– А вообще, – рассудительно отметил Иван Дмитриевич, продолжая разглядывать пришелицу, – на вид вроде ничего так… Коса не стрижена, знать, свободная. Какого ж она племени? Людского али бесовского?
Бородатый дядька подозрительно скривился, будто обнаружил в товаре брак и собрался от души поторговаться. А Сидоров, тот явно хотел от меня странного.
Диху, снова не сдержавшись, погладил девушку по ноге и прижмурился, довольный.
– О! Это вопрос вопросов, верно? Не напрягайся ты так, Айвэн. Это я шучу. Она, несомненно, человек и, опять же без сомнения, не принадлежит ни моему миру, ни твоему.
Заявив это, он посчитал, что смертный его приятель достаточно насмотрелся на девичьи ножки, которые уже от страха пупырышками пошли, и дернул предмет обсуждения за руку, дескать, садись на лавку.
– И кстати, она нас не понимает. Сделать так, чтоб она научилась говорить, как ты считаешь? Или погодим?
Сидоров прикоснулся так, словно по мягкому меху новенькой норковой шубки провел ладонью. Я вжала голову в плечи и постаралась не дышать. А как еще должна вести себя вещь, выставленная на всеобщее обозрение? Качать права и требовать особого отношения? Да-да! В компании с двумя полуголыми мужиками в бане. Много таких умниц отыщется?
– Э… – Боярин поскреб бороду. – Погодим пока. Да тебе ж колдовать нельзя, сам говорил!
Диху расплылся в улыбке, не скрывая блаженства.
– Все можно, если осторожно. Сейчас нельзя, но скоро будет можно. Теперь мы с Кайлих поглядим, кто кого. – Тряхнув головой, он с трудом унял возбужденное дыхание и добавил уже спокойно: – Эта пришелица – мой талисман и знак. Понимаешь, она – то последнее, чего мне не хватало.
Вряд ли Айвэн понимал его до конца, но это и не важно теперь. А вот вопрос права владения следовало решить, и незамедлительно. По всем законам, людским и не только, дичь принадлежит тому, в чьих землях поймана. То бишь безродная чужачка в данный момент – собственность боярина Корецкого.
– Сколько ты за нее хочешь? – не стал скрывать намерений Диху.
«Все. Конец мне!» – догадалась я и отчаянно возжелала упасть в спасительный обморок. Но, видимо, нервная система городских жительниц современной России не настолько хрупка, чтобы терять сознание по такому ничтожному поводу.
Бежать бессмысленно, кричать тоже, и волей-неволей тебя охватывает безразличие к собственной судьбе. Будь что будет, лишь бы все скорее закончилось.
Порадовавшись тому, что разговор наконец-то начал принимать деловой характер, Иван Дмитриевич подбоченился и огладил бороду, начиная торг.
– Ну, что…
Он протянул было к девушке руку, но тут же отдернул, заслышав ревнивое шипение сида. Друг Тихий взъерошился чисто ведьмин кот: глаза зеленющие сощурил, нос сморщил, зубы оскалил и только уши не прижал.
– Ладно-ладно! – успокаивающе выставил ладонь боярин. – Девка справная, хоть и тощая, ну так это откормить можно. Ежели к работе приставить да поглядеть, чего она умеет…
– Да ты на руки ее глянь! – запальчиво возмутился Диху, включаясь в забаву. Почти забаву, потому что для сына Холмов все происходило более чем всерьез. – Какая работа? Видишь, какие нежные? Она ничего тяжелей пера в жизни не держала! – И для убедительности взял товар за руку и перед носом у приятеля повертел: – И от шитья мозолей нет!
– … а то, что безъязыкая, так оно даже лучше. Бабе язык бесами даден, – продолжал искать достоинства в пришелице Корецкий.
А тут еще, очень кстати, из-под лавки высунулась голова Прошки. Боярский байстрюк выказал фамильную сметку, предположив невероятное:
– А может, она грамотная?
– Тьфу! – скривился его родитель. – Еще чего! Зачем девке грамота?
Вообще-то я успела забыть о виновнике всего происшедшего, а он, оказывается, тут как тут. И вроде бы что-то хорошее обо мне говорит. Беспокойство за свою шкуру, оно кого угодно сделает заправским лингвистом. Не нужно быть великим чтецом по губам и лицам, чтобы правильно истолковать слова мальчишки и намерения дядьки-боярина.
– Дяденька, миленький, – взмолилась я. – Пожалуйста-пожалуйста, не обижайте меня. Я хорошая. Я не ведьма.
Понимает он мою речь или нет, значения не имеет. Главное, наглядно показать свою безобидность и желание сотрудничать.
Девичий жалобный лепет, хоть и непонятный, трактоваться мог только как мольба, однако Иван Дмитриевич на всякий случай отступил на шажок. Мало ли в чем там сид уверял, а ну как девка и впрямь ведьмой окажется и теперь наговор какой бормочет?
– А она не блаженная, часом? Глянь, как вылупилась! И эта… креста-то на ней нет!
Терпение Диху дало очередную трещину, грозя рассыпаться грудой осколков. Всякая шутка хороша лишь поначалу, и с боярскими забавами пора было кончать. Улыбка сида стала опасной. Настолько, чтоб напомнить Корецкому, с кем он имеет дело.
