– Впрочем, не забивай себе голову всеми этими мыслями, девушка. Насколько я знаю ваше племя, от тебя никто не ждет глубоких рассуждений. На самом деле будет лучше, если ты вообще не станешь открывать рот без нужды. Людям не нравится, когда их самки слишком болтливы, уж и не знаю почему.
Ни слова лжи не сорвалось с уст Диху, однако его имущество вдруг обиделось. Вот и пойми их!
Столь откровенный мужской шовинизм в исполнении настоящего волшебного сида меня расстроил. Обидно, черт возьми! Самкой обозвал и радуется.
– А вы-то сами… откуда здесь взялись? – политкорректно начала я, но потом решила не юлить и спросить напрямую: – Я, кстати, так до сих пор не поняла, как вышло, что сначала вы ко мне в офис явились с пачками денег, а потом через зеркало затащили в параллельный мир? Кто вы вообще такой? И зачем я вам понадобилась тогда и сейчас? Немного честности не помешает, верно?
– А зачем? Зачем тебе честность? – нахмурился сид. – То, что я не принадлежу к смертному народу, ты и так видишь, а имена даются не для того, чтобы трепать их, как хоругви на ветру. Я тебе милость оказал, назвавшись, но это не значит, что ты имеешь право звать меня по имени.
– Это еще почему?
– Какую часть слова «собственность» ты не расслышала, девушка? – отчеканил сид.
Вот теперь я обиделась уже по-настоящему. Ах вот как он заговорил! К смертным он не принадлежит! Так что, теперь можно их… нас оскорблять?
Но огрызаться или, чего доброго, ругаться я не рискнула, памятуя, что вокруг все ж таки Средневековье. За строптивость могут запросто избить. Пришлось ограничиться демонстрацией обиды в виде поджатых губ.
– А дозволено ли собственности наконец-то одеться или так в рубашке и ходить прикажете?
– О! – Диху развел руками. – Так ведь я тебя не держу, маленькая смертная самочка. Если ты не хочешь моей защиты, что ж! Ступай себе. Не обессудь только, но прежде я заберу назад те знания, что вложил в твою маленькую головку. Да, и рубашку, кстати, тоже. Поглядим тогда, далеко ли ты уйдешь от порога этой комнаты. Рискнешь?
И зубы показал, откровенно забавляясь. Ну не бить же ее, в самом деле? А припугнуть надо. Иначе не успеешь оглянуться, как это растерянное дитя со свойственной их породе живостью начнет грызть протянутую руку.
Безрадостные перспективы, так кратко и емко обрисованные Диху, открылись предо мной во всей их устрашающей наглядности сразу же, едва лишь слова угрозы слетели с его красивых губ. Даже особо фантазировать не пришлось. Голая и безъязыкая девка вызвала бы нездоровый интерес и в очень гуманном двадцать первом веке, а тут у нас шестнадцатый только начинается, о правах человека никто еще ни ухом, ни рылом. Пришлось мне срочно переплавлять гордыню на почти искреннее послушание. Сид на самом деле мог сделать со мной что угодно: продать, проиграть в кости, убить и при желании съесть.
– Ладно. Но одеться-то можно? – пошла я на попятную.
– Будет неплохо, если ты добавишь «мой господин». Немного вежливости не помешает, а? – Довольный результатом первого урока покорности, сид хохотнул. – Ладно. Эта добрая женщина научит тебя одеваться и присмотрит за тобой. Завтра мы отправляемся в путь. Сначала в Новгород, а затем… – Он мечтательно прижмурился. – Затем… Увидишь.
И ушел не прощаясь, только ключнице бросил:
– Я полагаюсь на тебя, добрая женщина.
Прохлаждаться на женской половине слишком долго – это, даже с точки зрения очень терпимого к выходкам приятеля Ивана Дмитриевича, как-то чересчур. Сид уедет, а боярину с этими людьми дальше жить. Нехорошо вводить в смущение умы боярских людей, разгуливая по родовому гнезду Корецких слишком уж по-хозяйски.
«А с другой стороны, – подумал Диху, – уже за одно то, что я уберу с глаз долой не только приблудную девку, но и пащенка Прошку, семейство Корецких должно быть благодарно. Например, посадник».
По правде, нагулянный от безродной женки мальчишка своим существованием попортил Ивану Дмитриевичу немало крови. Вдовый боярин – фигура крупная, политическая, а при местных строгих нравах побочные дети – это проблема. Тем паче что батюшка откровенно потворствует байстрюку и перед законным наследником явное предпочтение оказывает.
