— Помню князь, конечно же, я вас помню, — перебила его Настя, заставив себя улыбнуться. — Наша встреча, несомненно, останется в моей памяти навсегда. Уверяю вас, — добавила она со странной интонацией, не понравившейся князю и заставившей его задержать на ней взгляд.
— Восхитительно! Это успех, полный успех, — бормотнул он, соображая, что бы могли значить последние слова Насти. Усилия эти, однако, оказались тщетными, и князь отступил в сторону:
— Вот, познакомьтесь, — он сделал жест в направлении юноши, что сидел рядом с ним в зале, — мой внук Дмитрий Васильевич Нератов. Вы не поверите, он впервые в театре!
— Вы не любите театр? — спросила Нератова Настя, когда тот неловко поцеловал ее руку.
— Люблю! — пылко воскликнул Дмитрий и смутился. — Впрочем, не знаю… Нет. Теперь, кажется, люблю, — совершенно запутался он.
— Так кажется или любите? — не собиралась приходить ему на помощь Настя. Она чувствовала себя именинницей, была весела, и ее черные глаза продолжали пылать и искриться.
— Кажется, люблю. Нет, определенно люблю, — с восторгом ответил Нератов.
— Значит, вам понравилось наше представление? — продолжала пытать молодого человека Настя, и в глазах ее засветился какой-то огонек, как тогда, в девичьей, перед тем как вцепиться в волосы Марфуши. Князь ничего не заметил, а Плавильщиков удивленно поднял брови: он-то уже знал, что свечение означает принятие Настей какого-то решения, после чего немедленно последует его исполнение.
— Очень, — с готовностью произнес Дмитрий. — Мне все очень понравилось. Особенно как играли вы. И вы, — повернулся он в сторону Плавильщикова.
Мэтр лишь снисходительно улыбнулся.
— А как случилось, что вы сегодня впервые посетили театр? — удивилась Настя. — Вы все время жили в деревне?
— Дмитрий Васильевич воспитывался в иезуитском коллегиуме в Санкт-Петербурге, — ответил за внука князь Гундоров. — Это закрытый пансион. И воспитанникам не разрешалось посещение театров и иных увеселительных заведений даже в увольнительные дни.
— Зачем же вы выбрали такой пансион, — пожала плечами Настя, — да еще иезуитский?
— Этот пансион выбрал я, — несколько раздраженно ответил Гундоров. — Коллегиум очень аристократическое заведение. Оно готовит юношей для государственной службы, и это лучшее из всего, что есть в столицах. Дмитрий Васильевич — сирота. Кому же о нем заботиться, как не родному деду?
— Да, вы правы, князь. — Настя повернулась к Нератову — Ваш дедушка, верно, очень любит вас.
— Да, — произнес Дмитрий.
— Тогда вам не о чем беспокоиться, — улыбнулась Настя и, показывая свое расположение к Нератову легонько дотронулась до его плеча. — Вы в очень надежных руках.
Сказано это было с легчайшей долей сарказма, и даже Плавильщиков, не говоря уж о Дмитрии Васильевиче, ничего заметить не смог. Гундоров же, проведший едва ли не половину своей жизни за разговорами в светских гостиных, великолепно усвоивший основное требование света non seulement etre, mais paroitre[6] и прекрасно разбиравшийся в тончайших оттенках интонаций, намеках и недосказанностях, уловил сарказм Насти и опять, как в начале встречи, настороженно задержал на ней взгляд. Но лицо актрисы было безмятежно, глядела она уверенно и спокойно и, казалось, ни о чем не думала, кроме своего успеха. Князь вежливо поклонился и взял внука под руку.
— Прошу прощения, но нам пора, — учтиво произнес он. — Да и вам после такого спектакля требуется отдых.
— Прощайте, — тихо произнес Нератов и отвел глаза.
— Прощайте, князь, прощайте, Дмитрий Васильевич, — победно улыбнулась обоим Настя. — Надеюсь, мы еще увидимся.
— Да, да… увидимся… конечно, — пробормотал князь, не понимая, отчего у него вдруг испортилось настроение. Впрочем, так всегда бывало, когда что-либо случалось, но он об этом еще не знал. Или вот-вот должно было случиться.
А Настя, прикусив губу, сосредоточенно смотрела им вслед.
— Обернись, — вдруг тихо приказала она.
— Что? — спросил Плавильщиков.
— Ничего, это я так, — продолжая смотреть вслед князю с внуком, ответила Настя. — Обернись, — требовательно прошептала она.
Когда Гундоров с Нератовым стали спускаться по ступеням, Дмитрий Васильевич обернулся. Настя слегка кивнула ему и улыбнулась. Черные глаза ее светились все тем же неясным светом.
7
Он так и не понял, что заставило его обернуться. Словно кто-то толкнул под локоть и приказал: оглянись. И он оглянулся. И встретился с ее взглядом, обжигающим и ласкающим одновременно. Так еще никто не смотрел на него; глаза этой девушки-актрисы и требовали, и обещали.
Дед нетерпеливо тянул его к выходу, но будь его воля, Нератов остался бы здесь, чтобы еще хоть раз взглянуть в глаза этой маленькой актрисы, такие черные и бездонные, с каким-то странным светом.
Значит, он еще придет сюда. Один.
Как же не похож этот мир, в котором он находился в течение последних двух часов, на тот, что его окружал все годы учебы. Как он занимателен и красочно ярок, в отличие от черно-белого мира в пансионе аббата Николя, в котором он провел столько лет! Даже удивительно, что в самом центре столицы, на Фонтанке возле Обухова моста, существует крохотный искусственный мирок, который он считал единственным и настоящим.
Как он ошибался!
Настоящий мир как раз за стенами пансиона, там, где длинной лентой тянется Невский проспект и возвышаются над Мойкой ажурные чугунные мосты; на постоялых дворах, пропавших запахом щей и подгорелой гречневой каши, и здесь, в Москве, с ее многочисленными церквами, княжескими дворцами, кривыми переулками, слободами и загородными гульбищами.
И театр! Это особый мир, волшебный, не обособленный, как мирок аббата Николя, но дополняющий большой, настоящий, который он только начал познавать. И люди в этом волшебном мире удивительные…
— Вижу, тебе понравилась эта актриска, — ухмыльнулся Гундоров, когда они садились в экипаж.
— Что? — Дмитрий не сразу понял, о чем говорит дед.
— В ней, и правда, есть что-то бесовское. Кто бы мог подумать, что у нее откроется такой актерский дар…
— Вы и правда знакомы с ней? — спросил Дмитрий.
— Виделись однажды в имении отставного прапорщика Есипова, — непринужденно ответил князь и сощурил крохотные глазки. — Она тогда была простой дворовой девкой, а теперь, поди ж ты, актри-иса… — протянул Гундоров. — Однако тебе не о девицах надобно думать, а о службе. Я говорил кое с кем. Графиня Салтыкова уже сказывала о тебе князю Александру Борисовичу Куракину, президенту Коллегии иностранных дел, и он обещал определить тебя в службу в архив Коллегии при первой же ваканции.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
