В письме Энгельсу (24 июня 1865 г.) Маркс пишет: «Догма Лапинского, будто великороссы не славяне , отстаивается господином Духинским (из Киева, профессор в Париже) самым серьезным образом с лингвистической, исторической, этнографической и т.д. точек зрения; он утверждает, что настоящие московиты, т.е. жители бывшего Великого княжества Московского, большей частью монголы или финны и т.д., как и расположенные дальше к востоку части России и ее юго-восточные части… Выводы, к которым приходит Духинский: название Русь узурпировано московитами. Они не славяне и вообще не принадлежат к индогерманской расе, они — intrus [пришельцы], которых требуется опять прогнать за Днепр и т.д… Я бы хотел, чтобы Духинский оказался прав, и чтобы по крайней мере этот взгляд стал господствовать среди славян» [26, с. 106-107].
Отвлечемся от тех мотивов, которые побуждали Маркса обнаружить в русских жилах монгольскую кровь, выгнать их обратно за Днепр и т.д. Вникнем в методологический смысл рассуждений. Казалось бы, какая разница во второй половине ХIХ века, с кем смешались и чье имя узурпировали русские в ХIII веке? Ведь все это — преданья старины далекой. Есть русский народ, есть Россия, со времени монгольского нашествия прошло несколько исторических эпох — так давайте в оценке идеологии и политики России исходить из реальности Нового времени. При чем здесь анализ крови? Если ему придается такое значение, что возникает желание сообщить об открытии всем славянам, то только потому, что именно в «крови», в расовой принадлежности таится, по мнению Маркса, неизменяемая со временем сущность московитов, которые коварно примазались к славянам.
Идея, что русские являются не славянами, а пришельцами, которые узурпировали имя Русь, что это азиатский народ, даже не принадлежащий к индогерманской расе — часть русофобии , большой идеологической доктрины, которая внедрялась в сознание западного обывателя начиная с Возрождения. Удивительно то, что Маркс благосклонно обсуждает почерпнутые у польских русофобов самые гротескные мифы этой доктрины, которые уже тогда находились в полном противоречии с научными представлениями. Отсюда и желание найти у русских следы ассирийской крови — ведь один из мифов русофобии гласил, что они произошли от библейского народа Мосох !
Натурализация этничности не ограничивается у Маркса только биологизацией, «голосом крови ». Он охотно подхватывает и теории о влиянии «почвы ». Сообщая Энгельсу о новой книге, Маркс пишет: «Очень хорошая книга, которую я пошлю тебе…, это П. Тремо «Происхождение и видоизменение человека и других существ» (Париж, 1865). При всех замеченных мной недостатках, эта книга представляет собой весьма значительный прогресс по сравнению с Дарвином… Применение к истории и политике лучше и содержательнее, чем у Дарвина. Для некоторых вопросов, как, например, национальность и т.п., здесь впервые дана естественная основа.
Например, он исправляет поляка Духинского, теорию которого о различиях в геологии России и западнославянских земель он в общем подтверждает, отмечая ошибочность его мнения, будто русские — не славяне, а скорее татары и т.д.; считает, что ввиду преобладающего в России типа почвы славяне здесь татаризировались и монголизировались; он же доказывает (он долго жил в Африке), что общий тип негра есть лишь результат дегенерации более высокого типа».
Далее Маркс цитирует Тремо: «На одной и той же почве будут повторяться одни и те же характеры, одни и те же способности… Истинной границей между славянскими и литовскими расами, с одной стороны, и московитами — с другой, служит главная геологическая линия, проходящая севернее бассейнов Немана и Днепра… К югу от этой главной линии, задатки и типы, свойственные этой области, отличаются и всегда будут отличаться от тех, которые свойственны России» [26, с. 209-210].
Итак, одна почва «производит» московитов, а другая — литовцев. Разная у них капуста растет. Видно, к проблеме происхождения народов основатели марксизма подходили с той же немецкой биологизаторской мудростью, что и к характеристике социальных типов — «Der Mensch ist was er isst» («Человек есть то, что он ест»). То, что удивляло в мифологии «кормящего ландшафта» у фашистов, рассуждавших о значении свиньи для различения арийцев и евреев, уходит корнями в немецкий романтизм.
