юрков работал с ним не один год. В человека, с которым вместе работаешь, нужно верить всегда. Иначе не стоит вместе работать.
— Откровенно, между нами, по секрету говоря… Только не проговорись! Он у меня дома стоит.
— Не трепись.
— Так прокурору и сообщи: мол, Рябинин признался.
Это было грубо, но не верить товарищу по работе, особенно по такой работе, где при желании можно подозревать на каждом шагу, — подло.
Юрков набычился, склонив крупное загорелое лицо, словно он кивнул при встрече, да забыл поднять голову…
Затрещал телефон. Рябинин взял трубку, решив, что не будет писать поздравление Юркову, пусть кто-нибудь другой.
— Сергей Георгиевич, — послышался звонкий голос, — вытрезвитель тебя беспокоит.
— А-а, Иван Савелович, привет, — узнал он моложавого майора. — Вроде бы моих подопечных в твоём богоугодном заведении нет.
— У меня тут скользкий вопросик, — замялся майор. — Не можешь сейчас подъехать?
— Ну, смотря зачем, — замялся и Рябинин.
— В вытрезвитель попал в невменяемом состоянии инспектор Петельников.
Рябинин почувствовал, как повлажнела телефонная трубка и сел его голос, хотя он ещё ничего не сказал, — голос сел без звука, тихо, внутри.
— Иван Савелович, — сипло произнёс Рябинин, — выезжаю.
Петельников спал в кабинете начальника медвытрезвителя на широком чёрном диване, лицом к спинке. Было десять часов утра.
— Надо бы сообщить начальнику райотдела, — сказал майор.
— Иван Савелович, даже если бы он не ходил на задание, я бы всё равно не поверил, что Вадим может напиться, — возразил Рябинин.
— Так-то оно так, — неуверенно согласился майор, — да ведь порядок такой.
— В конце концов, я вас лично прошу.
— Ладно, шут с вами, — согласился Иван Савелович и махнул рукой, — скрою этот факт.
Они говорили вполголоса, словно боясь разбудить Петельникова, хотя как раз этого и ждали.
— Вы… дружите? — спросил майор.
— Скорее всего, так. Да и работаем по делам сообща.
Петельников вдруг поднял голову, рассматривая чёрную спинку дивана. Потом повернулся к ним и сел так резко, что Рябинин, приткнувшийся в его ногах, отпрянул. Инспектор, как глухослепонемой, несколько секунд сидел недвижно, ничего не понимая. Мысль вместе с памятью возвращалась к нему медленно. Он вскочил зашагал по кабинету. Майор и Рябинин молчали. Петельников ходил по комнате, как волк по клетке поскрипывая зубами.
— Вадим, успокойся, — сказал Рябинин.
Инспектор вдруг сильно выругался и начал ощупывать карманы в своём серебристом костюме, который даже после бурной ночи не пострадал.
— Удостоверение? — быстро спросил Рябинин.
— Цело, — буркнул Петельников. — Где меня взяли?
— Спал в парадной на полу, — сердито ответил майор.
— А деньги? — ещё раз спросил Рябинин.
— Пустяки, сорок рублей было.
Инспектор ещё пошарил по карманам и опустился опять на диван. Он о чём-то сосредоточенно думал, хотя все знали — о чём. Иногда потирал лоб, или почёсывал тело, или шевелил ногами, словно всё у него зудело.
