Драммонд кивнул.
— Мисс Данлап! — позвал Мюррей, на секунду опередив детектива, который хотел выкрикнуть то же имя.
Додж открыл дверь и придержал ее, пропуская в кабинет Констанцию.
— Нет-нет! Только без посторонних! — почти заорал Беверли.
Но детектив сделал ему знак, и бизнесмен смирился, что-то бормоча себе под нос.
Когда Констанция вошла, Драммонд остро посмотрел на нее, но женщина встретила его взгляд не дрогнув.
— Думаю, вам уже приходилось бывать в этом кабинете, миссис Данлап, — вкрадчиво начал детектив.
— Возможно, — ответила Констанция, по-прежнему глядя ему прямо в глаза.
Такой отпор заставил Драммонда ощетиниться.
— Вашим мужем был Карлтон Данлап, кассир «Грин и Ко», так?
Констанция прикусила губу. Она ожидала, что Драммонд будет выискивать ее полузажившие раны, но все равно это было жестоко. Такой тон показался бы резким даже на суде, где ее права защищал бы адвокат. Здесь же это казалось вдвойне грубым и безжалостным. Додж хотел вмешаться, но не успел.
— Тот самый Карлтон Данлап, — продолжал детектив, — который покончил жизнь самоубийством после того, как подделал чек, чтобы покрыть свою…
Мюррей набросился на Драммонда, как сторожевой пес:
— Еще одно слово, и я придушу вас!
— Нет, Мюррей, не надо! — взмолилась Констанция. Она кипела от негодования, но собиралась одержать победу, не прибегая к грубой силе. — Дайте ему сказать все, что он хочет.
Драммонд улыбнулся. Он без колебаний прибегал к таким допросам третьей степени[1], к тому же на его стороне было два союзника.
— Вы с мистером Доджем не так давно оба жили в Вудлейке, верно, миссис Данлап? — спокойно спросил он.
В подтексте вопроса нельзя было ошибиться. И все-таки Драммонд не стал рисковать, что его не так поймут, и добавил:
— Один мужчина уже стал ради вас растратчиком. А вот перед нами и второй преступник. Как, по-вашему, это будет выглядеть перед судом?
Расстановка сил в битве сместилась еще до ее начала. Бой должен был разгореться между Беверли и Дюмоном с одной стороны и Доджем — с другой, но теперь, похоже, превратился в столкновение между хладнокровным детективом и умной женщиной.
— Миссис Данлап, — перебил Мюррей, издевательски отсалютовав детективу, — не расскажете ли нам, что вы выяснили с тех пор, как стали моим личным секретарем?
Констанция ни на миг не утратила самообладания.
— Я просмотрела кое-какие бухгалтерские книги, — медленно начала она.
Теперь все уставились на нее.
— И быстро выяснила, что ваша компания слишком низко оценивает импортируемые товары. Полагаю, торговля товарами по заниженной цене — одна из разновидностей контрабанды. Тот, кто совершает такую подтасовку, часто делает своим орудием одного из подчиненных. Этот подчиненный должен играть на слабостях нечестных таможенников и коррумпированных ревизоров на таможенном складе, где проверяют импортные товары и фактуры.
Драммонд попытался вмешаться, но она заговорила быстрей, не давая шанса себя перебить.
— Вы одурачили правительство на сотни тысяч долларов, — выпалила Констанция, глядя на Беверли и Дюмона. — Газетчики станут драться за эту историю.
Дюмон неловко шевельнулся.
Драммонд молча глядел на Констанцию. Он еще никогда не сталкивался с такими женщинами. Разве он мог угадать, что придется иметь дело с Констанцией Данлап, которая умела воспользоваться каждым слабым местом в броне противника?
— Мы зря теряем время, — грубо буркнул детектив. — Давайте вернемся к первоначальной теме беседы. Судя по бухгалтерским книгам, речь идет о недостаче в пятьдесят тысяч долларов.
Попытка перевести разговор с Констанции на Доджа была очевидной и очень неуклюжей.
— Прежние проблемы миссис Данлап, — яростно заявил Додж, — не имеют ничего общего с этим делом. Упоминать о них было подло. Зато то, о чем она говорит сейчас, имеет самое прямое отношение к нашей беседе.
— Минутку, Мюррей! — воскликнула Констанция. — Дайте мне закончить то, что я начала. Теперь это и мое сражение тоже.
Она говорила быстро и отрывисто, глаза ее пылали.
— Три года он делал за вас грязную работу! — рубанула она. — Он давал взятки… И вы сэкономили полмиллиона долларов.
— Он украл пятьдесят тысяч! — заявил белый от гнева Беверли.
