Время, однако, шло, а Вероника во дворе не появлялась. Кошка окончательно плюнула на охоту и легла на бок посреди тротуара; самый хвост ее устал и вытянулся на отлете, вяло подергиваясь. Успокоились и голуби; они наелись и занялись личной жизнью: кто принимал пылевые ванны, кто спал на животе, затянув глаза пленочками, кто толковал про любовь с соседкой или соседом. Петрович ногой раздавил последовательно все «куличи» в песочнице, посидел на трех разных лавочках и несколько раз прошелся по двору из конца в конец. Нетерпение в нем сменилось разочарованием, разочарование — скукой. В голову уже стали приходить фантазии не совсем романтического свойства: о том, к примеру, что нынче Ирина приготовит на обед…
И совсем было собрался он уходить, как вдруг из дома… нет, из дома вышла не Вероника, а двое незнакомых мальчишек — каждый на голову выше Петровича. Выйдя из подъезда, они оглядели свой двор так же по-хозяйски, как давеча Сережка-«мусорник», и, конечно, немедленно обнаружили в нем одиноко слонявшегося чужака. Мальчишки о чем-то коротко между собой переговорили и направились к Петровичу. Еще издали, по одной только их разбитной походке он понял, что эта встреча не сулит ему ничего хорошего. Скука у Петровича прошла, зато желание уйти отсюда многократно усилилось. Так и следовало поступить: бежать, не дожидаясь развязки; но, как это часто с ним бывало, опасность ввергла Петровича в оцепенение. Со стороны поведение его могло показаться вызывающим: он стоял как вкопанный, покуда мальчишки не подошли вплотную. Один из них, не говоря ни слова, сделал рукой движение, будто хотел ткнуть Петровича в живот… но он не шелохнулся.
— Боисся? — усмехнулся мальчишка.
— Нет, — ответил Петрович напряженным голосом.
Забияка, казалось, огорчился.
— Ничего, — пробормотал он, — щас забоисся…
Пока он заговаривал зубы, его приятель зашел Петровичу за спину и стал на четвереньки. Тогда первый, вдруг прервавшись на полуслове, сильно толкнул Петровича в грудь. Расчет был верен: не сразу даже сообразив, что произошло, Петрович оказался на земле. Впрочем, он недолго оставался в лежачем положении, а быстро вскочил и с красным от гнева лицом запальчиво крикнул:
— Вы!.. Что вам надо?
Мальчишки удивились его прыти, и тот, что был поразговорчивее, насмешливо спросил:
— Ты из какого дома, щегол?
— Вон из того, — показал он сердито.
— Вот и уходи к себе во двор!
Но беда была в том, что Петрович не любил, чтобы им командовали. Он и сам очень хотел уйти, и он, конечно, ушел бы… если бы они не приказывали.
— Не уйду, — заявил он, и это уже было полным безрассудством…
Петрович падал много раз от толчков, либо скошенный подножкой, но не сдавался, а даже лежа на спине, отбивался от противников ногами.
— Дур-раки!! — кричал он им, от ярости не чувствуя боли.
Наконец, мальчишки, сами запыхавшиеся от борьбы, уселись на Петровича верхом и, скрутив ему руки, лишили его всякой возможности сопротивляться.
— Что будем делать? — спросил один другого.
Подумав, тот предложил:
— Давай накормим его песком.
Это уже было слишком! Петрович завопил так громко, что старушки, дремавшие на лавочке, вздрогнули и очнулись. Одна из них даже встала и заковыляла к дерущимся.
— Вот я вам! — еще издали она показала палку.
Мальчишки отпустили Петровича и приготовились дать стрекача.
— Санька, паршивец! — пригрозила старушка. — Смотри, поймаю — к матери за ухо отведу!
— Поймала! — отозвался тот, к кому она обращалась.
Но старушка, конечно, и не пыталась никого ловить. Она подслеповато вглядывалась в Петровича:
— Чей это? Не пойму…
— Он с того двора, — хором пояснили мальчишки.
— Ишь, куда забрел, — удивилась старушка. — С того двора, так и ступай к себе. Не то бока тебе намнуть.
Впрочем, бока ему уже намяли. Петрович покинул поле боя не в лучшем виде, довольный лишь тем, что сумел не расплакаться.
Какая разница между его вчерашним возвращением домой и сегодняшним! — Ирина была потрясена. А когда она вышла из потрясения, то принялась Петровича отмывать и мазать его царапины зеленкой. Тогда он узнал, что лечить боевые раны еще больнее, чем их получать.
