люстры с ее великолепными электрическими свечами из дымчатого стекла. На свету хорошо были видны те участки лица Эйнара, перед ушами, где у большинства мужчин находились бакенбарды. У него же растительность была такой скудной, что он брился всего раз в неделю, а редкие волоски над его верхней губой Грета могла бы пересчитать. Цвет мужнина лица – оттенка чайной розы – порой даже вызывал у нее легкую зависть.
Музыканты в оркестровой яме настраивали инструменты, готовясь к долгому погружению в «Тристана и Изольду». Супруги, занимавшие места рядом с Эйнаром и Гретой, незаметно сняли вечерние туфли.
– Мы же вроде решили, что в этом году не пойдем на бал, – наконец произнес Эйнар.
– Нам необязательно идти. Просто я подумала…
Свет погас, дирижер прошел к своему месту перед оркестром. На протяжении следующих пяти часов Эйнар сидел неподвижно, сдвинув ноги и крепко сжимая в кулаке программку. Грета знала, что он думает о Лили, как будто та его младшая сестра, которая долго была в отъезде, но вот-вот должна вернуться домой. Анна в этот вечер исполняла партию Брангены, служанки Изольды. Грета слушала ее, и воображение рисовало ей горящие угли в печи, и, хотя этот голос не отличался такой же красотой, как сопрано, был он объемным, теплым и звучал чисто – а как еще должен звучать голос служанки?
– Среди моих знакомых есть невероятно привлекательные женщины, которых вовсе не назовешь красавицами, – заметила Грета позже, когда они с Эйнаром легли в постель, когда ее руку грел жар его бедра, и когда она, приблизившись к краю крутого утеса сна, уже толком не соображала, где находится – в Копенгагене или в Калифорнии.
На следующий день по возвращении от другого галериста, такого по-мышьи робкого, мелкого и незначительного, что Грету даже не раздосадовал его отказ, она подошла к мужу, чтобы поцеловать, и уловила в его лице и волосах призрачный след Лили – слабый запах мяты и молока.
– Лили снова была здесь?
– Да, весь день.
– И чем же она занималась?
– Сходила в «Фоннесбек» и кое-что себе купила.
– Как, совсем одна? – спросила Грета.
Эйнар кивнул. На сегодня он закончил с живописью и теперь сидел в кресле с подлокотниками из ореха и специальной подставкой для книг. В руках он держал развернутый выпуск «Политикен», Эдвард IV свернулся клубочком у его ног.
– Она просила тебе передать, что хочет пойти на бал.
Грета не ответила. Казалось, ей объясняли правила новой салонной игры: она слушала и кивала, а про себя тем временем думала: «Ладно, как-нибудь разберусь по ходу игры».
– Ты ведь тоже этого хочешь, верно? – спросил Эйнар. – Не против, если она пойдет вместо меня?
Грета, чьи пальцы закручивали кончики волос в узел, который потом не распутать, сказала:
– Ну что ты, я совершенно не против.
Ночью она лежала в постели, обвивая рукой грудь Эйнара. На свадьбу его бабушка подарила молодоженам кровать-сани из бука. Ложе было маловато размером – так же, как и все Вегенеры, за исключением отца Эйнара. С годами Грета привыкла спать по диагонали, закинув ноги на мужа. Иногда, сомневаясь в правильности той жизни, которую она создала в Дании, Грета чувствовала себя маленькой девочкой, а Эйнар с его фарфоровым личиком и миниатюрными ступнями представлялся ей любимой куклой. Когда он спал, его губы, сложенные бантиком, поблескивали, волосы обрамляли лицо, точно венок. Бессчетное количество ночей Грета провела, наблюдая, как подрагивают во сне длинные ресницы мужа.
Глухой ночной порой тишину в спальне нарушал лишь гудок парома, отправлявшегося на Борнхольм – остров в Балтийском море, где родилась бабушка Греты. Все чаще и чаще Грета лежала без сна, думая о Лили, о ее крестьянском лице, трепетно-дерзкой верхней губе и глазах, таких темных и влажных, что нельзя было понять, стоят ли в них слезы. О круглом носике Лили, подчас делавшем ее похожей на девочку-подростка, которая только превращается в женщину.
Лили оказалась еще более застенчивой, чем Эйнар. Во всяком случае, поначалу. Она разговаривала, опустив голову, а иногда так сильно волновалась, что не могла произнести ни слова. Услышав простой вопрос, например «Ты слыхала об ужасном пожаре в доках Королевской Гренландской торговой компании?», Лили молча взирала на Грету или Анну, а потом отворачивалась. Она предпочитала писать записки и раскладывать их по квартире; открытки, купленные у слепой женщины за железной оградой парка Тиволи, появлялись то на комоде из мореного ясеня, то на подставке Гретиного мольберта.
На балу у меня совсем не будет знакомых. Ты уверена, что мне стоит идти?
Правильно ли оставлять Эйнара дома? Не возражает ли он?
А однажды она написала:
Мне кажется, я недостаточно красива. Как по-твоему?
Грета отвечала перед самым уходом из дома, прислоняя записки к вазе с грушами:
Поздно. Я уже всем рассказала, что ты придешь. Прошу, не волнуйся, все думают, что Лили – кузина Эйнара из Синего Зуба. Некоторые предлагали составить тебе пару, но я сказала, что в этом нет необходимости. Согласна? Вряд ли ты пока к этому –