– Айвэн, не увлекайся, – ломким от сдерживаемого нетерпения голосом молвил Диху: – Сколько?
– Такой торг портишь, нечистый ты дух! – с сожалением махнул на него рукой боярин. – Ладно… Прошка! – Метким пинком Иван Дмитриевич выгнал из-под лавки отпрыска. – Сгоняй к Марфе, тащи еще вина. Ща сговорим это дело и сразу обмоем.
– И прихвати пшеницы… скажем, горсть, – добавил сид. – Должно хватить. И воды из того колодца, где серебряное кольцо лежит.
Критическим называется момент еще и потому, что ощущается он, точь-в-точь как острый камушек, попавший в туфлю, – болезненно и резко. Внезапно интуиция обостряется до предела. Я не просто вся обратилась в слух, я, должно быть, в жизни своей так не мобилизовала все умственные способности. Из оживленной беседы мужчин уловила одно, зато самое важное – сейчас я перейду в собственность Дэ Сидорова. По неведомой пока причине Екатерина Говорова ему необходима ну просто позарез, и если понадобится, то несостоявшийся благодетель отберет меня у «боярина» силой. И лукавый бородач прекрасно это понимает, просто ему нравится торговаться. Мне же осталось лишь дождаться, чем кончится дело, и тогда уже начинать переговоры с новым… э… хозяином.
Прошка, снова проливая целебный бальзам гордости на отцовское сердце, оказался столь догадлив, что прихватил и пергамент с чернильницей. Все правильно: ежели сторговались, так ведь купчую составить надобно.
А сид хмыкнул, быстро перебрал пшеницу и, покрутив в тонких пальцах три зерна, которые ему чем-то приглянулись, сжал их в ладони.
Чары пришли сами вместе с ветром, что живет в дыхании детей Холмов, легкие и невесомые, как прежде. Как раньше. Волшебство поющего на пустошах вереска, влажный шелест дождя, шипение морской пены, прильнувшей к серым камням, – голос благословенной Эрин и горной Альбы, Британии и Кимри. Пусть пришелица услышит его, пусть запомнит, пусть накрепко затвердит. Чтобы, подобно зерну, голос дальних земель пророс в ней, одаряя драгоценными плодами речи. А теперь – шепот осин, и скрип сосен, и раскаты гроз, и едва различимый влажный вздох подтаявшего снега, сорвавшегося с ветвей где-то далеко в лесу. Февральская перекличка волков, и тявканье лисиц, и гул ярмарок, и колокольный звон, и гудение тетивы охотничьего лука, и треск льда на озерах. Голос родной земли – с ним всегда легче. Тут не выращивать надо золотое зерно, а лишь не мешать ему всходить. Ну, может быть, слегка помочь. Удобрить. И разогнать воронье страхов, слетевшееся на теплую пашню встревоженной души.
А теперь, пожалуй… Он на миг нахмурился, выбирая. Латынь или греческий? Скорее первое. Третье зерно, в котором дремлет литая медь былых побед и гордости, сравнимой с гордостью бессмертных. Размах золотых орлиных крыльев и поступь войск, которые до сих пор помнят дороги бывшей империи и нынешних королевств. Запах тяжелых томов, шорох монашеских одежд, стук деревянных подошв сандалий, мрамор разбитых колонн, увитый плетьми винограда. Солнце, дремлющее на лазури ласкового теплого моря. Блеяние коз, пасущихся на Форуме. Голос трактатов и договоров, голос, благодаря которому люди от Византии до деревянного форта, затерянного в глухих лесах заморского Винланда, могут понимать друг друга. Чаще не понимают, конечно, но ведь могут же. Не помешает и этой пришелице овладеть языком, соединяющим людей.
– Ешь! – Сид бесцеремонно сунул ей под нос ладонь с заклятыми зернами.
А потом, когда эмбарр подчинилась, приказал:
– Пей!
Серебряная вода – неплохой способ закрепить результат. Посев ведь надобно полить, верно?
– А теперь сядь там. – Диху ткнул пальцем, указывая на дальний угол. – Молча!
В человеческом понимании заморский дух богатым не был. Даже пообтеревшись в мире смертных, Диху так до конца и не понял, почему это они придают такое значение блестящим камушкам и золотым кругляшкам, когда земля их одаривает сверх всякой меры вещами по-настоящему прекрасными. Однако в способности бессмертного приятеля уплатить нужную цену Иван Дмитриевич не сомневался. Хотя с Диху сталось бы сотворить деньги буквально из воздуха, но одного из немногих своих смертных друзей сид морочить не станет. Пушной зверь сам пойдет в силки, рыба чуть ли прямо в бочки из воды полезет, а под лесным выворотнем вдруг найдется горшок со старинным кладом. Или же внезапный дальний родич, кстати окочурившись, отпишет боярину Корецкому щедрую долю по торговой части. Да мало ли что может начаровать бессмертный колдун, чтобы не остаться в долгу, верно? До сей поры Иван Дмитриевич еще ни разу внакладе не оставался. Удачу золотом не меряют, бесценна она, удача, а сид отвешивает ее полными горстями, особливо когда колдовать может без опаски. А грехи и отмолить можно.
