Ровное шоссе повышало оценку ходовых качеств машины, а её акустика с итальянским воркованием сближала наши души. Названия итальянских городов на табличках по прежнему не разочаровывали сладкозвучием. Во Флоренцию я въехал затемно и быстро нашёл маленький, но приличный отель на берегу Арно.
Прозрачное солнце итальянской осени /а на дворе стоял октябрь/ высвечивало шедевры архитектуры. В тот злопамятный приезд я двух кварталов не дошёл до площади Санта Кроче. Теперь сделав несколько глотков из фонтана и осмотрев полупустынную площадь я присел в уличном баре, чтобы выпить чашечку кофе. Конечно со свежими коноле.
Кивнув мрачноватому Данте я побрёл по узеньким улочкам Флоренции, Повернув на звук аккордеона я быстро вышел к великолепному зданию галереи Уфиццы и задрал голову, заглядывая в глаза Давиду. Справа от меня стояла мраморная статуя старца, которая неожиданно наклонилась ко мне и протянула костлявую руку. Я решился дара речи. Потом придя в себя, чуть не побил этого студента в образе мраморного изваяния. Могут ведь гады, если захотят.
Я вспомнил Москву и представил себе выходящего из мавзолея Ленина. Заполняющие площадь туристы никак не могли понять моего гомерического хохота. Где им? Поживите в России. В двух шагах открылся во всём своём великолепии Собор Мадонны с цветком. Я где то вычитал, что он построен на деньги заводчика Демидова и расбухал от гордости за своего соотечественника. Как же мы любим примазываться к героям.
С первого раза мне не удалось попасть в галерею Уфицци. Народу во Флоренции собирается много. И все культурные. Я потолкался по лавкам, поднялся на террасу и долго не мог оторвать глаз от вида на Арно, на купола и крыши Флренции на фоне синеющих гор.
Галерея Уфицци поразит своим великолепием даже малообразованного человека. А если этот человек уже полистал альбом с репродукциями Сандро Ботичелли, то с ним может произойти лёгкий приступ зависти и злобы. Ну, конечно, и гордости за итальянцев, которые сохранили у себя и не распродали в голодные годы такие сокровища.
Немножко запутавшись на дороге я лихо проехал нужный поворот и понёсся в Венецию. Но доехав до Падуи задержался там на два дня. Падуя тихий городок с великолепной площадью с круглым каналом, уставленным беломраморными статуями. Тихая улочка привела нас на площадь перед собором Святого Антония. Монашеский дворик с ухоженным газоном, звуки органа, фрески на стенах погружали в думы о вечном. В маленькой незаметной капелле за поворотом, мимо которой мы два раза проходили разинув рты оказалась фреска Леонардо да Винчи к которой стекаются ценители искусства со всего мира.
Кто бы мог, находясь в полусотни километров, поехать мимо Венеции? Я смог. Зато я попал в Верону. В дом Монтекки и Капулетти. Мама мия. Это сказочный город с черепичными крышами и островерхими башнями. Стены, копии кремлёвских, заставили вспомнить учебники истории и кто кого чему учил в жизни. Огромный Колизей по вечерам превращался в театральный зал, а вокруг фонтана на главной площади собирался рынок.
Смелости не хватило кружить по тихим городкам Италии и я повернул на Инсбрук. Да! Если поедете по моему маршруту, возьмите с собой попутчицу. Возможно она скрасит ваше одиночество в этом раю высокого возрождения.
Чрево Парижа
Не помню точно, когда появилась в моём мозгу эта навязчивая страсть. В детстве я не знал ничего про Париж. И уж тем более туда не хотел. Мороженое можно было купить и в гастрономе на Васильевском острове. Кино тоже показывали в «Балтике», на седьмой линии. Женская баня была в проходном на Съездовской. А чего было ещё хотеть в Париже?! Вспомнил! Ну, конечно же, это Жан Габен. В "Балтике" шёл фильм "Набережная туманов". Детям до 16 вход воспрещен! А это значит показывают такое, чего и в женской бане не увидишь. Нужно было прорваться. Техника прорыва было отработана до деталей. Когда с очередного сеанса народ выходил из зала плотной толпой, мы ухитрялись протискиваться между гражданами и прятались в туалет. Отсидевшись там до начала следующего сеанса, мы незаметно для контролёрш проникали в зал и устраивались на свободное местечко. Так вот Жана Габена я полюбил, как старшего брата. Он же беглый арестант побил бандитов и спас честь проститутки. То, что у проститутки нет чести, нам было непонятно. Парижа в фильме не было. Но был Гавр. Или Марсель. Тоже красиво.
Когда папа мой сидел в тюрьме за публичное оскорбление Никиты Хрущёва, осмелившегося унизить при живых солдатах их полководца в великой кровопролитной войне Георгия Константиновича Жукова, в Москву из Парижа приехал французский певец Ив Монтан. Его концерт показывали по телевидению. А телевизоров тогда почти ни у кого не было. Мама напросилась к какой-то знакомой на второй линии, потащила с собой и меня. Маленькая комната была набита людьми так, что экран телевизора, величиной с чайное блюдце, еле виднелся между телами. Мужчина приятной наружности, очень похожий на нашего папу, словно потешаясь надо всем этим, приплясывал и пел французские песенки. Мне это быстро наскучило. Но песня про опавшие листья потом ещё много лет звучала в моих ушах.
Застряло в моём мозгу это слово в четырнадцать лет, когда в школьной библиотеке я, листая журнал «Физкультура и Спорт», прочитал статью о чемпионате мира по дзю-до, проходившем в Париже. На фотографии два борца в белых кимоно сплелись в летящий клубок. Победив всех хитроумных японцев, чемпионом мира стал гигант из Голландии по имени Антон Хеесинк. Поразило меня то, что на время чемпионата из Парижа исчезли все хулиганы. Мечта о спокойной жизни в бандитском послевоенном Ленинграде была доминирующей.
После пяти лет упорных тренировок в зале борьбы самбо я занял третье место на первенстве СССР среди юношей и был включён в сборную команду для подготовки к первенству Европы. Оно должно было проходить в Лионе 9 марта 1966 года. А это почти Париж. Сердце от радости выпрыгивало из груди. Чем ближе был день отлёта, тем больше мне хотелось в Париж. Выдержав трудные и жестокие схватки во время подготовки к этим соревнованиям, я, засыпая после изнурительных тренировок в спортзале ЦСКА на Песочной, дом 3, бродил в своих снах по Парижу. К этому времени я уже начитался Хемингуэя и Париж стал для меня более осязаемым, чем раньше. Хотя, что именно я должен был ощутить, приехав в Париж, объяснить я себе не мог. Но я и не приехал туда. За три дня до отлёта я заболел ангиной и меня вместо Парижа увезли на операцию тонзиллэктомии в больницу уха, горла и носа. Отчаяние было настолько сильным, что я хотел покончить жизнь самоубийством. И это в девятнадцать лет. В расцвете сил и таланта.
