— Понимаю,— проговорил удовлетворенно Пинтя.— Ну, будь по-твоему. А ты знаешь, о чьей шкуре идет речь? Нынче двое неизвестных напали на арендатора, избили его до полусмерти и, как он говорит, отняли у него уйму денег.
Гицэ, казалось, не совсем понял, в чем дело.
— Как арендатора?
— Да, арендатора. И это мог сделать не кто иной, как Ликэ. У него есть обыкновение действовать с немногими сообщниками, чтобы не попасть в беду из-за чужой глупости.
Гицэ больше не сомневался: двое неизвестных могли быть только Сэилэ и Бузэ Руптэ, которые ушли вчера вечером в Инеу. Но он не решался назвать их.
— Это не мог быть сам Ликэ,— произнес он решительно.— Ведь арендатор его знает.
— А может быть, и он,— возразил Пинтя.— Лица у них были прикрыты, но арендатор говорит, ему показалось, что он узнал Ликэ.
— Не может быть! — твердил свое Гицэ.— Сегодня ночью Ликэ ночевал здесь, в моем доме, и только недавно уехал.
Некоторое время Пинтя стоял в раздумье, потом спросил:
— Когда он приехал?
— Вчера, около полудня.
— С кем?
— Спроси у слуг. Должно быть, он-то и подготовил все дело; у меня есть основания так думать.
— Упаси бог! — проговорил Пинтя, поднимаясь.— Знай и навсегда запомни одно, Ликэ никогда не полагается на других. А сейчас запряги лошадей да возьми слуг — поедете со мной. Другие два жандарма останутся здесь.
VIII
Сердце Аны сжалось, когда Гицэ сообщил ей, что должен вместе со слугами сопровождать Пинтю в Инеу; правда, мысль о том, что Пинтя свой человек, немного успокаивала ее, но она ясно видела по лицу мужа, что происходит что-то необычайное.
Ей казалось, что только теперь она поняла, почему Гицэ старался поддерживать хорошие отношения с Пинтей, и ей было приятно, что муж едет именно с ним.
Тем не менее сердце у нее билось сильнее, чем обычно, и пробудившиеся в душе за ночь страхи не ослабевали.
— Мама,— обратилась она немного погодя к старухе.— Что ты думаешь о том, что творится у нас в корчме?
— Что думаю? — ответила старая.— Да ведь и ты видишь то же, что я. Дела идут хорошо.
— Да, в корчме дела идут хорошо,— продолжала Ана.— Ну а у нас в доме? Разве ты не видишь, что Гицэ постоянно занят своими мыслями, даже не разговаривает с нами, как прежде; или ты не видишь, что с некоторых пор мы с ним будто не муж с женой?
— Уж такие времена пошли,— промолвила старуха.— Гицэ человек трудолюбивый, старательный, он только и думает, как бы принести что-нибудь в дом. Есть и у него, как и у всех, свои слабости. Сердце у него так и радуется при всякой наживе. Но это — слабость хорошая, и тебе нечего из-за нее огорчаться. Терпи. Ты ведь терпишь ради собственной пользы, да и недолго уж осталось тебе терпеть.
— Так-то оно так…— сказала Ана.— Ну а вдруг он погонится за нечестной наживой? Не мешало бы ему и нам сказать, что он делает…
Старуха постояла некоторое время в раздумье, потом печально проговорила:
— Этого я не знаю, дочка, да и стараюсь не думать об этом. На свете много несчастья, и люди делят его между собой. Сколько бы ни выпало на твою долю богатства, громкой славы, мирских успехов — все это одна суета.
Ана задумалась. Вдруг послышался шум колес, и к корчме подкатила помещичья карета, запряженная тройкой лошадей. На козлах сидел слуга.
Так как Гицэ не было дома, встречать приезжих вышли Ана и ее мать.
На улице моросил мелкий, как из сита, дождь.
Слуга соскочил с козел и открыл застекленные дверцы. Из кареты вышла дама, на вид лет двадцати восьми, высокая, с золотистыми волосами, с полным лицом и большими голубыми глазами. Она была одета во все черное и держала за руку болезненного и худенького ребенка лет пяти.
Приезжая сделала знак слуге и быстро прошла под навес. Потом взглянула на Ану, как будто спрашивая, где ей найти более уединенное убежище.
— Ну и красавица! — проговорила старуха, следуя за Аной, которая пошла проводить даму в боковую комнату.
В тот самый момент, когда женщины переступили порог комнаты, раздался оглушительный удар грома, от которого вздрогнула вся долина.
— Боже мой! — вскрикнула дама, в испуге останавливаясь на пороге.— Закройте скорее окна, нас может всех убить здесь в корчме.
— Экое чудо господне! Ведь на дворе-то осень! — сказала старуха, крестясь и спеша закрыть окна.— А вы не бойтесь, барышня, господь поражает только тех, кого хочет наказать.
— Господь…— тихо произнесла дама.— Всегда господь, и только он.