Вот почему Иван и девку отдал почти без торга, и по терему шастать дозволяет. Но злоупотреблять этим не следует. Тем более что приглядывать за своим имуществом сид может и не столь явно. Дар невидимости – врожденная способность всех детей Холмов, и теперь, когда цель достигнута, он не видел причин не воспользоваться преимуществом. Да и девушка, не замечая рядом хозяина, будет вести себя естественней.
– Слушаю и повинуюсь, мой господин, – гнусным шепотом передразнила я вредного нелюдя.
Безопасности ради сделала я это, только когда он вышел из горницы. Настолько выразительно посмотрела на меня Марфа Петровна.
– Ты бы языком не мела попусту, – предупредила ключница. – С Тихого станется свои посулы исполнить, чтоб ты знала. С этакими злыми глазищами-то.
И не поспоришь ведь. Вроде бы просто глянул искоса, а от льдистой звериной зелени его глаз – аж мороз по загривку.
И чтобы отвлечься от личности Диху, я решила расспросить ключницу о политической обстановке в мире, если так можно выразиться. Марфа Петровна, конечно, не диктор теленовостей, но должна же она иметь какое-то представление о местных реалиях? На деле оказалось, что ничего такого добрая женщина никому не должна, тем паче какой-то ничейной приблуде. Заодно выяснилось, что в тысяча пятьсот тридцатом году от Рождества Христова такая важная персона, как боярская ключница, доподлинно ведает обо всех запасах, видит всю дворню насквозь и блюдет хозяйский интерес пуще собственного, а остальное ее не касается.
– Не нашего ума это дело, заруби себе на носу, девка! – сурово пресекла крамольные разговоры Марфа Петровна. – Давай-ка обряжайся в человечью одежку быстренько и молча. Недосуг мне с тобой возиться.
Мятые тряпки, извлеченные ею из сундука, меньше всего походили на яркие наряды средневековых боярышень с картин художников девятнадцатого века, но ничего киносказочного я и не ждала. С этнографией я вообще-то на «ты», образование позволяет, однако сейчас эту самую этнику требовалось надеть на себя, причем без всякого нижнего белья.
– А где вещи, которые были на мне раньше? – уточнила я на всякий случай.
– В печке сожгла, – ответствовала Марфа. – И трижды «Отче наш» прочитала. Устраивает?
Кто бы мог подумать, что обычную ночную рубашку будет жалко почти до слез. А уж себя-то как жаль, никакими словами не передать.
Удивительное дело, но, только стоя в растерянности и смятении над грудой чужой одежды, я вдруг целиком и полностью осознала, что со мной случилось нечто воистину ужасное и необратимое, что-то среднее между похищением маньяком-убийцей и автомобильной аварией.
Попав в неприятности, я всегда старалась представить еще более тяжелую жизненную ситуацию. Скажем, теряю я под колесами поезда обе ноги. Вот ужас-то! И в сравнении с участью калеки непогашенный кредит и предательство Даньки кажутся сущими мелочами, не стоящими смертельных переживаний. Последние полгода я только и делала, что твердила себе: «Ты – молодая, живая, здоровая, руки-ноги на месте, какая-никакая крыша над головой есть, так чего скулить? Все как-нибудь образуется. Все будет хорошо».
Вот и образовалось. Чужой мир, чужое время, чужие обычаи. И я всем чужая и мне все чужое. И сам собой напрашивался классический вопрос: «За что мне все это?» Собственно, ответа никогда не существовало. Просто с некоторыми людьми случаются плохие вещи. Вчера жребий пал на Екатерину Говорову, только и всего.
– Не реви, – проворчала Марфа, решив, что я сейчас начну рыдать.
Я не хотела, но слезы сами потекли.
– Слышь, дуреха, не реви, сказала. Ишь, нюни распустила! Кобылища здоровая, а ревет, как дите малое.
– Я не реву, – всхлипнула я и шмыгнула носом.
Однако сочувствовать мне никто не собирался. Не входила жалость к чужой собственности в обязанности домоправительницы. Женщина лишь раздраженно вздохнула и принялась наряжать «бесовскую девку» в христианскую одежду.
– Вот те сорочка! Да смотри, рукав не оторви. Во-о-от! Теперь рубашку держи, – командовала ключница. – Поясом подвяжись-ка.
Мне оставалось только подчиняться. По крайней мере, так я точно ничего не напутаю и Диху не подведу.
– Гляди, какой я тебе летник подобрала. Почти неношеный.
Марфа с гордостью продемонстрировала сильно расширенное к низу платье красно-коричневого цвета с длинными колоколообразными рукавами, сшитыми от проймы только до локтя. Далее они просто свисали до самого пола остроугольными полотнищами ткани. Типичная одежда средневековой русской женщины.
