Однако в январе 1926 года она сама поцеловала его.
В тот день, увидев Эдду, Джек пустил своего серого мерина в галоп и, быстро спешившись, дрожащими руками стащил ее с Фатимы.
Он весь трясся и не скрывал слез, что не помешало ему схватить Эдду в охапку и, оторвав от земли, закружить в безумном суматошном танце.
— Нарисовался новый наследник! — сообщил Джек, опуская Эдду на землю. — Старый Том спустил меня с поводка! Сегодня в десять утра я стал официальным владельцем Корундубара и подписал отказ от всех других владений Тома. Я свободен, Эдда! Свободен!
Она не смогла удержаться и поцеловала его в губы, поздравив таким образом с радостным событием, однако поцелуй этот длился несколько дольше, чем того требовали приличия, грозя перерасти в нечто более серьезное и глубокое. Но Джек вовремя отвернул залитое слезами лицо и сжал ее руки в ладонях.
— Я так за тебя рада, — хрипло сказала Эдда, и на лице у нее появилась улыбка.
— Эдда, сбылась моя мечта!
Джек вытащил платок и вытер глаза.
— Корундубар — превосходная собственность, и размер у нее в самый раз. Там нет проклятых рубинов, так что капиталы и власть мне больше не грозят. — Усмехнувшись, он взъерошил ее короткие волосы, чего она терпеть не могла. — А то я просто не знал, куда деваться — ведь ты через три месяца отправляешься в свою больницу, и наши прогулки придется прекратить. Я даже подумывал податься на запад, чтобы разводить мериносов. И вдруг такой сюрприз!
— Я смогу выезжать в свои выходные, — сообщила Эдда.
— Это меняет дело.
Старик Бердам наконец нашел подходящего наследника, и все с нетерпением ожидали, когда его привезет сиднейский или мельбурнский поезд. Но он так и не появился, а старина Том никак не комментировал его отсутствие.
Сведения о нем были крайне скудны и отрывочны и никак не могли удовлетворить аппетиты местных сплетниц.
Самой предприимчивой из них оказалась Мод, у которой, по счастью, успели созреть ранние яблоки. Набрав целую корзину, она отправилась к Тому и Ханне Бердам. Там она пустила в ход все известные ей уловки, но результат оказался довольно скромным. Тем не менее она узнала достаточно, чтобы заморить червячка и пуститься на дальнейшие поиски информации.
От Тома и Ханны она узнала, что нового наследника зовут Чарлз Генри Бердам, ему тридцать два года, он родился и воспитывался в Англии и продолжает жить там сейчас. Наследство Тома для него не такое уж большое приобретение, поскольку он и сам достаточно богат. Том с гордостью сообщил, что парень хорошо известен на лондонской бирже, а Лондон, как известно, — мировая финансовая столица!
Вооружившись этими сведениями. Мод отправилась на станцию, чтобы сесть на ночной поезд Мельбурн — Сидней, куда она и прибыла в шесть часов утра. Позавтракав на Центральном вокзале, она устремилась в публичную библиотеку и стала дожидаться ее открытия. Там, в читальном зале, она наконец выяснила массу подробностей о Чарлзе Генри Бердаме. Да, в предприимчивости этой даме было не отказать!
Чарлз Бердам был богат, но не лишен альтруизма — он посвятил себя медицине и занимал должность заместителя главного врача Манчестерского королевского лазарета. Очень престижное место! Похоже, в его медицинской карьере не последнее место сыграли деньги. Мод перерыла все что можно: биографические словари (Итон, Бейллиол, Гайс), толстые подшивки газет, желтую бульварную прессу, журналы светских новостей, журналы поскромнее и совсем уж сомнительные журнальчики, которые балансировали на грани нарушения закона о диффамации. Все они дали неплохой навар — доктор Чарлз Бердам был весьма заметной фигурой.
В 1925 году он обручился с единственной дочерью герцога. Это скандальное событие подробно обсуждалось всеми бульварными газетами по обе стороны Атлантики, поскольку доктор Бердам, несмотря на все свои деньги и обширные поместья в Ланкашире, был, с точки зрения герцога, неподходящей партией для его дочери. Когда на первой странице News of the World появилась фотография Сибиллы, отплясывающей чарльстон с Чарлзом Бердамом на какой-то подозрительной вечеринке, герцог срочно изъял свою дочь из жизни Чарлза. Заинтригованная Мод быстро выяснила, что Сибилле было всего семнадцать и она во всем зависела от отца. Но любовь была так сильна, что парочка пустилась в бега, но была поймана, после чего Сибилла исчезла с лица земли. Пронырливый французский фотограф ухитрился сфотографировать дочь герцога, печально сидящую на лоджии их виллы на Ривьере. На следующей фотографии она уже была в подвенечном наряде и сочеталась законным браком с женихом, которого подыскал для нее герцог: потомок Вильгельма Завоевателя по женской линии, рост шесть футов четыре дюйма, владелец чуть ли не всего Камберленда и Нортумберленда, а со стороны отца — в близком родстве с Ганноверским королевским домом.
