Роман Сенчин
Нубук
Часть третья
1
Девяносто восьмой мы встретили с Маринкой на Дворцовой площади.
Толпы веселого полупьяного народа, здоровый морозец, хрустящий под ногами снег, красиво освещенный фонарями Зимний дворец. Салют, восторженные визги девчонок. Хлопки вылетающих пробок из бутылок шампанского, пластиковые стаканчики. Ледяные, чуть оплывшие от дневных оттепелей статуи…
Ближе к утру мы забрались в дальний угол кафешки на углу Невского и Мойки, пили крепленую «Изабеллу», ели тосты и целовались. Какой-то ошалевший, далеко уже не молодой пузатый дядя, по виду актер, громко и выразительно травил анекдоты, стоя в центре зала меж столиков, а благодарная публика хохотала до слез.
Да, Новый год мы с Маринкой отметили весело, хотя и скромно. Вообще-то можно было заказать номерок и место за праздничным столом где-нибудь в пансионате под Сестрорецком или даже в Павловске, но делать это надо было заранее, а последние дни декабря пролетели лихорадочно, скомканно… Честно говоря, и все четыре месяца в Питере тоже скомкались, запомнились отдельными вспышками событий; за эти месяцы я нигде не побывал — ни в театре, ни в музеях, не узнал о подготовительных курсах в Пединституте… Даже родителей забыл с Новым годом поздравить, и когда получил от них открытку как раз тридцать первого, пришлось бежать на телеграф, отправлять телеграмму…
Володька вернулся из Дубая бодрым, загорелым, полным сил и энергии. В первый же вечер привез меня к себе на Приморскую и долго крутил видеокассеты, где был запечатлен их отдых, аккуратные пляжи, отели, нереально синее небо, кристально чистое море. Девушки со сказочными формами…
— Во, гляди! — то и дело подскакивал Володька в кресле. — Этот мужик, Питер, миллионер из Австрии. Мировой мужик!.. Во, а здесь мы каждое утро апельсиновым сочком заряжались.
Я усмехнулся, а Володька, горячась, стал объяснять:
— Ты просто не знаешь, что такое апельсиновый сок настоящий! Наши, из пакетиков, — это просто дерьмо… И апельсины там с нашими не сравнить. Там из одного апельсина полный стакан сока выжать можно. При нас выжимали… Да вон, сам гляди!..
На экране смуглокожий симпатичный араб умело разрезает апельсин на две половины и прижимает одну половину к пластмассовой кочечке в столе. Несколько секунд жужжания. Пустая шкурка летит куда-то под стол. Затем — то же самое со второй половиной. И готов стакан мутной золотистой жидкости.
Володька, мускулистый, голый, с вэдэвэшной наколкой на плече, широкими глотками осушает стакан, смачно крякает, как после водки, и говорит арабу: «Сэнкью вэри мач!» (или нечто похожее). Араб обнажает в улыбке белоснежные зубы…
А Володька уже шагает к берегу. Камера, дергаясь, следует за ним, выхватывая глазом объектива то песок, то чуть прикрытую розоватым купальником чью-то девичью грудь, то кусок неба, то Володькины полосатые плавки…
— Блин, Джон вообще снимать не умеет! — беззлобно восклицал Володька. — Глаза можно вывернуть…
Но вот новый эпизод. Андрюха садится на водный мотоцикл, некоторое время в нерешительности покачивается на мелких волнах, а потом, резко выжав газ, уносится вдаль.
— Сейчас, ха-ха! Гляди, гляди!
Пролетев метров двести по прямой, Андрюха попытался развернуться, и мотоцикл, потеряв равновесие, падает набок; наездник слетает с сиденья, плюхается в воду.
Хохот Володьки и наяву, и там, на экране.
— Да, неплохо провели времечко. — Я услышал в своем голосе обиду и зависть.
— Непло-охо… А ты как? Где Новый год встретил?
— На Дворцовой, с Маринкой. Тоже, в общем, ничего.
— А у нас там в ресторане, в большом зале, — стал увлеченно рассказывать шеф, не спуская глаз с экрана, — елку поставили, искусственную, правда, сугробы сделали из пенопласта, что ли, игрушки всякие, конфетти… Кстати, в самом центре жили, в Дейре… район такой. И до залива — семь минут… Во, сейчас я!..
На экране в седло водного мотоцикла садится Володька. Машет рукой в камеру, улыбаясь, как пацаненок. Вот даванул на газ, и мотоцикл бешено рванулся прочь от берега.
— Гляди, как я научился!
И действительно, Володька выделывал на мотоцикле такие финты — прямо балет. Я и вслух сказал:
— Да-а, прямо мотоводный балет какой-то.
— А чего ты хочешь — почти тыщу на эту фигню потратил. Каждый день упражнялся часа по четыре.
