Гарри взял трубку.
— Алло, — сказал он. — Оператор? Извините, я… я только что попал в аварию и застрял в канаве. То есть застряла моя машина. Я потерял управление из-за грозы и съехал с дороги. Да, кажется, я в порядке, — сказал он. — Где я? — Гарри выглянул в окно. Дождь уже кончился. — Где-то милях в пятнадцати от города, кажется. На старой Вэлли-роад. Вы можете вызвать мне буксир? Да, конечно, я подожду. — Гарри снова потряс головой, почувствовал свое плечо, ноги. Похоже, ничего не было сломано. На линии послышался другой голос. — Сервисная станция Бада? Да, я попал в аварию. Она вам сказала? Через двадцать минут? Отлично, отлично. Нет-нет, все в порядке, я вас дождусь. — Гарри повесил трубку и уставился на телефон.
Минут через двадцать подъехал буксир. Надпись на дверце грузовика гласила: «Буксировка Бада, 24 часа». Крупный пожилой мужчина лет пятидесяти с двухдневной щетиной и болтающейся во рту незажженной сигарой выбрался из кабины и подошел к Гарри, стоявшему перед «бьюиком». На мужчине была синяя рабочая рубашка с закатанными рукавами, обнажавшими до половины мускулистые руки. Нагрудный карман украшало имя — «Бад».
— Новые машины со старыми не сравнить, — заметил Бад, оглядев «бьюик».
Гарри засмеялся:
— Да, она недурна. Она прекрасно себя показала до этого чертова поворота.
Бад что-то промычал и нагнулся посмотреть на правое переднее колесо, наполовину вывернувшееся. Затем он снова замычал, поднимаясь.
— Ага, а у меня отцовский «паккард» тридцать шестого года до сих пор на ходу, — сообщил он. — Такая машина будет служить верой и правдой, пока ты о ней заботишься. А эти нынешние консервные банки штампуют тяп-ляп, лишь бы поскорее. Долго они не служат. Ну-ка глянем, можно ли ее вытянуть отсюда, — сказал Бад, возвращаясь к своему буксиру.
Бад вытащил «бьюик» из канавы за десять минут.
— Забирайтесь в кабину, — велел он Гарри, — мы отвезем ее на станцию и поставим на место колесо.
Гарри с Бадом залезли в грузовик, и Бад покатил к городу. Он наклонился и включил радио.
— Скажите-ка, — спросил он, — я заметил в машине телефон. Вы сами его поставили? Как он работает, на коротких волнах?
Гарри смущенно кивнул:
— Да не… да, на коротких.
Радио в грузовике жужжало, прогреваясь, Бад повертел ручку настройки.
— Хочу игру послушать. Вы на кого ставили? На «Брейвз» или «Янкиз»?
— Что? — спросил Гарри.
— В чемпионате, он же как раз сегодня начался. Мне-то «Милуоки» больше по душе. Спана и Бердетта в этих встречах их не одолеть, — продолжал Бад. — Я побаиваюсь шустрого маленького левши Форда. Но в одном я точно уверен.
— В чем же? — спросил Гарри, все еще пытаясь сообразить, что происходит.
— Этот разгильдяй Ларсен больше никогда не будет играть так, как в прежние годы.
Бад засмеялся:
— Готов свою лавку на кон поставить.
— Но Ларсен отлично сыграл в пятьдесят шестом! — возразил Гарри.
— Верно, приятель, — согласился Бад. — Как я и сказал, в прошлом году. Может, на нашем веку такое больше и не повторится. Я в этом почти уверен.
Прорвалось радио и голос Мела Аллена, комментатора «Нью-Йорк Янкиз», заполнил кабину грузовика.
— «Начинаем прямую трансляцию матча за звание чемпиона Америки,» — произнес Мел Аллен своим четким, хорошо поставленным голосом. — «Сегодня прекрасный день, второе октября тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, и „Милуоки Брейв“ готовятся сразиться с „Нью-Йорк Янкиз“ в доме, который построил Рут.»[15]
Гарри потер виски, не в состоянии вымолвить ни слова. Потом расслабился и начал улыбаться, внезапно почувствовав себя вполне комфортно в этой ситуации.
— Ну и что вы думаете? — спросил Бад.
— «Брейвз» победят в семи встречах, — заявил Гарри. — Можете смело держать пари.
— Именно это я и хотел услышать! — воскликнул Бад, ударив кулаком по рулю. Гарри только ухмыльнулся и посмотрел на дорогу.
Грузовик въехал в город. Гарри сказал:
— Я бы и сам пару баксов поставил на «Брейвз». Думаю, оно того стоит.
Жизнь животных
— А ты знаешь, что моя мама в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году была участницей конкурса «Мисс Джорджия»? — спросила Лула.
— Нет, лапочка, я этого не знал. Но я рассудил, что, если ты не из Джорджии, в таком конкурсе участия не примешь.
