В ноябре 1815 г. Александр I подписал конституцию образованного в составе Российской империи Царства Польского. Для того времени она была весьма либеральной. 15(27) марта 1818 г. при открытии польского сейма в Варшаве царь произнес речь, в которой заявил, что учрежденные в Польше конституционные порядки он намерен «распространить и на все страны, провидением попечению моему вверенные», однако с оговоркой: «когда они: достигнут надлежащей зрелости»[45]. Его речь произвела сильное впечатление на прогрессивных людей России, внушив им надежды на конституционные намерения царя. Карамзин отметил, что речь Александра «сильно отразилась в молодых сердцах: спят и видят конституцию»[46]. Передавали и другие конституционные заявления царя. Декабрист Н. И. Тургенев записал 25 октября 1818 г. в своем дневнике сказанное Александром I прусскому генералу Мезону: «Наконец все народы должны освободиться от самовластия. Вы видите, что я делаю в Польше и что хочу сделать и в других моих владениях»[47].
В 1818 г. Александр поручил Н. Н. Новосильцеву составить «Уставную государственную грамоту» в духе принципов польской конституции 1815 года. Проект был готов к 1820 г. и получил «высочайшее одобрение». Хотя проект Новосильцева, готовившийся в глубокой тайне, так и остался на бумаге, однако самый факт его разработки характерен для политики Александра в те годы. В 1816 — 1819 гг. была завершена крестьянская реформа в Прибалтике. В 1818 г. 12 сановников получили секретные поручения царя подготовить проекты отмены крепостного права и для русских губерний. Один из этих проектов подготовил Аракчеев, намечавший постепенный выкуп помещичьих крестьян в казну.
Но уже в первые послевоенные годы Александр I проводит и ряд реакционных мер. Учреждение в 1816 г. военных поселений Герцен назвал «величайшим преступлением царствования Александра I». Аракчеев первоначально высказывался против военных поселений, предлагая сократить срок солдатской службы до 8 лет и из увольняемых в запас создавать необходимый резерв. Но как только вопрос о военных поселениях был решен Александром I, Аракчеев стал самым рьяным и последовательным проводником в жизнь этой меры. По наблюдению Шильдера, Аракчеев усмотрел «в этой царственной фантазии верное средство еще более укрепить свое собственное положение и обеспечить в будущем преобладающее влияние на государственные дела»[48].
Аракчеев начал службу при дворе в царствование Павла I. Сначала Александр его недолюбливал и однажды в кругу гвардейских офицеров назвал «мерзавцем», но затем увидел в нем привлекательные качества: педантичность, поистине маниакальную приверженность к порядку, неукоснительную исполнительность и незаурядные организаторские способности. Письма Александра Аракчееву за эти годы пестрят уверениями в «дружбе» и выражениями «сердечных чувств», подытоженными в письме 1820 г.: «Двадцать пять лет могли доказать искреннюю мою привязанность к тебе и что я не переменчив»[49]. Карьера Аракчеева при Александре I (как и Сперанского) началась в 1803 году. В 1808 г. Аракчеев уже военный министр и — надо отдать ему должное — на этом посту (до 1810 г.) он сделал немало для вооружения русской армии первоклассной артиллерией. Но «звездный час» Аракчеева наступил со времени назначения его начальником военных поселений и председателем Департамента военных дел Государственного совета. 1822 — 1825 гг. — время наивысшего могущества этого временщика, которого ненавидела вся страна.
Современники, а впоследствии и ряд историков, видели в «змие Аракчееве» главное «зло» России тех лет. Дело представляли так, что император, занятый внешнеполитическими делами, а в последние годы испытывая «глубокую утомленность жизнью», передал управление страной своему жестокому фавориту. Известный мемуарист того времени Ф. Ф. Вигель отзывался об Александре I как о «помещике, сдавшем имение управляющему» (Аракчееву), в полной уверенности, что в этих руках «люди не избалуются». Монархически настроенные дворянские историки пытались все беды страны свалить на Аракчеева, чтобы тем самым в благоприятном свете представить Александра I. Нисколько не отрицая большого влияния временщика на ход государственных дел, все же надо подчеркнуть, что вдохновителем реакционного политического курса был сам царь, а Аракчеев лишь усердно претворил эту политику в жизнь. Александр, даже находясь за границей, держал все нити управления в своих руках, вникая во все мелочи, касающиеся, кстати, и «ведомства» самого Аракчеева — военных поселений. Начальник штаба военных поселений П. А. Клейнмихель свидетельствовал, что многие из аракчеевских приказов по военным поселениям собственноручно правил император.
Через сеть осведомителей Александр внимательно следил за умонастроениями в России и отдавал соответствующие предписания генералам, возглавлявшим сыск[50]. Александр мастерски умел «перекладывать свою непопулярность» на других. Это видел и сам Аракчеев, говоря, что император представляет его «пугалом мирским». Отлично зная его «переменчивую» натуру, Аракчеев даже в годы своего могущества не был уверен в прочности своего положения. Одному из сановников он говорил об Александре I: «Вы знаете его — нынче я, завтра вы, а после опять я».
Реакционный курс самодержавия был тесно связан с общероссийской реакцией. Окончательный поворот Александра к реакции определился в 1819 — 1820 гг., что было отмечено современниками. «Как он переменился!» — писал об Александре в середине 1819 г. Н. И. Тургенев. Осенью 1820 г. и сам царь говорил австрийскому канцлеру Меттерниху, что он «совершенно изменился». Наблюдательные современники, в первую очередь декабристы, связывали перемену курса с политическими потрясениями в странах Западной Европы: революциями в Португалии, Испании Неаполе, Пьемонте, греческим восстанием 1821 года. «Происшествия в Неаполе и Пиемонте, с современным восстанием греков произвели решительный перелом в намерении государя», — писал В. И. Штейнгейль[51] .
Речь Александра при открытии второго польского сейма 1(13) сентября 1820 г. сильно отличалась от сказанной два с половиной года назад. Он уже не вспоминал о своем обещании даровать России «законно-свободные учреждения». В это время полыхали революции в южноевропейских странах. «Дух зла покушается водворить снова свое бедственное владычество, — говорил теперь император, — он уже парит над частию Европы, уже накопляет злодеяния и пагубные события». Речь содержала угрозы полякам применить силу в случае обнаружения у них какого-либо политического «расстройства»[52]. На собравшемся осенью 1820 г. конгрессе Священного Союза в Троппау Александр I говорил о необходимости «принять серьезные и действенные меры против пожара, охватившего весь юг Европы и от которого огонь уже разбросан во всех землях»[53]. «Пожар в Европе» заставил сплотиться реакционные державы Священного Союза, несмотря на их разногласия.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
