Акт парадоксальный и еще более символический. Неизвестно, знал ли Кравчук, откуда взялся так называемый «украинский национальный флаг», — скорее всего об этом он не имеет представления. На страницах «Литературной Украины» проблема украинской национальной символики обсуждалась широко, но никто из самостийников не решился раскрыть секрет жовто-блакитного прапора. Специалистам между тем известно, что он пришел из австрийской Галиции, что уже придает этому флагу сомнительный характер. Дело в том, что до жовто-блакитного у галицких русинов был свой национальный флаг и им, как ни странно, был нынешний красно-синий стяг, символизировавший Украину в годы советской власти. Галицкие русины встречали этим флагом приезд во Львов австрийского императора. Жовто-блакитный флаг был разработан много позже австро-венгерской разведкой в качестве «подфлага» имперского флага Австро-Венгрии (черно-желтого) с использованием цветов бунчуков конницы Мазепы. Продажный гетман, чтобы Карл XII не спутал его казаков с войсками Петра Великого, распорядился привязать к боевым пикам голубые и желтые шелковые полосы под цвета шведского флага — голубого с желтым крестом. Водворение жовто-блакитного прапора на Украину состоялось с помпой: австрийский наместник во Львове граф Страдион вызвал к себе деятелей галицких русин и передал им в качестве подарка новый флаг, сшитый якобы для русин самой матерью императора Франца-Иосифа. В отличие от красно-синего национального флага, сопряженного по цветовой гамме с российским коммерческим флагом, жовто-блакитный флаг был символом единения с Австро-Венгрией, символом антироссийских и антирусских тенденций самостийщины. Вот чему присягнули Леонид Кравчук и другие верные ленинцы — члены Верховного Совета Украины.
Символично также, что в номере «Литературной Украины» от 12 сентября 1991 года, в котором рассказывается о том, как был водружен над Радой желто-голубой флаг, помещено, с одной стороны, приветствие Елены Боннэр, посоветовавшей украинцам стойко держаться и не «позволять выкручивать себе руки» никому — «ни Центру, ни России» (вспомним, что после путча Боннэр точно так же призывала по телевидению полностью отделиться Россию), а с другой — портрет «национального социалиста» Симона Петлюры и его знаменитое изречение: «Только национальное, ни от кого не зависящее украинское государство! Это исповедуем твердо и неуклонно. За это мы боролись, боремся и будем бороться до конца». В этом номере была напечатана также хвалебная статья о нем (перепечатка из выходящей в США украинской националистической газеты «Мета» (№ 5, 1991 г.), в которой доказывается, что Петлюра, во-первых, самым страшным врагом Украины считал Москву и, во-вторых, вошел в историю как защитник прав национальных меньшинств, «в частности, еврейского населения Украины» (в подлиннике стоит «жидівського»).
Будет ли самостийная Украина Леонида Кравчука или тех, кто придет после него, защищать права национальных меньшинств и прежде всего «жидівського» населения так, как это делал Петлюра, пока не ясно. И все же анализ политических ходов партнеров по националистическому покеру на Украине позволяет сделать кое-какие выводы, проследить определенные тенденции.
Серьезная ставка в играх партаппарата с украинскими националистами была сделана, когда был принят откровенно антидемократический закон о языке. Учитывая лозунг украинских сепаратистов «Мова — це наша держава», то есть «Язык — это наше государство», можно заключить, что этот закон был для них всем и вся. В то же время он был выгоден и партократии, так как отводил от нее гнев националистов, направлял возраставшие антикоммунистические настроения в антирусское русло. Это была тактика, испытанная на Украине большевиками еще в 20-е и 30-е годы и прежде всего В. Лениным. Тогда Центру и местным национал-коммунистам удалось мобилизовать широкие фракции национально мыслящей интеллигенции (в основном бывших петлюровцев) на поддержку социалистических планов Москвы (в том числе коллективизации) в обмен на разрешение громить русскую культуру на Украине. Однако, в 80-е годы в отличие от 20-х и 30-х годов власть КПУ была не в состоянии творить в отношении русской культуры беспредел ленинских времен. В условиях нарастания демократического процесса в стране и на Украине коммунисты теряли позиции, у них не было настоящей власти. А начать закрывать русские школы и заставить всех украинских родителей отправить своих детей в украинские, чего фактически требовал закон о языке, можно было только чрезвычайно жесткими насильственными методами.
