– Как это зачем? Людей возить. Особенно если кто летать боится.
– Это верно, только ведь кроме железных дорог в России никакого другого сообщения почти и нет. Даже если б кто и лететь не боялся, не везде он полететь сможет. Аэропорты у нас совсем не в каждом городе имеются, автотранспорт не везде пройдет. Как добраться из Перми в Вятку? Рейсов таких нет. А из Твери в Рязань? В Сибири или, допустим, в Поволжье железная дорога – единственный вид связи. Отчего мы с байкальской магистралью столько лет корячимся – ничего иного и придумать для связи с Дальним Востоком не смогли.
– Вы это к чему, Сергей Ильич?
– А к тому, что железная дорога – это дело государственное. Николай ее построил, и дело это навсегда останется николаевским. Железная дорога в России – это своего рода закрепощение населения: поедешь только так и только туда, куда рельсы проложены. Поезд – это у нас народный транспорт. Автомобиль у среднего класса, но далеко не у всех имеется, яхты и вертолеты – для господствующего класса. А железная дорога – для остальных, их, таких вот пассажиров, миллионов примерно сто – сто десять. По всему пространству России расписаны маршруты, и ничего в них менять нельзя. Никакие Александры Освободители нашей железной дороге не требуются. Никакие частные поезда тут не пройдут.
– Позвольте, – выступил с опровержением доцент Панин, – ведь в России уже были частные железные дороги! В начале века, еще до Первой мировой! Были инициативные люди! Например, купец Мамонтов строил Ярославскую железку. И на Кавказе были частники!
Татарников только рукой махнул.
– И долго они продержались, частники эти?
– Ну, – доцент Панин шевелил губами, считал, – ну, допустим… лет пять, наверное, продержались.
– Три года, – сказал неумолимый Сергей Ильич. – Только три года, и все их добро государство к рукам прибрало.
– А сейчас так не случится! – Панин сказал свою реплику с некоторой аффектацией, словно хотел убедить не одного Татарникова, а еще когото. Например, себя.
– Думаете, история другой стала?
– Думаю, стала!
– Думаете, побегут частные поезда по России?
– Так вот бежит уже! Мчится!
– У генерала Деникина тоже бронепоезд ходил, назывался «Единая Россия». Ездил взад-вперед в степи по узкоколейке и ничего сделать не мог. Походил бронепоезд, и остановился.
– Наш-то поезд не остановишь!
– Во благо государства чего только не остановишь, – заметил Татарников. Он сидел на верхней полке, поджав под себя ноги, закутавшись в одеяло, и мрачно изрекал свои пророчества.
Посмотрел я снизу вверх на его длинный нос – Сергей Ильич напоминал ворона на дубу. И пророчества его были такие же мрачные.
– Есть вещи в России невозможные, – каркал Татарников. – Вот например философия. Нет в России никаких философов – только религиозные кликуши. И демократия невозможна. И частных железных дорог никогда не будет!
– Будут частные дороги!
– Не будет никаких частных дорог.
– А вот и будут!
– Никогда!
Послушал я перебранку историков и понял, почему Сергей Ильич не пользуется пылким расположением коллег, почему живет анахоретом. Не любили Татарникова за его упорный пессимизм. А когда у человека штаны сопрут, пессимизм его только усиливается, это естественно.
– В России возможна демократия! – крикнул доцент Волобуев взволнованно. – Возможна! Дайте мне только листочки из органайзера найти! Я вам с цифрами в руках докажу!
– Чушь все это. И устрицы в Москве-реке тоже не водятся, – сказал со своего сука Татарников.
– Народ, – сказал Волобуев, – хочет свободы!
– Народ только и мечтает, как от свободы избавиться, – сказал Татарников и добавил, обращаясь ко мне: – Позовите-ка, голубчик, проводника.
Сева, двухметровый проводник, явился на зов, сообщил, что скоро прибываем.
– Приятно слышать, – сказал Татарников, – только вы уж, голубчик, до прихода поезда мне штаны верните, а то неудобно на люди выйти. Нет, вы уж не отнекивайтесь, голубчик, несите сюда штаны. И вообще, скажу я вам, воровать грешно. Вот тут со мной журналист едет, он про вас такое напишет! Много вам за кражи-то заплатили?
Тут я изобразил лицом свирепость: дескать, такое напишу! Про себя же подумал, что ни одна газета моего материала не возьмет.
– Так я ж не воровал! Просто взял и в другое место переложил. Вот, извольте убедиться, очки ваши тут, – и проводник Сева достал из-под подушки Волобуева очки профессора Киселева. – А штаны ваши, уважаемый, в сумке у вашего соседа.
Я раскрыл саквояж – и точно: брюки Татарникова были здесь, под моей рубашкой.
– Просто все, как огурец, – говорил Татарников, надевая штаны. Никогда я не видел такой радости у него на лице, видимо, и впрямь человеку без штанов плохо. – Проводнику заплатили за дискредитацию частной компании. Вот наш милый Сева и пакостит помаленьку. Лифчик припрячет, очки стащит. Сева вообще-то не вор, он, скорее, красный комиссар – то есть не красный, разумеется, но безусловно комиссар. Миссия у него значительная.
