— Хм.
— И что значит твое хмыканье?
— Оно значит, что это чушь. Так не пойдет, Элли. Такое не смоется. В каком-то смысле от неведения будет только хуже. Это неправильно.
Кейт вспомнила Дэвида, который наполнил несколько месяцев их совместной жизни таким количеством измен, какого другим мужчинам хватило бы на целую жизнь. Она вспомнила, с каким сочувствием смотрели на нее окружающие. И эти телефонные звонки — незнакомые женские голоса, осторожные ответы Дэвида («Боюсь, я не смогу… Да, я знаю, что говорил… Ну что ты, разумеется, я…»).
Тут же ей вспомнилось о том, как однажды в школе она весь день проходила, не зная, что подол ее юбки сзади оказался заправленным в колготки, — всплыло просто потому, что воспоминания и о Дэвиде, и о несчастной юбке хранились в ее памяти в одной большой коробке под названием «Унижения, разное».
— А что, если Руфь обо всем узнает? — призвала она Элли к ответу. — Тогда ей будет не до блаженства.
— Нет. Она не узнает. С чего бы она узнала?
— С того, что тайное рано или поздно становится явным. Кого-то увидят. Кто-то проболтается. Или останется какое-то свидетельство — гостиничный счет, авиабилет, банковская справка, трусы в бардачке, всякие такие вещи.
— Человека можно застукать, только если он сам этого хочет, — отмахнулась Элли. — Только если он сам, в глубине души, неосознанно хочет, чтобы его поймали. Чтобы его наказали, а потом простили. Или если он хочет открыть карты. Ведь если он не хочет, чтобы его поймали, то уничтожит все следы, так ведь?
«Нет, — думала Кейт, — не уничтожит, если все эти уличающие его билеты, счета и справки можно будет, проявив некоторую изобретательность, предъявить у себя на работе как отчет о расходах на компанию и получить возмещение». С каким злорадством Кейт обыскивала карманы Дэвида и выкидывала эти драгоценные клочки бумаги, которые могли бы вернуть ему деньги, потраченные на волокитство!
— Со мной и Мартином такого не случится, потому что мы оба достаточно умные, уравновешенные, трезвомыслящие и осторожные люди. Кроме того… — Еще одно «кроме того»? — …это всего лишь небольшое развлечение. Это не надолго. К Рождеству уже все закончится, как говорили про Первую мировую.
— Вот именно. И посмотри, как все обернулось.
— Хм!
— И вообще, это была американская гражданская война[8].
— Что — это?
— Война, про которую говорили, что она закончится к Рождеству. — В школе Кейт всегда слушала учителей очень внимательно, не пропуская ни слова, и теперь, будучи крайне педантичной, замечала самые несущественные детали и просто не могла не исправить самую мелкую неточность.
— Это была Первая мировая.
— Нет, гражданская. Впервые так сказали именно про нее. То есть я имею в виду, что про Первую мировую так тоже сначала говорили, но…
— Пусть будет по-твоему, — раздраженно сказала Элли, будто отмахиваясь от надоедливого ребенка. — Я не собираюсь спорить с тобой. Хватит умничать, ладно? Перестань молоть этот ханжеский вздор. А лучше смочи-ка горло «Пайпером». Уф, благородная отрыжка! — пошутила она, не сумев сдержать ее после большого глотка. — Ведь мы здесь, чтобы сплотиться вокруг нашей подруги, чтобы поднять ее боевой дух и утешить в горе!
— Ах да, Наоми. — Кейт поднялась и подошла к комоду, схватила первое, что попалось под руку — велосипедный звонок, и бесцельно позвонила. — Спасибо, — кивнула она Элли, подлившей ей шампанского. — Мне показалось, что после разговора с тобой ей стало лучше.
— С ней надо быть потверже, понимаешь? Бесполезно потакать ей, как ты это делаешь, бесполезно ходить вокруг нее на цыпочках.
— Наверное, — смиренно согласилась Кейт. Это верно, что сколько бы Кейт ни утешала расстроенную Наоми, это не помогало. А вот Элли, с ее бодрым, деловым подходом, за несколько минут добилась того, чего Кейт не достигла за два часа ласковых уговоров. И когда слезы высохли, перед ними предстала притихшая и послушная Наоми Маркхем, которую затем отослали в ванную, чтобы «поправить лицо» и «привести себя в божеский вид».
— Поверь мне, это так.
— Слушай… — Кейт глянула на часы. — Она там уже целую вечность. Думаешь, с ней все в порядке? Может, пойти проверить, как там она?
— Ты шутишь? — состроила гримасу Элли, и они обе громко рассмеялись.
Когда-то, давным-давно, когда им еще не было и двадцати, в квартире в Холланд-парк это сводило их с ума. Тогда они ужасно ссорились из-за того, что Наоми прямо-таки оккупировала ванную комнату, запиралась там на час, на два, тратила на себя всю горячую воду, не отвечала на их стук в дверь и уговоры или же появлялась на мгновение, негодующая, завернутая в полотенце, чтобы сообщить им, по какой именно уважительной причине (надо обработать лицо тоником, сделать маску, нанести крем, побрить ноги) ее нельзя беспокоить.
— Я никогда не понимала, что она там делала так подолгу, — вспомнила Кейт. — Если верить тому, чему нас учат, Бог создал женщину за малую долю того времени, что ей требуется, чтобы подготовится к походу в кафе, — и при этом куда меньше суетился.
— И сырья ему понадобилось всего ничего, — согласилась Элли.
— О да, она всегда тратила кучу денег на косметику.
Слова эти сопровождались пренебрежительным фырканьем. В глубине души Кейт довольно презрительно относилась к рукотворной красоте, и сама никогда не пыталась хоть как-то приукрасить себя. Сейчас всю свою энергию она отдавала созданию прекрасных садов и уходу за ними. Пожалуй, вывод напрашивался сам собой.
— Пора ей вырасти из этой театральности, — изящно выразилась Элли, выбивая из пачки сигарету. — Она уже большая девочка, как и все мы.
— Мне кажется, она не очень уравновешенна.
— Да, она точно психованная, — радостно подтвердила Элли. — Хотя учти, ей сейчас тяжело приходится. Если девушка побывала топ-моделью со всеми вытекающими отсюда последствиями, то вся остальная жизнь покажется ей разочарованием. А если при этом она еще была сногсшибательной красавицей…
— Она до сих пор сногсшибательная красавица, — вставила Кейт, бросаясь на защиту того, что всего несколько минут назад вызывало у нее жалость. — Она очень следит за собой. И я думаю, что выглядит она сейчас прекрасно. Она практически не изменилась. Кстати, ты тоже, — любезно добавила она из чувства долга.
— Ага. — Элли сузила глаза, чиркнула зажигалкой, подвела колеблющийся кончик сигареты к пламени, прикурила, закашлялась и рукой разогнала дым. — А вот Джеральдин состарилась, правда? Конечно, в ее случае это было преднамеренно. Да и ты, милая моя, как ни прискорбно мне это говорить.