В итоге националистическая интеллигенция обманулась в своих ожиданиях. Закон о языке без сильной деспотичной коммунистической власти оказался недейственным. Более того, очень скоро выяснилось, что та все же значительная сфера употребления украинского языка, которая была при Щербицком, искусственно поддерживалась директивами ЦК КПУ. С первыми ростками демократии, с появлением зачатков рынка и соответственно ослаблением власти аппарата число изданий на украинском языке стало сокращаться. Так, еще в 1988 году, в разгар кампании за украинизацию, число газет и других периодических изданий на украинском языке сократилось на тридцать единиц, а русскоязычных увеличилось на двадцать восемь единиц. С принятием закона о языке ситуация еще больше ухудшилась. В связи с этим Л. Пономарив в «Литературной Украине» с удивлением писал: «Парадоксальная ситуация складывается в печати. Без закона о государственности украинского языка большая часть газет, по крайней мере, районных, областных и республиканских, была у нас на украинском языке. Теперь же нет «Комсомольца Запорожья», русифицируются и другие газеты». Особенно активно процесс перехода печати на русский язык проходил на юге республики.
Еще менее утешительной для сепаратистов была ситуация в области издания литературы на украинском языке, особенно художественной и популярной. С ослаблением контроля партии над издательским делом и появлением книжного рынка украинская книга стала вытесняться русской, несмотря на то, что самостийники получили возможность издавать буквально все — от работ репрессированных украинских писателей до националистических трактатов Донцова откровенно фашистского толка. И вновь стало ясно, что антиукраинский пресс коммунистического режима был очень относительным, распространялся на очень ограниченную сферу. В целом же режим кормил огромную массу украинских творческих работников, издавал не только действительно талантливых авторов, но и массу бездарностей, даже явных графоманов в обмен на их политическую лояльность, верность марксистско-ленинской догматике. Правда, это беда не только украинской литературы, но и других национальных литератур, и даже литературы русской, но на Украине, где среди писателей не было особой конкуренции и пропуском в большую литературу было иногда просто желание водить ручкой, даже не зная толком украинского языка, этот феномен принял просто неприличные формы.
Итак, борьба за украинскую культурно-сепаратистскую идею даже в обстановке полугласности и полусвободы обернулась угрозой сокращения сферы деятельности культуры, вернее, культуры на украинском языке, и создалась прямая угроза материальному достатку огромной массы украиноязычных литературных работников, обслуживающих коммунистический режим. Цели подлинной демократии на Украине и цели украинского культурного сепаратизма оказались фактически противоположными, в лучшем случае не совпадающими. Одновременно вполне выявилась роль большевистской идеологии и большевистского режима как искусственного консерватора и даже воспроизводителя традиционализма национальных окраин, национального почвенничества, национал-лингвистического романтизма и других антимодернизаторских и антиисторических идеолого-культурных феноменов.
Украинская интеллигенция быстро осознала тупики своего мировоззрения, сменила лозунг культурного сепаратизме на политический сепаратизм, вновь рассчитывала, что украинская государственная власть насадит украинский язык средствами государственной политики. «Я считаю так, — писал по этому поводу В. Яворивский, —будет государство, будет и язык. И ничего мы не сделаем, если государства не будет». Вперед выдвинулось «демократическое» крыло сепаратистов, получившее опору в демократах РСФСР, которые активно поддержали идею полного отделения Украины от России в «интересах прогрессивного и цивилизованного человечества». Однако украинский партаппарат не дал себя обойти. Он тоже поддержал идею полной самостоятельности Украины, но без акцента на тезисе примата прав человека над правами нации, то есть фактически объявил о готовности насадить украинский язык средствами государственной политики. Безусловно, для многих аппаратчиков такая позиция была вынужденной. После путча, когда исчезла опора парталпарата в Центре, они поняли, что национализм — это единственное средство выживания, и открыто подняли жовто-блакитный флаг.
