У хозяйки сидела какая-то лохматая гостья. Пили чай. Увидя Ивана, обе, как по приказу, поставили блюдечки и уставились на него.
Иван поздоровался и прошел за занавеску. Свет от лампы проникал и сюда. Пахло щами, керосином. Душно. Хотелось снова выйти на воздух, но нужно было подготовиться к завтрашнему дню. Учитель уселся на табурет у кровати и, держа тетрадь на коленях, стал набрасывать план беседы. Разговор в кухне возобновился.
— Жила я хорошо, Васильевна, в гости ходила да гостей принимала. И моды всякой нашивала! Только овдовела не ко времени. Вот и пришлось мне порчу отшептывать, ворожить… Но уж всю я правду угадываю!
— Так сворожи мне, я тебе говорю. Не даром ведь! Петушка подарю.
— Не грешно ли?
— Дареный-то? Что ты!
Загремела посуда. Зашелестели по клеенке карты.
Приглушенный загадочный шепот чуть не рассмешил Ивана.
— Карточки печатные, четыре туза, четыре короля, четыре дамки, четыре вальта, четыре десятки…
Неожиданно занавеска раздвинулась, хозяйка спросила с притворной лаской:
— И что ты, господин учитель, все пишешь? Лучше бы с нами посидел, чайку попил.
— А вы не обращайте на меня внимания, — с улыбкой ответил Иван. — Я готовлюсь к разговору с детьми.
Женщины дружно рассмеялись.
— Да чего к нему готовиться!
— Что ребятишки понимают!
Хозяйка задвинула занавеску. Гостья сказала:
— Торкала я языком-то, торкала да еще поторкаю. Ждет тебя, Таисья Васильевна, большая нежданная радость! Всю жизнь радоваться будешь.
— Чему бы это, а?
— Вот помяни мое слово. А петушка-то как — сегодня или завтра отдашь?
— Возьми хоть сегодня. Пойдем, с седала сниму.
Женщины вышли.
Иван подумал:
«Вот здорово! Вот и это бы детям рассказать… Нельзя только сразу… Нельзя. Осторожно нужно. Не озлоблять никого раньше времени. Но о петушке… как его бог покарал, не забуду!»
Умываться утром Иван Михайлович пошел к реке, которая шумела вблизи. Косматый туман сочился меж берез.
С плотов неслись голоса:
— Черти веревки вьют из тумана-то.
— То-то крепка будет!
Дома хозяйка, оглядев его, воскликнула:
— Какой красавчик! Румянец-то — как у девки на выданье, волос волной. И лицо-то круглое да улыбчивое! Иди в школу, начальница требует, покажи ей свою красоту.
…Совсем бесшумно вошла в класс женщина. Тонкое матовое лицо светилось доброжелательностью. Он знал ее имя — Аглая Петровна, но не знал, что она молода и красива.
— Господин Малышев? Ну, давайте знакомиться!
Они сели за одну парту, искоса поглядывая друг на друга. Аглаю Петровну забавляло смущение учителя, и она медлила начинать разговор. Наконец, сжалившись, спросила:
— Нравится вам здесь? Я слышала, вы уже встречались с детьми?
— Суеверий много, — выпалил Иван первое, что пришло в голову.
— О да, суеверий много. В прошлом году скот поразила сибирская язва. Знаете, как ее лечили крестьяне? Вся деревня столпилась, начали тереть сухие доски одну о другую, добывать, как они говорят, «деревянный огонь». Чудодейственный огонь. Этим огнем прижигали язвы. Мор, особенно на лошадей, был огромный. Наших советов не слушали.
Под внимательным взглядом умных карих глаз женщины Иван покраснел. Безо всякой связи попросил:
— Расскажите о Кислове.
И по тому, как вздрогнула Аглая Петровна и оглянулась, понял, что это имя, действительно, всех пугает.
— Это помещик, пьяница, самодур, — полушепотом начала объяснять заведующая. — В общем, несчастный старик.
Слово «несчастный» было для Ивана неожиданным.
— Да, да, несчастный! — повторила женщина. — Живет он с девицей Анной Филаретовной. Она им командует, спаивает, держит в подчинении… Он и сам со странностями… Вот, например, не любит свиста… — Аглая Петровна грустно рассмеялась: — А молодежь наша по ночам вдруг начала его травить свистом… Окружат парни его усадьбу и такое устроят!.. — уже с сокрушением сообщила она и пытливо взглянула на учителя: — Я не знала, что такого мальчика пришлют мне в школу.
— Я справлюсь, Аглая Петровна! — снова покраснев до ушей, воскликнул Иван.
— Да где там! — вздохнула та. — Вы — мальчик. И вот слушайте. Свистит наша молодежь. А Кислов вызовет стражников, и гоняются за парнями целую ночь. Я всегда боюсь — вот кого-нибудь поймают… тогда… забьют до смерти! — Она вздрогнула и нахмурилась.
Иван, превозмогая застенчивость, сказал:
— Вы мне напоминаете народоволку!