— Тыщу чего? — не понял я; после деноминации и тысяча рублей стала суммой не мизерной.
От моего вопроса Володька как-то резко помрачнел, оживленное лицо стало кислым. Он отвалился на спинку кресла, вздохнул:
— Долларов, чего же еще… Вообще столько денег просрал. Копил, собирал — и вот за десять дней… Там-то, конечно, весело было, ни о чем не хотелось заморачиваться, а теперь…
Беспорядочно мечущийся глаз нашел Макса и Лору и успокоился. Те, заметив, что их снимают, обнялись, заулыбались голливудской улыбкой. Красивые, свежие, длинноногие…
— Ладно я, — тут же заворчал Володька, — я, в принципе, могу позволить себе, а вот этот клоун вообще обезумел. Знаешь, что делал?
Я усмехнулся:
— Откуда ж мне знать…
— Прикинь, заказывал персональный бассейн со своей Лорой, и по полдня они там торчали. А день — пятьсот баксов… И откуда деньги? Месяц назад чуть не на коленях нас с Дрюней просил тридцать тысяч одолжить, а теперь — круче миллионера.
Когда кончился очередной сюжетец, Володька погасил видак, телевизор и камеру, в которой и крутились маленькие кассеты.
— Надо фильм смонтировать. «Русские ребята в ОАЭ». Иногда вечерком после рабочего дня приятно, наверное, будет повспоминать. — И, снова придав голосу деловитую бодрость, спросил: — Как товар? Привезли, все проверил?
— Ну да, — кивнул я, точно бы каждую неделю принимал фуры с обувью, — все нормально.
— Ла-адно… — Володька потянулся. — Надо снова впрягаться… Хм, во что там впрягаются — в хомут? в ярмо?
— Не знаю.
— Как не знаешь, ты ж из деревни.
Я обиделся:
— Извини, я лошадей не запрягал.
— Значит, впряжемся в ярмо… — И голос Володьки посерьезнел: — Я там, в Дубае, кое-какие справки навел. Что, как… Думаю представительство там открыть.
— Зачем?
— Потом объясню. Рано еще, сам еще не решил окончательно… Я же не просто отдыхать туда ездил…
— Зачем в Дубаях, — не мог я понять, — твоя обувь?
— Да речь уже не об обуви. Надо расширять бизнес, разрастаться…
Я пожал плечами, поднялся:
— Пойду покурю.
— Трави-ись. Хотя лучше б кальций пил — и кости укрепляются, и вообще состояние как-то лучше… — Володька взял с журнального столика бутылку «Бонаквы», плеснул в стакан. — Только, слышь, Ром, никому пока про мои планы. Все еще так, самому не ясно.
— Да конечно. Мне-то… — Я кашлянул и поправился: — Мое дело маленькое.
— Вот и плохо, что маленькое. Маленькими все хотят быть — удобно.
Я шмыгнул в прихожую, открыл дверь в подъезд. Володька, громко глотая, пил минералку.
Честно говоря, этот его план с каким-то там представительством в каком-то там нереально чистеньком курортном Дубае мне был не по душе. Напугал даже… Не могу утверждать, что я предчувствовал дальнейшие проблемы, да что там проблемы — катастрофу, просто я всегда ко всем нововведениям относился с тревогой. Отец, например, придумывал усовершенствование для полива огорода, а я, в душе по крайней мере, был против; мама предлагала переставить мебель в моей комнате — я же неизменно и наотрез отказывался, хотя умом понимал, что огород действительно поливать будет легче, комната после перестановки станет уютнее. Но главное, чтоб все было как было, привычно, а значит — надежно.
Так же и с планом Володьки. Бизнес его сейчас хоть и не особенно прибыльно, все же крутился, приносил кое-какие доходы, а сунешься во что-то другое — и можно напороться на неприятности, на проблемы…
Когда я вернулся, Володька просматривал газеты. Ироничным тоном процитировал мне астрологический прогноз из «Комсомолки» на наступивший год:
— «Тысяча девятьсот девяносто восьмой год, к сожалению, будет изобиловать техногенными авариями, природными катастрофами и социальными волнениями. Ожидается бум появления всяческих „пророков“ и „ясновидцев“. В этом году как из рога изобилия потекут научные открытия, особенно сделанные в области медицины. А в конце августа грянут реформы, которые продолжатся до конца октября, и эти перемены потрясут каждого россиянина до глубины души». — Володька перевел взгляд на меня: — Слыхал?
А я отмахнулся:
— Такое можно про любой год писать — не ошибешься…
Позже, вспоминая этот вечер, я увидел, что он был преддверием наших проблем, а точнее сказать — катастрофы.
Нет, вообще-то все шло очень даже неплохо.