Единственное, чего не нашла Мод, так это приличной фотографии денежного доктора. Черно-белые снимки не давали ответа на самый животрепещущий вопрос — хорош он собой или нет; на них лишь было видно, что у него есть нос, рот, глаза и копна светлых волос. Фотографии в компании других мужчин давали понять, что он не слишком высок… Ну и прекрасно, подумала Мод, долговязый парень для Китти не подойдет.
Мод с удовольствием разнесла на хвосте нарытые сведения, благоразумно умолчав о своих планах относительно Китти. Рано или поздно Чарлз Бердам явится проинспектировать свое колониальное наследство, причем наверняка в холостом качестве — после сокрушительного фиаско с дочерью герцога полученные раны заживут не скоро. Китти же, целиком поглощенная медицинской практикой, к этому моменту сохранится в нетронутом виде. Все складывается как нельзя лучше! Эдда выйдет замуж за Джека Терлоу, Грейс выскочит за какого-нибудь жалкого неудачника, зарабатывающего на жизнь своим собственным трудом, а Тафтс станет для них главной помощницей, незамужней сестрой, помогающей растить родившихся детей.
Мод ничуть не сомневалась, что все произойдет именно так. Бог поможет осуществить все ее замыслы — ведь им руководит прежде всего разум, иначе зачем он тогда сотворил Мод?
* * *
В любом новом деле труднее всего даются первые полгода. Эту мантру сестры Латимер повторяли вплоть до самого конца 1926 года, когда с удивлением обнаружили, что вся их компания сумела выжить, не исключая слабую духом Грейс.
«Жаль только, что мы находимся в полной изоляции, — часто думала Тафтс. — Здесь все разделены на касты: нам не разрешают общаться с докторами или обслугой, а сестры внушили сиделкам, что мы не их поля ягода, а лишь предвестницы новых больничных порядков. Я не могу подружиться с санитарами Гарри и Эрни, не могу сидеть в столовой в компании сиделок, а если в палате появляется доктор, меня срочно отсылают разбирать грязное белье или драить судна. Я нахожусь на определенном уровне, выше или ниже которого мне доступ запрещен. О каком товариществе может быть речь, если персонал больницы не может общаться между собой просто по-дружески? А ведь наши яростные враги могли бы извлечь пользу от общения с нами. Я бы с удовольствием поделилась с Линой Корриган, Нэнси Уилсон и Морин О’Брайен своими знаниями по химии и физике, чтобы они были в курсе, что вода имеет три состояния, а йод является химическим элементом. Но они не желают учиться, ведь признаться в своем невежестве для них означает потерпеть поражение в той нелепой войне, которую они нам объявили. И как прикажете им вдолбить, что только знания могут вывести их из нищеты и жалкого подчинения?»
— Сиделки убеждены, что если мы будем вариться в собственном соку, то рано или поздно располземся по всем швам, — сказала Эдда. — И когда они наконец очнутся?
В канун Рождества сестры одевались, чтобы пойти в церковь. За всю их практику это было первое воскресенье, когда все четверо были свободны. После службы они собирались пойти домой, где их ждал праздничный обед. В августе Тафтс и Китти исполнилось девятнадцать, а в ноябре Эдде и Грейс — двадцать один. Это никак не отмечалось, и поэтому сегодняшний обед был особенным.
Проверив швы на своих шелковых чулках, Грейс подняла глаза на Эдду.
— Сиделки не знают, что мы родные сестры, и не перестают удивляться нашим теплым отношениям.
«Какая она эффектная! — думала Грейс, глядя на сестру. — Почему я не могу так выглядеть? Все дело в манере двигаться, плавно и волнующе, посадке головы, чуть заметной загадочной улыбке. И красный цвет ей очень идет, причем любого оттенка».
Сегодня Эдда была в ярко-красном платье из плотного крепа, которое свободно ниспадало вниз, подчеркивая все достоинства ее фигуры. Голову украшала плоская шляпка с волнистыми полями, кокетливо сдвинутая набок. Наряд дополняли черные туфли, сумочка и перчатки.
— Ты отлично выглядишь, Грейс, — вдруг сказала Эдда, словно прочитав мысли сестры. — Кружева просто потрясающие. На кремовом крепе они смотрятся как рисунок на крыльях бабочки. Прямо в стиле Обри Бердслея.
