– Нет-нет, молчи, – говорил он другу, когда отец Эйнара, беспрестанно сетовавший на то, что прикован к постели, откидывал пуховое одеяло и мчался к чайнику, стоило госпоже Боор или госпоже Ланге заглянуть в дом, чтобы посплетничать.
В другой раз Ханс, сложив пальцы узким рыбьим плавником, убеждал Эйнара не рассказывать отцу о намерении стать художником.
– Ты еще не раз передумаешь, зачем волновать его сейчас? – пояснял Ханс, кончиками пальцев касаясь руки Эйнара, отчего тонкие черные волоски на ней вставали дыбом, а кожа покрывалась твердыми пупырышками.
Эйнар доверял мнению Ханса, ведь тот так много всего знал.
– Никому не говори о своих мечтах, – наставлял Ханс, показывая Эйнару, как нужно взбираться на старый дуб, раскинувшийся на краю болота. Корни дерева таинственным образом обвивались вокруг большого валуна, такого белого и блестящего от вкраплений слюды, что в солнечный день на него нельзя было смотреть. – Я мечтаю сбежать в Париж, но говорить об этом никому не собираюсь, сохраню свой план в секрете. Однажды я просто исчезну, вот тогда все и узнают, – заявил Ханс, вися на ветке вниз головой. Его рубашка сползла, обнажив поросль на впалой груди. Если бы он разжал руки, то свалился бы аккурат в пузырящуюся болотную жижу.
Однако в болоте Ханс не утонул. К тому времени, как Эйнару исполнилось тринадцать, они с Хансом сделались лучшими друзьями. Эйнара это удивляло: со стороны такого юноши, как Ханс, он ожидал как минимум презрения. А вместо этого Ханс звал его поиграть в теннис на площадке за особняком, засеянной райграсом и размеченной при помощи сахарной пудры. Обнаружив, что Эйнар машет ракеткой как попало, он объяснил тому принципы судейства, заявив, что роль арбитра в любом случае важнее. Как-то вечером Ханс и один из его братьев (всего их было четверо) решили позлить мать и стали играть в теннис голышом. Эйнар в теплом свитере устроился на замшелом камне под красным бумажным зонтиком, который Ханс воткнул в землю для защиты от солнца. Эйнар старался судить беспристрастно, хотя понимал, что подсознательно хочет победы Ханса, и поэтому просто сидел на камне и объявлял очки: «Сорок – ноль в пользу Ханса… Эйс и очко Хансу», – а Ханс с братом летали по площадке, и их розовые пенисы мотались, словно хвостики шнауцеров, заставляя Эйнара в тени зонтика пылать изнутри, пока Ханс не одержал победу на матч-пойнте. После этого все трое вытерлись полотенцами, и голая рука Ханса задела спину Эйнара.
Баронесса привезла сыну из Берлина воздушного змея, склеенного из рисовой бумаги и бальзовых дощечек. Змей имел форму подводной лодки, и Ханс любил запускать его в небо. Ханс лежал на ковре из люцерны, сжимал в руках катушку с намотанной леской и смотрел, как змей парит над болотом.
– У кайзера[10] точно такой же, – хвастался он, жуя травинку.
Ханс и Эйнара учил запускать змея, но тот никак не мог поймать правильные воздушные потоки. Снова и снова бумажный змей взлетал, подхваченный ветром, а потом ударялся о землю, и всякий раз Эйнар замечал, как досадливо морщился Ханс в этот момент. Мальчики подбегали к месту падения, и Эйнар оправдывался:
– Не знаю, как это получилось, Ханс, правда. Прости, пожалуйста.
Его друг доставал перевернутого змея, отряхивал от одуванчиков и говорил:
– Как новенький.
Эйнару по-прежнему не давалось управление змеем, и вот однажды, когда мальчики глядели в небо, лежа в люцерне, Ханс сказал:
– Вот, держи. – Он воткнул катушку между колен Эйнара и улегся обратно. Эйнар лопатками чувствовал ямки, вырытые лисами. Каждый раз, когда змей натягивал леску, катушка начинала вращаться, и спина Эйнара выгибалась.
– Вот так, хорошо, – одобрил Ханс. – Направляй его коленками.
Эйнар все больше привыкал к норову катушки, а змей то нырял, то вновь взмывал ввысь вместе с крапивниками. Мальчики хохотали, подставляя солнцу носы. Ханс принялся щекотать живот Эйнара тростинкой. Их лица были так близко, что Эйнар сквозь траву чувствовал на себе дыхание Ханса. Ему захотелось лечь еще ближе, чтобы соприкоснуться коленями, – казалось, в эту минуту Ханс готов на все что угодно. Эйнар придвинулся к лучшему другу, узкая полоска облаков в вышине рассеялась, и солнечный свет упал на лица обоих. В то самое мгновение, когда Эйнар переместил костлявую коленку к бедру Ханса, сердитый порыв ветра дернул змея и выхватил катушку, зажатую между ног Эйнара. Приятели наблюдали, как «подводная лодка» пролетела над вязами, поднялась выше, а потом рухнула в черную середину болота, которое поглотило ее, словно тяжелый камень.
– Ханс… – начал Эйнар.
– Все нормально, – потрясенным шепотом отозвался тот. – Просто не говори ничего моей маме.
Летом того года, когда умер отец Эйнара, они с Хансом играли на сфагновых угодьях бабушки Эйнара, и топкая грязь с хлюпаньем заливалась обоим в ботинки. Погода стояла теплая, мальчики провели на болоте большую часть утра. Внезапно Ханс дотронулся до запястья Эйнара и спросил:
– Эйнар, дружочек, что у нас на обед?
Время было около полудня, и он знал, что в доме на ферме никого нет, кроме отца Эйнара, полусидя спящего в подушках.
Ханс в тот период уже начал расти. Ему исполнилось пятнадцать, тело постепенно раздавалось, так что голова уже не выглядела непропорционально большой. На горле выступил треугольник адамова яблока, и в целом Ханс вытянулся и стал гораздо выше Эйнара, который к тринадцати годам пока не прибавил в росте. Ханс локтем подтолкнул друга в сторону дома. На кухне он сел во главе стола, заправил за ворот салфетку. Эйнару еще никогда не приходилось готовить еду, поэтому он растерянно стоял у плиты. Ханс тихо произнес:
– Разожги огонь,
