К гостям были приставлены смазливые особы, называемые отчего-то «hostess», что по-русски значит «хозяйка». В обязанности этим самым хозяйкам вменялось знакомить гостей друг с другом и развлекать их непринуждённой беседой. О последствиях бесед мне достоверно ничего не известно. Не знаю также как там насчёт «hostess», но когда-то, я слышал, таковых дамочек называли гетерами или гейшами. И вот представьте, подруга моя записалась в гетеры! А теперь представьте восторг мой по этому поводу.
Платить ей, правда, обещались неплохо: по пятидесяти долларов за вечер. Регулярность же вечеров была произвольной, то есть оставалась на усмотрение хозяев.
Конечно, пятьдесят долларов даже и в месяц нам бы не помешали. Но, вообразив только своё положение, я пришёл в ужас. Хорош был бы я, сожительствуя с гетерой! Уж лучше, по-моему, не доедать, чем так позорить себя. А подруге своей я отчеканил, что если ей угодно быть гетерой или кем угодно в этом роде, это её дело, я не стану препятствовать. Но и обременять её знакомством с собой тоже больше не стану. А потому пусть делает выбор: либо рвёт свой послужной список, либо оставляет всякую надежду на дальнейшее со мной общение.
Она ушла с работы. Впрочем, успела-таки отработать один вечер и принесла в дом свои пятьдесят долларов. Клянусь, если бы у меня были другие обстоятельства, я пренебрёг бы этими грязными деньгами! Я так и сказал своей подруге, беря у неё эти пятьдесят долларов. И ещё прибавил, что весь этот детский сад с играми в ломбард, в дом терпимости или во что там ещё, мне надоел. А равно и всякая жертвенность. И посему я попросил бы больше ничем ради меня не жертвовать.
Пока я говорил, она молчала и только странно так на меня смотрела, точно хотела вовнутрь мне заглянуть, в голову мою проникнуть.
Её лицо, обычно глупо-доверчивое, а тут вдруг жёстко-сосредоточенное, плутовское даже, разозлило меня. Через такое её лицо я точно почувствовал для себя что-то опасное. Помню, хотел ей тогда же со злости про измену свою рассказать. Да удержал себя вовремя. Ведь расскажи я, она и обрадуется: мною, как виноватым, понукать начнёт. А уж такой радости я не мог ей доставить...
Так, в мытарствах прошло что-то около трёх месяцев. За это время я ни разу не улыбнулся, я исхудал пуще прежнего, я издёргался. А подруга моя так надоела мне со своими душеспасительными разговорами, со своим примитивным подбадриванием, что я совсем было решился домой её выпроводить. Но в последний момент решимости у меня убыло: не доставало теперь только истерик и объяснений. И я рассудил, что выгнать её всегда успею, а лучше всего – как дела улажу. По крайней мере, одной неприятностью меньше.
Подруга моя, замечая всякий раз, что возбуждает во мне только досаду, деликатно умолкала. Но это-то самое деликатное умолкание было, по своей нарочитости, воплощённой неделикатностью, а потому вызывало во мне ещё большие негодование и досаду. Она вела себя со мной, как если бы я был сумасшедший, и она опасалась спровоцировать у меня припадок. Чёрт возьми! Я не хочу, чтобы меня жалели! Так я и заявил ей однажды. Да, я одинок и несчастен, я, может быть, нуждаюсь в искреннем и дружеском сочувствии, но не в унижающей меня жалости. «А всё потому, – ответила она мне, – что тебе нравится быть несчастным». С её слов выходило, что я вовсе не несчастен, но очень хотел бы быть таковым. Что мне нравится страдать и изводить себя, что этими страданиями я упиваюсь. Вот как кто-то богатством своим упивается, так я своими страданиями. Сам же отыскиваю их, сам же их пестую, а потом наслаждаюсь.
Я не ожидал от неё такого выпада. Да и потом, что это за бред? Кому это понравится быть несчастным? Каждый человек на земле стремится к счастью, каждый ищет его и за то, чтобы обрести, готов порой по чужим головам шагать. И только я один, дурак этакий, упиваюсь своими страданиями. Слышали вы что-нибудь глупее?
Ну, зачем, зачем понадобилось ей изводить меня глупостями? Ведь знала же она о моём состоянии.
В ответ я просто взбесился, и мне вдруг ужасно захотелось ударить её в ту минуту. Я, помню, и руку уже подвинул в её сторону. Но тут мы глазами с ней столкнулись, замерли оба. Я заметил по её взгляду, что она угадала моё желание: сначала в глазах её промелькнул испуг, но тут же испуг сменился чем-то похожим на дерзость. И эта дерзость её, эта готовность отпор мне дать, вызов принять, меня и остановила. Впрочем, я никогда не сомневался, что при любом раскладе она сама ко мне прибежала бы о прощении молить. Но руку свою я всё-таки удержал. Оставить же всё, как есть, а значит, позволить ей торжествовать, я не мог. Нужно было какой-то шаг сделать, дать понять, что не спасовал перед ней. Думать мне было некогда, и я, почти не сознавая, что делаю, молча повернулся и ушёл.