— Ну нет! — неожиданно резко бросила заведующая и поднялась: — Я далека от политики… — и тут же переменила тему разговора: — Я знаю, Иван Михайлович, что вы уже познакомились с детьми, они нас ждут, Я придумала сегодня прогуляться с ними в лес.
Дул теплый пахучий ветер. Лес, как и вчера, радовал тишиной, яркостью красок, из его гущи слышались смутные звуки. Несся плот по сверкающей реке. Волны плескались и пели.
Дети тащили на палке котелок, ложки, узелки.
С берега мужики закидывали невод. К неводу привязывали бутылку водки и какой-то сверток в тряпке.
— Зачем это они? — в недоумении спросил Малышев.
Дети враз начали объяснять:
— А это водяному царю…
— Задобрить его надо… — тоненьким голоском объяснила Дашутка Пименова.
Она всех хуже одета. Отец не обращал внимания на дочь, мачеха ее била. Иван еще вчера узнал об этом от детей, и сердце его ныло от жалости. Дашутка забита, поднимет глаза на учителя и тотчас опустит. В глазах страх.
Иван и сейчас поймал на себе ее испуганный взгляд, как бы мимоходом обхватил девочку за плечи и возразил:
— Что ты говоришь такое? Хватит нам царя земного!
Дашутка под его рукой пугливо и радостно сжалась и сообщила:
— В узелке-то табачок, пирог с рыбой!
— Да для чего, Дашутка, скажи мне?
Как меняется человек, когда к нему вдруг отнесутся хорошо!
Совершенно счастливая, уже более окрепшим голосом Дашутка объяснила:
— А чтоб не серчал… чтобы рыбки отпустил!
Когда невод достали, все подошли ближе. Тряпка на неводе растрепалась и была пуста, на воде всплыли кусочки пирога.
— Принял! — переговаривались довольные рыбаки.
Аглая Петровна спустилась к ним, о чем-то поговорила. Те согласно кивали. До Ивана донеслись слова:
— Река-матушка кормит и куском не укоряет.
Рыбаки достали первый улов, отобрали Аглае Петровне крупных окуней. Дети начали чистить рыбу, собирать хворост для костра.
Уха выдалась отменная. Все расселись в кружок. Только беленькая Сима стояла, в смущении теребя фартук. Все вдруг стали степенны, важны. Ждали чего-то.
Сима сказала:
— Господин учитель, Иван Михайлович, мы тебя проздравляем с днем ангела. Мы радуемся, что ты к нам приехал. Мы будем тебя слушаться. Вот и все. А словам этим меня тятя научил.
Аглая Петровна сухо сказала девочке:
— Ты хорошо, Сима, говорила. Только старшим надо говорить «вы», а не «ты». И «поздравляем», а не «проздравляем». Поняла? Садись…
Девочка покорно села, поджав под себя тоненькие ножки.
Иван подумал: «Я не буду учить так назойливо, на каждом шагу», — и покраснел, словно сказал это вслух.
— А откуда вы узнали о моем дне? — тихо спросил он заведующую.
Та усмехнулась:
— Из дела. Там указано, что вы родились 27 августа 1889 года. Значит, вам сегодня семнадцать?
Аглая Петровна налила ухи в блюдце и ела отдельно. О котелок звенели ложки. И опять Иван подумал:«Или каждому бы отдельно посуду, или — общий котел». Заведующая и нравилась ему своей силой, и за что-то он осуждал ее.
Дети затеяли игру в «ляпы», бегали меж высоких сосен. Иван бросился за ними. Аглая Петровна недовольно сказала:
— Господин Малышев, идите ко мне!
Когда он подошел, добавила:
— Не советую вам так держаться с детьми. Если будете слишком свойским, они перестанут вас слушаться.
Иван возразил:
— Я думаю — наоборот. Нам нужно с ними быть здорово свойскими. Зачем отдаляться? — и снова бросился за детьми, которые лукаво поглядывали на него из-за деревьев, плутовато ждали, заманивали.
Он услышал насмешливое восклицание заведующей:
— «Здорово»? Самого, кажется, учить надо!
«Назло это слово с языка не спущу!» — весело подумал Иван.
Видимо, Аглая Петровна почувствовала себя неловко.
Когда шли к селу, миролюбиво сказала:
— При школе есть лошадь и кучер. Если вам потребуется, можете ими пользоваться.
VII
Молодой учитель скоро стал для учеников «слишком свойским». Они провожали его в школу и из школы. Иногда с сумками из мешковины через плечо ходили вместе с ним за село.
Сжатые полосы розовели в солнечном блеске, но солнце не грело, холодно сияло голубое небо. Паутина, висевшая на кустах, была усеяна капельками росы. Утки летели молчаливыми стаями, не садились на кормежку. По оплывшим грядам на огородах скакали вороны. Падали снежинки, набивались в каждую щель замерзающей земли. Прибитая морозом трава хрустела под ногами.