Л.Н. Гумилев, подходя к своей идее о роли ландшафта в создании этничности, цитирует классиков марксизма. Он пишет, приводя цитату из важного труда Энгельса «Происхождение частной собственности, семьи и государства»: «Энгельс развивает мысль Маркса, указывая на прямую связь пищи с уровнем развития разных племен. По его мнению, «обильному мясному и молочному питанию арийцев и семитов и особенно благоприятному влиянию его на развитие детей следует, быть может, приписать более успешное развитие обеих этих рас. Действительно, у индейцев пуэбло Новой Мексики, вынужденных кормиться почти исключительно растительной пищей, мозг меньше, чем у индейцев, стоящих на низшей ступени варварства и больше питающихся мясом и рыбой» [27, с. 32].
Тут Энгельс, похоже, пошёл на поводу у идеологов раннего капитализма, в энциклопедии которых (1771) говорилось: «Крестьяне обычно довольно глупы, ибо питаются они лишь грубой пищей». Не отсюда ли пошёл миф об «идиотизме деревенской жизни»?
Это — выражение крайнего биологического детерминизма . Социал-дарвинистский взгляд на социальные группы смыкается с таким же взглядом на расовые и этнические. Энгельс пишет: «Формы мышления также отчасти унаследованы путем развития (самоочевидность, например, математических аксиом для европейцев, но, конечно, не для бушменов и австралийских негров)» [28, с. 629]. Судя по всему, термин «унаследованы» здесь понимается буквально, биологически. Ведь откуда иначе возьмется «самоочевидность математических аксиом», например, у неграмотных европейцев? Только как наследственное качество.
Мы удивляемся: как могли западные социал-демократы в начале ХХ века принять расизм империалистов. Вот слова лидера Второго Интернационала, идеолога социал-демократов Бернштейна: «Народы, враждебные цивилизации и неспособные подняться на высшие уровни культуры, не имеют никакого права рассчитывать на наши симпатии, когда они восстают против цивилизации. Мы не перестанем критиковать некоторые методы, посредством которых закабаляют дикарей, но не ставим под сомнение и не возражаем против их подчинения и против господства над ними прав цивилизации… Свобода какой-либо незначительной нации вне Европы или в центральной Европе не может быть поставлена на одну доску с развитием больших и цивилизованных народов Европы» [29].
Но ведь Бернштейн почти слово в слово повторяет утверждения Маркса и Энгельса.
Глава 4. Тезис о «прогрессивности» поляков как политическое средство
В своих рассуждениях о «качествах» разных народов Энгельс отбрасывает принцип беспристрастности и выступает с позиции политической выгоды для «своих». Он писал, что немцы и мадьяры угнетали «славянские племена» (чехов, хорватов, сербов и др.), а те покорно терпели — что свидетельствовало об их низкой «жизнеспособности» и оправдывало их угнетение. Но вот славяне выступили против своих угнетателей — именно за свою свободу, чтобы сбросить «ярмо, возложенное на них четырьмя миллионами мадьяр». Энгельс этого и не отрицает: «Южные славяне, уже тысячу лет тому назад взятые на буксир немцами и мадьярами,… поднялись в 1848 году на борьбу за восстановление своей национальной независимости» [12, с. 184]. Тут бы и похвалить их за проявление жизнеспособности и дух свободы. Нет, в их стороны сыплются проклятья. Значит, дело не в свободе, а в том, на чьей ты стороне в данном конфликте. Славяне здесь — против «Запада», в этом все и дело.
Здесь стоит сделать маленькое методологическое замечание. Трактовать обобщающие постулаты Энгельса надо очень осторожно. В разном контексте смысл их может меняться на прямо противоположный — без всяких предупреждений. Вот, он заявляет, например (в письме Каутскому 7 февраля 1882 г.): «Устранение национального гнета является основным условием всякого здорового и свободного развития» [20, с. 220]. Казалось бы, формула имеет общее значение. Но нет, она относится только к Польше — Энгельс выдвинул ее в поддержку борьбы польских социалистов против России. Точнее, Энгельс оговаривается, что «две нации в Европе не только имеют право, но и обязаны быть национальными, прежде чем они станут интернациональными: это — ирландцы и поляки» [20, с. 221, 222].
В другом месте, задолго до этого (в 1847 г.), Энгельс, стоя на митинге рядом с Марксом, говорит знаменитую фразу: «Никакая нация не может стать свободной, продолжая в то же время угнетать другие нации». Формула эта также предельно обобщенная (хотя и высказана в контексте польского вопроса) — никакая нация не … Казалось бы, через год он должен был бы напомнить эту формулу немецким и мадьярским борцам за свободу и призвать их к национальному освобождению славян. Как мы видели выше, ничего подобного не произошло — он призвал их к кровавому терроризму против славян.