На улице скупо падал снег. От фонарей и светящихся окон было светло. Особенно ярко горели окна в здании НИИ, через дорогу от нашего дома. Я постоял возле подъезда, пытаясь подумать хоть о чём-нибудь, но, потерпев неудачу, побрёл, сам не зная, куда. В голове у меня было пусто и гулко, я не мог сосредоточиться ни на чём и только хватал обрывки мыслей.
Морозило, и я скоро замёрз. Но с каждым шагом, по мере того, как я удалялся от дома, мне становилось покойнее, в голове прояснялось, точно туман рассеивался. Поначалу я никак не мог сообразить, что же теперь буду делать и куда иду. Но, вспомнив, как в прошлый раз хорошо подействовало, я решил снова пожить денька три в той же семье. Что меня примут там, я нисколько не сомневался. А главное, во мне уверенность тогда появилась, что подобные встряски время от времени просто необходимы в отношениях с женщиной. Тем более, когда женщина начинает надоедать. Может быть, думал я, через несколько дней разлуки у меня исчезнет желание прогнать её от себя. Всё это нервы, мнительность или что там ещё...
Но домой я вернулся только через неделю. Хотел, впрочем, и раньше. Но случилось со мной нечто важное и непредвиденное.
Ещё за месяц до того, как я поселился у них, младший из братьев, тот самый, что учился со мной на курсе, нашёл для себя работу. Через каких-то своих знакомых он пристроился на одну из новоиспечённых киностудий. Кажется, ассистентом оператора. Работёнка, конечно, так себе. Но опыт! Но деньги! В общем, я и к нему обращался, чтобы похлопотал обо мне. Он обещал. Но как-то всё это вскоре замерло, так что я уж и забыл. И вот представьте, лишь только я переехал к ним, как он и огорошил меня, сообщив, что есть работа. Господи! Я не верил своим ушам. Ведь я отчаялся, надеяться перестал. А тут вдруг такой случай!.. А главное, совпадение. Точно я специально за весточкой к ним явился!
Речь шла о каком-то новом проекте: предполагалось издание электронных энциклопедий. Вот и требовался человек, способный смонтировать и записать исчерпывающий видеоряд. Кстати, среди прочего замышлялась энциклопедия кино, что особенно меня радовало.
О такой работе я мог только мечтать. Во-первых, она позволяла мне учиться, потому что никто не требовал являться к строго определённому часу. Во-вторых, это был значительный опыт. В-третьих, я находил интерес в своей работе. В-четвёртых, мне обещали платить вдвое против того, что стоила моя комната. А это значило, что я сам, без чьей-либо посторонней помощи смог бы впредь расплачиваться за жильё и ещё столько же оставлять себе на разные нужды.
На другой же день мы с благодетелем моим отправились на переговоры. Знакомство, короткое собеседование – и я был принят. В тот же день и заступил. Ну, само собой, что закрутился. Входил в курс дела, да и отметить нужно было: ребята обиделись бы. Но о ней-то во всё это время я не забывал. Вот, что важно! А что не звонил, так это в воспитательных целях. Я ведь хотел все противоречия наши разрешить. Я, может быть, специально время тянул, чтобы потом, в один прекрасный момент явиться и ошеломить. Я и розу хотел купить, прежде чем домой идти. Вот только денег тогда не оказалось. Я представлял себе, как войду с розой, а подруга моя ко мне бросится, а я хорошие вести ей сообщу и при этом непременно улыбаться буду. Именно эту улыбку я с удовольствием представлял себе, представлял, как стану говорить и при этом широко так улыбаться. Ведь я всё простил ей, я ободрился, я мириться с ней шёл!
Господи! Хорошо ещё я не купил этой глупой розы. Воображаю себе, как я бы был смешон...
Да, да. Вот такой банальный и скучный конец у моей истории. Она ушла от меня. Она! От меня! Да я всё, что угодно мог вообразить себе, но только не это. Я вернулся домой, ещё на лестнице предвкушая восторги и слёзы, но вместо подруги в прихожей меня встретила старуха, хозяйка квартиры. Она недовольно и с удивлением оглядела меня и сказала: «А я думала, ты съехал». И тут же закрылась в своей комнате. Предчувствуя недоброе, я вошёл к себе. Был тот час, когда подруга моя обыкновенно возвращалась домой. Но тогда в комнате её не было. Не было и вещей её.
Я не стану описывать, как спервоначалу лишь заметил кое-какие неясные перемены в комнате; как понял вдруг, что это её безделушек не хватает; как распахнул шкаф и увидел, что он опустел – всё это ерунда и не идёт к делу. Главное же, я понять не мог, как она на такое решилась. Даже я осмелиться не смог. А, признаюсь, был у меня один случай, одно приятное знакомство. Ещё прошлой весной познакомился в баре. Так ведь то идеал мой был, мечта моя. Я налюбоваться на неё не мог. Но тогда я был уже человек несвободный. Она тоже. И оба мы, как люди ответственные и честные, не смогли так просто жизнь свою и чужую перевернуть. А ведь теперь, я знаю, меня это мучить будет. Что не я чужой судьбой распорядился, а только сам пешкой стал. И что мог же я шаг такой сделать и участь свою на лучшую променять. Эх! Да кабы знать, то уж непременно всё по-другому бы вышло. Ну, не говорил ли я, что несчастен? Мне и тут даже не повезло...