— Она тогда жила в Валдосте, у своей тети Юдоры, мамы тети Рути. Ты помнишь Рути, маму кузена Делла? Того, который спятил и пропал без вести? Ну это было еще до того, как она вышла за папу в шестьдесят восьмом году. Этот конкурс красоты устраивают каждый год в Гейнсвилле. Раньше так, во всяком случае, было. И близкая подруга Юдоры, Адди Мэй Одюбон, дальняя родственница того парня, который первый стал наблюдать за птицами, так вот она отправила маму туда. У меня дома в шкатулке с украшениями лежит браслет из чистого серебра, которым ее наградили. На нем выгравировано: «Конкурс „Мисс Джорджия“, 1963».
— А что получила победительница?
— Машину, наверно, или еще что. А может, отдых в Майами-Бич? Когда я ее об этом спросила, мама сказала, что она не выиграла, потому что ее сиськи оказались недостаточно большими для закрытого купальника, в котором она была. Но зубы у нее были лучше. А победившая девица… Мама сказала, что у нее зубы были такие же здоровенные, как сиськи. Я видела фотографию этой мисс Джорджии с коробкой цыплят. Мама стояла прямо рядом с ней.
— А ты знаешь, что они делают с ними? — спросил Сейлор.
— С кем? С цыплятами?
— Угу. Перемалывают на удобрение. На жарку только курочки идут.
Лула скорчила гримасу:
— Ох, Сейлор, грустно это. Таких маленьких убивают.
— Грустно не грустно, а это — факт.
— Мама говорила, что воняло там ужасно. Весь городишко этот, Гейнсвилль. Так, значит, это из-за кур… Она всегда об этом вспоминала. А на следующий год мама вернулась домой.
Сейлор и Лула все еще не спали, хотя было уже четыре утра. Держась за руки, они лежали в постели в номере отеля «Бразилия». Голубая змейка света от уличного фонаря закручивалась в тени окна и пересекала их тела.
— Сейлор?
— Что, милая?
— Ты можешь вообразить себе, каково это — быть съеденным диким зверем?
— Например, тигром?
— Ага. Иногда я думаю, вот это был бы писк.
Сейлор засмеялся:
— Причем последний.
— А быть растерзанной гориллой… — размышляла Лула.
— Или задушенной питоном?
Лула покачала головой:
— Это не то. Слишком медленно. Будешь чувствовать, как ломаются кости и вылезают внутренности. Лучше когда на тебя нападает сильный зверь и вмиг разрывает на части.
— Лула, тебе иногда такие дикие мысли в голову приходят.
— А ведь все интересное, новое приходит в этот мир благодаря чьим-то странным мыслям, Сейлор. Не может же быть, чтобы простая душа взяла и ни с того ни с сего выдумала вуду, например.
— Вуду?
— Конечно. А как еще ты объяснишь, что, если воткнуть иголки в куклу, можно вызвать у человека сердечный приступ? А если сварить обрезки ногтей, то человек будет блевать до тех пор, пока внутри у него ничего не останется и он не упадет замертво. Скажи мне, стал бы нормальный человек связываться с такой жутью?
— Ну ты вообще…
— Дану?
— Я от тебя тащусь, лапочка.
Лула уселась верхом на Сейлора:
— Попробуй-ка кусочек Лулы.
Сон Сейлора
— Он здесь, — сказала Лула. — Джонни Фэррагут. Я его видела.
— Где? — спросил Сейлор.
— Рядом с «Кафе дю Монд». Он сидел за столиком снаружи. Ел пончики.
— Он тебя заметил?
— Не думаю. Я вышла из кондитерской на другой стороне улицы, заметила его и сразу же вернулась в отель. Похоже, нам пора сматываться, а, Сейлор?
— Похоже на то, детка. Поди сюда, присядь со мной на минутку.
Лула поставила коробку конфет на шкаф и села на кровать рядом с Сейлором.
— Думаю, все обойдется, милая. Я пойду поменяю масло в машине, и вперед.
— Сейлор?
— А?
— Ты помнишь, как мы сидели как-то ночью у памятника конфедератам? Мы прислонились к нему, а ты взял мою руку, положил себе на сердце и сказал: «Ты чувствуешь, как оно бьется там, Лула? Оно твое, теперь оно принадлежит тебе». Помнишь?
— Помню.
Лула положила голову на колени Сейлору, и он погладил ее шелковистые черные волосы.
— Я надеялась, что ты помнишь. Эта ночь осталась у меня в сердце. Иногда я думаю, что это была лучшая ночь в моей жизни. Правда.
— Но мы же вроде не делали ничего особенного.
— Разговаривать — это хорошо. Как еще поймешь друг друга? Я верю в общение, если ты еще не заметил.
— Пока тебя не было, мне приснился сон, — сказал Сейлор. — Странно, но, когда я был в «Пи Ди», мне почти не снились сны. Может, пару-тройку раз всего, да и то я ничего не мог вспомнить потом. Помню только, что про баб, ну да там это всем снится.
