Немного погодя в корчму пришли трое цыган со скрипкой, кларнетом и цимбалами. Ликэ усадил их на скамью и приказал играть и петь.
Не успели раздаться первые звуки, как у дверей начали собираться люди. Пришла послушать и Ана со старухой и детьми. Не частый ведь случай, что на Счастливой мельнице сразу собралось трое цыган-музыкантов.
Вскоре Ликэ захотелось плясать. Подхватив Бузэ Руптэ, он выскочил из корчмы и с таким неистовством закружился с ним, что длинные пряди его волос взлетали кверху.
Но, что тут говорить, танец без женщины теряет всякий смысл. С тех пор как Ликэ стал бывать на Счастливой мельнице, он не обменялся с Аной и десятью словами. Теперь, подойдя к ней, он схватил ее за руку и проговорил:
— Пойдем спляшем разок. Хоть сможешь потом сказать, что танцевала по-настоящему.
Ана отпрянула в сторону, но он обхватил ее обеими руками.
— Мне совсем не хочется танцевать,— решительно сказала она, осторожно освобождаясь из его объятий.
— Захочется!
— И не только этого! — добавил Бузэ Руптэ, подмигивая.
— Нет, не хочу я!..— холодно упорствовала Ана, отступая назад.
Ликэ, раздосадованный, отошел.
— Ну и везет же мне,— вмешался Гицэ, стараясь обратить все в шутку.— До чего пугливой стала моя жена. Иди, иди потанцуй, твоей красоты от этого не убудет!
Ане не хотелось танцевать, но она все же уступила. Сначала было видно, что она делает это по принуждению, но в конце концов почему же не потанцевать?.. Мало-помалу ею овладело веселое настроение. Близость Ликэ взволновала ее, и, когда он обнял ее за талию, чтобы покружить, щеки ее ярко вспыхнули. Но раз уже так случилось — значит, по-другому быть не могло; Ана, капризное дитя, все больше и больше начинала входить во вкус. Гицэ смотрел на оживленное танцем лицо жены, и кровь в нем кипела.
— Ну, на здоровье! — немного погодя устало проговорил Ликэ.— Признаться, ты выносливей меня.
Он сжал Ану в объятиях, приподнял над землей, покружил еще раз вокруг себя, поцеловал и опустил на скамейку.
Ана провела ладонью по щекам и оглянулась, словно в дурмане, в то время как Ликэ шагал взад и вперед, вытирая лоб рукавом рубашки. Наконец он остановился и в сердцах сказал:
— И что это к черту за корчма? Почему ты не держишь служанку?
Стоявшие в дверях мужчины усмехнулись в усы. Ана вздрогнула, покраснела, как пион, и поднялась с места. Старуха отвернулась в сторону, сделав вид, что не поняла слов Ликэ.
«Ничего не поделаешь,— подумала она.— Таков уж человек. Будь он хороший-расхороший, а уж какой-нибудь грешок за ним да водится».
Гицэ ничего не сказал, но подумал, что и это ему следует намотать на ус.
К вечеру Сэилэ Боарул и Бузэ Руптэ отправились в Инеу, а Рэуц, пошептавшись с Сэмэдэу, отправился к лесу Фундурени. Сам же Ликэ, остановившись рядом с другими путниками, поглядел на запад, откуда ползли, поднимаясь к небу, тяжелые облака, и проговорил:
— Погода-то, пожалуй, переменится. Да мне все равно придется заночевать, я-то ведь при деньгах, а места тут нехорошие, особенно осенью.
И он остался ночевать на Счастливой мельнице.
VII
С тех пор как дороги стали проезжими, в народе постоянно шли толки о каких-то грабежах, случавшихся неподалеку от Счастливой мельницы. Но в этом году овраг, находившийся поблизости от нее и пользовавшийся до сих пор дурной славой, перестал считаться плохим местом, и путники поговаривали, что с приходом Гицэ места эти уже не опасны. Однако, несмотря на это, здесь постоянно толклись жандармы из Инеу, и не проходило божьего дня, чтобы они не заходили в корчму.
Гицэ был очень доволен этим и делал все возможное, чтобы поддерживать с ними хорошие отношения: выставлял им закуску и выпивку, отказываясь при этом от платы, и старался во всем угождать.
Среди жандармов был капрал, по имени Пинтя, плотный низенький человек с большими глазами, выдающимися скулами и широкими челюстями; на лбу у него виднелся шрам, усы были коротко подстрижены. Был он человек спокойный и молчаливый от природы, и Гицэ с ним особенно подружился.
Правда, ему еще не случалось поговорить с Пинтей с глазу на глаз, но бывают такие люди, к которым чувствуешь расположение с первого раза, не отдавая себе отчета почему. Таков был и Пинтя. Появляясь на Счастливой мельнице, он чувствовал себя как дома и уходил из корчмы как-то неохотно. Он любил проводить время с Аной и детьми, приласкать собак корчмаря и готов был наброситься на всякого, кто осмелился бы сказать хоть одно дурное слово о Гицэ. Это был единственный человек, с которым корчмарь мог бы говорить более откровенно, чем с другими, и сейчас, когда Ликэ остался на ночь под его крышей, Гицэ очень хотелось, чтобы Пинтя находился где-нибудь поблизости.