– Не понимаю, простите. – Панин наморщил лоб. С таинственным Хозе ему было все ясно, а про комиссара Севу он не понимал.
– Идет процесс наподобие социалистической коллективизации – только теперешняя коллективизация капиталистическая. И у Севы в данном процессе роль важная, комиссарская роль. Требуется провести коллективизацию капиталистическими методами: обанкротить предприятие, обесценить акции. Надо, чтобы на частный поезд поступали жалобы, граждане перестали покупать билеты и владелец продал свое дело государству за бесценок. Правильно рассуждаю, Сева?
Проводник не ответил, обиженно поджал губы.
– Красный комиссар собирал с кулаков оброк, лишал средний класс прибыли. А нынешний госчиновник в согласии с госбанкиром отбирает прибыль у капиталиста. Ну и нашему Севе досталась важная роль, он сеет панику в рядах частного капитала. Нравится вам ваше дело, голубчик?
– А то что же получается, – пробасил Сева, – на буржуев горбатимся. Нам зарплату платят как хотят, сами на яхтах катаются, а ты здесь целую ночь толчешься без сна. Они-то, небось, на поезде не поедут, по морям рассекают, буржуи!
– Вы, Сева, вероятно, полагаете, что государственные чиновники на яхтах не катаются? – Татарников любовно оглаживал свои штаны. Нравились ему его брюки, хотя, по мне, их можно было бы уже в музей сдать. – Полагаете, там, наверху, судоходством не интересуются, только о железной дороге пекутся? Не думаю, Сева, что вы правы. Яхты у наших государственных мужей длиннее, чем железнодорожные составы. Россия всегда стремилась стать морской державой – завет Петра! – но преуспела в одном лишь аспекте: в персональных яхтах. Подлодки у нас долго не живут, эсминцы то и дело тонут, поезда на дорогах сами знаете в каком состоянии, а вот с частными яхтами как раз все благополучно.
Поезд мягко подкатил к перрону Московского вокзала, историки стали собирать вещи.
– Вы, пожалуйста, поаккуратнее, Сева, – сказал Татарников на прощание. – Миссия у вас, конечно, государственная. Но и государственное дело можно исполнять, соблюдая приличия. Хотя, – задумчиво добавил историк, – это непросто. Вот об этом мы и будем сегодня рассуждать на примере древних обществ.
– Предупреждаю, я буду настаивать на принципе двоичности! – сказал Волобуев. – Народ и правительство, бизнес и прогресс, вера и власть.
– Водка и огурец, – добавил Татарников. – Что действительно приятно, дорогие коллеги, так это то, что вечером опять сядем на поезд. Если к вам попадем, Сева, вы уж мои штаны не трогайте, ладно? Государева служба – понимаю, но мои штаны оставьте в покое. Обойдется государство без моих штанов.
Мы вышли на перрон, вдохнули сырой питерский воздух, один лишь доцент Волобуев задержался в тамбуре, и я услышал обрывки его разговора с Севой.
– А странички-то мои где?! – кричал Волобуев. – Странички из органайзера! Украли рукопись – так верните!
– Нету их у меня, – басил Сева.
– Штаны вернули, очки вернули! Рукопись теперь верните!
– Не могу вернуть, простите.
– Как это?! – ахнул Волобуев. – Передали по инстанции?
– Так не довез я странички до станции, туалетная бумага у нас в вагоне кончилась.
– Что?! – и судорога исказила черты Волобуева. – Вы подтерлись планом преобразования России?!
Ничего не ответил проводник поезда «Москва– Петербург». Стоял Сева смущенный, глядел в сторону.
– Подтерлись… Вы хоть заглянули в странички? Вы хоть помните, про что там было написано? – Ну, посмотрел… Невнимательно, конечно… Сами понимаете, вагон качает, сидишь на корточках…
– Эх! – за голову схватился доцент. – Люди российские! Вы хоть скажите – там про земства было?
– Вроде было, – почесал затылок Сева, – а может, не было… Нет, не заметил… Занят был.
Русский траппер
Мы приехали на место происшествия – Гена Чухонцев, следователь, и я, репортер. Тряслись два часа по колдобинам, но все же дорулили до тихой заводи – река Клязьма делает здесь волшебный изгиб, образуя укромнейшую заводь, скрытую от глаз. Да и откуда взяться глазам – никаких соглядатаев тут быть не может. Так, пара деревень окрест, да уж практически вымерли те деревни, кто там остался? Безумные бабки да спившиеся подростки, и те наперечет. Кривые домишки, гнилые бревнышки, сорняки в огороде; тоска, обыкновенная русская тоска. И сетовать не приходится, что доживают эти деревеньки свой век, – всему приходит конец. Скоро снесут на погост бабок, сопьются мужики, заколотят их в гроб, зарастут лопухами хибары – и все, поминай как звали русскую деревню.