— Вам что-нибудь угодно? — спросила Ана, когда приезжая села.
— Только чтобы перестал лить дождь и можно было ехать дальше,— довольно резко ответила та.
Ана вышла и прикрыла за собой дверь. Между тем кучер успел распрячь лошадей и отвести их в конюшню, в то время как слуга приезжей дамы зашел под навес и остался стоять там, прислонившись к столбу. Изредка он кидал взгляды на сидевших в корчме жандармов.
— Она очень печальная,— сказала Ана, подходя к слуге.
— Да, печальная.
— Куда вы едете? — спросила хозяйка.
— Не знаю,— отозвался слуга, пристально глядя в лицо Аны, как будто стараясь понять, следует ли ей отвечать.— Кажется, в Инеу, я в этих местах не бывал. Это здесь пасутся большие свиные стада?
— Да,— ответила Ана.— Они здесь повсюду, насколько можно взглядом окинуть. А что, разве у нее тоже есть стада?
— Говорят,— проронил слуга, пожимая плечами.
— О ком же она так горюет?
— О муже; вот уже три недели как он застрелился.
— Застрелился!..— испуганно воскликнула Ана.— Почему?
— Не знаю,— ответил слуга, снова пожимая плечами.— Сама понимаешь,— прибавил он, помолчав и отходя в сторону,— смерть страшная, и что-то за ней кроется.
— Несчастная женщина!..— растроганно вздохнула Ана. Пока она рассказывала матери о том, что узнала о красивой путешественнице, кучер вернулся из конюшни и присел на скамейку под навесом.
— Пошлю к черту всех, и лошадей, и карету, и госпожу вместе с ними,— сказал он с досадой.— Так и хочется бросить все здесь, в глуши, а самому бежать куда глаза глядят.
— Замолчи! Услышит…— ответил слуга, подмигивая. Он сказал это достаточно громко для того, чтобы госпожа могла услыхать его, так же как слыхала и кучера.
— Опомнись,— продолжал он тише, усаживаясь напротив.— Или ты забыл, что когда мы ездим в Инеу, то всегда возвращаемся с набитыми карманами?
— А с хозяйкой корчмы ты говорил? — спросил кучер.
— Где там… Не таковская…— ответил слуга.— Эта счета не раздует… Да ладно, в Инеу, где мы остановимся вместе с госпожой, у меня есть свой человек.
— Только бы вразумил господь бог Сэмэдэу отодвинуть срок хотя бы до воскресенья,— проговорил кучер.
Слуга снова подмигнул в знак того, что он теперь займется этим. Несколько минут оба сидели молча, пристально глядя друг на друга, словно каждый хотел что-то сообщить другому, но колебался: то ли не находил подходящих слов, то ли не решался говорить откровенно.
— О чем ты сейчас думаешь? — спросил наконец кучер.
— Гм…— ответил слуга, улыбаясь в усы.— Сдается, о том же, о чем и ты. Нам что? — продолжал он, помолчав, уже с большей откровенностью.— Правда ведь?.. Что тебе за дело?.. Что мне за дело?.. Я знаю одно, сколько бы раз мы ни ездили в Инеу — всегда возвращались оттуда с деньгами, с большими деньгами.
— А все-таки хотелось бы мне знать, откуда наша госпожа их берет,— возразил кучер.— По правде сказать, не думаю, чтобы на свиньях можно было так наживаться.
— Не знаю этого и я,— проговорил слуга, озабоченно оглядываясь по сторонам.— Не знаю и я,— повторил он совсем тихо и перегнулся через стол.— Только с тех пор, как умер господин, кое-что мне кажется подозрительным. Видишь, я только теперь начинаю разбираться в этом. Ты знаешь, что о Сэмэдэу много болтают?.. Так вот… Всякий раз, через несколько дней после того как мы возвращаемся из Инеу, она отправляется вверх по долине, в немецкую землю. А золотую цепочку, за которую должен был бы сесть в тюрьму наш господин, если бы не застрелился, я видел еще в прошлый раз, когда мы были в Инеу.
— Так ты думаешь, Сэмэдэу крадет, а она продает?..— усомнился кучер.
— Ничего я не думаю. Говорю только о своих подозрениях. Ну, посмотрим, что дальше будет. Пока положись на меня: если что случится — это будет на руку нам обоим.
— Как же это так?
— Положись на меня! — повторил слуга, вскакивая с места, чтобы выслушать приказание госпожи, которая вышла под навес взглянуть, не утих ли дождь. На хорошую погоду, видимо, не оставалось никакой надежды.
Нетерпеливая путешественница приказала немедленно запрягать лошадей; у нее не было охоты маяться ночью в корчме, и она спешила ехать, боясь, как бы темнота не застала ее в дороге.
Слуга и кучер начали громко возражать, уверяя, что ехать в такую погоду немыслимо, что можно заморить лошадей — дорога плохая, и они выбьются из сил. Госпожа, однако, не изменила своего решения.