Тучи мрачных мыслей поднялись вдруг в голове Гицэ. Им овладело такое беспокойство, какого раньше он никогда не испытывал.
Слова Ликэ, что он должен поговорить с арендатором, привели Гицэ в смятение. Это смятение усилилось после того, как Ликэ поцеловал его жену и намекнул насчет служанки. Вдобавок, хорошо зная Ликэ, он понимал, что ему не страшны ни плохие люди, ни плохие места, и ломал себе голову, для чего это Сэмэдэу остался на ночь в корчме. Зачем ему понадобилось сообщить проезжим, что у него при себе деньги? Что он задумал?.. Зачем сказал об этом, зачем?..
«Зачем? Зачем?..— повторял он в отчаянии.— Кто знает? Может, он сказал это случайно, без всякой задней мысли, а я вот волнуюсь и мучаюсь».
Мало-помалу Гицэ стал забывать о сделке, заключенной с Ликэ, и лишь изредка вспоминал о деньгах, которые Ликэ у него взял. Но сейчас он уже думал обо всем: о деньгах, о сделке, о свиньях с чужими метками, принятых им от Ликэ, о возможных последствиях. Казалось, какой-то таинственный голос не переставая нашептывал ему: «Час расплаты наступил».
Не прошло еще и полугода, как Гицэ водворился на Счастливой мельнице, а дела его шли все лучше и лучше. Есть у него и свиньи на откорме, и две дойных коровы, и тележка на рессорах с двумя добрыми конями, и деньги в сундуке — правда, не слишком много, но достаточно, чтобы прожить на них год-другой. И вот именно теперь, когда Гицэ становился на ноги, Ликэ надумал встретиться с арендатором; уж конечно для того, чтобы столковаться о каком-то другом человеке для корчмы на Счастливой мельнице.
Однако Гицэ вовсе не собирался уходить. Ему ни за что не хотелось покинуть место, где в короткий срок можно было сделаться богатым человеком.
И снова корчмарь принимался думать о сделке, в которую вынужден был вступить с Ликэ, думать о своих деньгах, об окружающих опасностях, о приближении зимы и о тех хороших днях, когда у него не было ни свиней для откорма, ни дойных коров, ни тележки на рессорах, ни быстрых коней, ни тщательно пересчитанных денег в сундуке. Размышляя об этом, он даже как будто радовался, что Ликэ может выгнать его со Счастливой мельницы и тем самым избавить от всех напастей. Но, как человек разумный, он чувствовал, что будет всю жизнь жалеть, если уйдет отсюда. Поэтому стоило ему вспомнить, что Ликэ находится под одной кровлей с ним, как его охватывало мучительное беспокойство. Ему хотелось пойти к Ликэ и прямо спросить его: «Что ты собираешься делать? Что тебе от меня надо? Скажи без утайки, чтобы нам понять друг друга».
И в то же время он говорил себе: «Разве мне не все равно? Я ничего не теряю и сумею за себя постоять. А если и потеряю, то черт с ним!» Гицэ твердо решил бороться с Ликэ, не отступая ни на пядь. Однако, приняв это решение, он почувствовал себя еще более одиноким и покинутым. Ана, к которой он всегда относился с такой любовью, постепенно отдалялась от него; оставаясь с ним наедине, она уже не бывала веселой, как прежде. И сам Гицэ сторонился ее. С тех пор как она так открыто высказала свои подозрения, в душе его угасло всякое влечение к ней. Нередко он готов был жизнь отдать, лишь бы хоть на один миг ощутить ту радость, какую, бывало, испытывал, глядя на жену. Напрасно; для него она не была уже прежней Аной. Ее красивое лицо, хрупкий стан, все ее нежное существо не трогали изболевшегося сердца Гицэ. Любовь к Ане и детям привела его на Счастливую мельницу. Из любви к ней и детям попал он теперь в трудное положение.
И вот как раз теперь она была в рядах тех, кто не понимает затруднений, с которыми он борется, и, не понимая, считает его дурным человеком. Ему очень нужен был друг, который мог бы его поддержать, и Гицэ думал сейчас не о мирно спавшей рядом Ане, а о Пинте, который своим полным участия взглядом нередко успокаивал его. Корчмарь готов был немедленно запрячь в тележку коней и теперь же, ночью, отправиться в Инеу, чтобы отыскать Пинтю. Но мало-помалу мысли его прояснились, и он несколько успокоился.
Стемнело совсем недавно, но в корчме все уже спали; задремал и Гицэ. Вдруг залаяли собаки; лай их становился все громче и тревожнее, и они кинулись вверх по долине.