— Я подсчитала все, — не позволив себя перебить, продолжала Констанция. — Я подытожила все отчеты и записки, и теперь мы можем связать начальников Доджа с тем, чем он занимался по их поручению. Ему, скорее всего, дадут иммунитет как свидетелю обвинения. Я не уверена, но, если на суде пригодится информация, находящаяся у него в руках, мистер Додж может даже получить свою долю левых доходов, которые обнаружат правительственные агенты.
Констанция сделала паузу. В кабинете, похоже, никто не дышал.
— А теперь подсчитайте сами, — с силой добавила она. — Десять процентов комиссионных от полумиллиона долларов, которые он для вас сэкономил, составляют пятьдесят тысяч долларов. И недостача, о которой вы говорите, джентльмены, — его вознаграждение.
— К дьяволу такое вознаграждение! — воскликнул Беверли.
Констанция потянулась к телефону, стоящему рядом на столе.
— Соедините меня с таможенной полицией, — сказала она в трубку.
Дюмон побледнел и лишился дара речи. Беверли едва мог сдержать бурлящую в нем ярость. Но что они могли поделать? Эти двое поменялись местами с Доджем, став из обвинителей обвиняемыми. Если они не согласятся на беспрецедентное предложение Констанции, они могут отправиться в тюрьму, тогда как Додж останется свободным, состоятельным человеком.
Бизнесмены и детектив смотрели на Доджа, на миссис Данлап и понимали, что те не дрогнут. Эти двое были такими же безжалостными, какими прежде были их противники.
Дюмон буквально вырвал телефонную трубку из рук Констанции.
— Центральная, не соединяйте, — пробормотал он.
Потом двинулся к двери, и остальные последовали за ним.
Снаружи аудитор терпеливо ждал, когда Драммонд позовет его, чтобы подтвердить рапорт. Он прислушивался, но из-за двери, вопреки ожиданию, не доносилось разговора на повышенных тонах. Что бы это могло значить?
Дверь открылась. Появился бледный Беверли, за ним — ошарашенный молчаливый Дюмон. Додж снова придержал дверь для Констанции, и та быстро прошла мимо изумленного аудитора.
Теперь все взгляды были направлены на Дюмона, как на самого красноречивого из всех.
— Додж дал удовлетворительные объяснения, — только и сказал он.
— Я бы заперла все эти бумаги в самом крепком сейфе самого безопасного банка Нью-Йорка, — заметила Констанция, выкладывая на стол Мюррея доказательства вины его начальства. — Это единственная гарантия вашей безопасности.
— Констанция! — порывисто выпалил Додж. — Вы были великолепны!
Теперь, когда сражение осталось позади, Констанция почувствовала, что ее начинает бить дрожь.
Она отошла и встала у окна, а Мюррей, понизив голос, продолжал:
— Я хочу кое-что вам сказать.
Он подошел к ней, наклонился ближе и страстно заговорил:
— С того дня у «Вудлейка», когда вы отговорили меня от глупого и недостойного поступка, я понял, что вы… Вы значите для меня больше жизни. Констанция, раньше я никогда не любил. Для меня имели значение только деньги. Мне некого было любить, не о ком думать, не о ком заботиться, кроме себя самого. Вы все это изменили.
Констанция смотрела в окно на высокие здания Нью-Йорка. Там, в мириадах кабинетов, таились несметные богатства и множество неиспробованных возможностей эти богатства заполучить.
Повернувшись, она лишь на мгновение взглянула на Мюррея, потом быстро опустила глаза. Здесь ей больше нечего было делать.
— Теперь вы чисты от подозрений, вы уважаемый и респектабельный человек, — просто сказала она.
— Да, слава богу. Я чист, и у меня появились новые амбиции благодаря вам.
Констанция с прошлого вечера ожидала этого разговора. И она верно угадала, как будет вести себя Мюррей, когда с огромным облегчением избавится от висевшей над ним угрозы. Но почему-то он ее разочаровал. Констанция чувствовала, что триумф в ее душе превращается в пепел.
— Говорите яснее, — нетвердым голосом попросила она.
— Констанция, — настойчиво сказал он, подходя ближе и беря ее за холодную руку.
Что, если Драммонд, несмотря на свою враждебность, был все-таки прав? Что, если она перекроет Мюррею все пути к новой жизни, которая теперь перед ним открыта?
Констанция осторожно высвободила руку. Нет, это счастье не для нее.
— Боюсь, в глубине души я порочная женщина, Мюррей, — грустно сказала она. — Я слишком далеко зашла, чтобы вернуться. На мне клеймо. Но я не окончательно погибла… Пока еще нет. Вспоминайте меня добрым словом.