Но когда вечером пришли Генрих с Петей, то оба они сказали, что, по их мнению, не случилось ничего страшного. Драки, — заявили они, — дело мужское. Ободренный Петрович поведал им о своем сражении — во всех геройских подробностях, частью даже присочиненных. Только об одном он не стал распространяться: о том, с какой целью ходил он в соседний двор.
А ведь было еще одно, утешительное для Петровича соображение — скорее даже не соображение, а фантазия. Отчего-то ему казалось, что пострадал он сегодня не просто так, а во имя чего-то важного. И всякий раз при этой мысли Петровичу грезилась она — синеглазая Вероника…
Даже когда уложили Петровича в постель, когда погашен был в детской свет, события минувшего дня не хотели его отпускать. Они только преображались тем сильнее, чем дальше ко сну клонилось его сознание. Вот опять он увидел Веронику, — она вышла во двор со скакалками и… сейчас же была взята в плен кровожадным Санькой. Петрович вмиг оценил он ситуацию; в руке его оказалась увесистая палка. «Паршивец!» — вскричал он и бросился Веронике на выручку. Санька от страха даже не смог убежать; под градом ударов он упал на землю и что есть мочи принялся вопить. «Накормим его песком?» — предложил Петрович. «Не надо, — сжалилась над поверженным Вероника. — Видишь, он и так описался». Она подошла к своему спасителю и потрепала по волосам…
Назавтра Петрович проснулся под перестук дождевых капель, — за окном непогодилось. Правда, дождик был весенний и вскоре кончился, но облака продолжали морщить небо, придавая ему то унылое, то беспокойное выражение. На душе у Петровича тоже было неясно. Сегодняшней прогулки дожидался он с некоторой тревогой.
Подавая ему одежду, вычистить которую после вчерашнего стоило немалых трудов, Ирина хмурилась.
— На улице сыро, — предупредила она. — Ты уж постарайся сегодня не драться.
Петровичу и самому не улыбалось быть битым во второй раз. Сегодня он не пошел сразу в чужой двор, а, забравшись в палисадник, отыскал там палку, какими мальчишки пользовались для своих потешных сражений. Лишь вооружившись таким образом, он осторожно обогнул свой дом и выглянул из-за угла, чтобы оценить обстановку. На сей раз за домом царило полнейшее безлюдье. По случаю плохой погоды не было даже старушек на лавочке, — только в некоторых окнах виднелись их лица между цветочными горшками…
И снова для Петровича потянулось ожидание. И снова, словно специально, чтобы развлечь его, откуда-то появилась вчерашняя желтая кошка. Ее-то что выгнало на улицу? — голуби все попрятались от дождя под крыши, так что шансов у нее сегодня было не больше, чем у Петровича. Она то и дело гадливо трясла лапами, а промокший хвост ее тащился сзади, извиваясь как пойманная змея. В итоге своих унылых и бесцельных блужданий кошка набрела на Петровича и, поняв вдруг, что перед ней человек, замерла настороженно. Чтобы она не боялась его, Петрович отвел взгляд; он отвел взгляд от кошки, и… в это мгновенье произошло чудо. Он увидел, как дверь Вероникиного подъезда отворилась. Подъездная дверь проскрежетала пружиной и хлопнула, выпустив во двор Веронику собственной персоной. Девочка выпорхнула, и пасмурный день тотчас расцветился. Все на ней было в оттенках красного: и незастегнутый шуршащий плащик, и шерстяное платьице с пояском; и даже блестящие, легкие не по погоде туфельки. Шапки на Веронике не было, потому что не нашлось бы такой шапки, чтобы вместила огромные, словно два облака, банта… Петрович был ослеплен, однако, одолевая нахлынувшую застенчивость, он все-таки решился подойти.
— Петрович! — узнала его Вероника. Она хихикнула, но тут же приняла важный вид, достойный своего великолепного наряда.
— Ты — гулять? — робко поинтересовался он.
— Не-а, — ответила девочка, — сейчас мама выйдет. — И со значением пояснила: — Мы в Дом пионеров.
«Ясно, — подумал Петрович. — Вот почему она во всем красном». Он видел пионеров: они носили красные галстуки и ходили под красными флагами. Пионеры были лучшие из школьников — им даже в парках ставили памятники. Непонятно только, какое отношение к ним имела Вероника, ведь на взгляд она казалась не старше Петровича. Можно было спросить у нее — спросить, что общего между ней и пионерами, но он постеснялся. Вообще разговор у них как-то не клеился. Петрович молчал, морща палкой лужу на тротуаре, а Вероника поминутно оглядывалась на подъездную дверь.
И вот опять вскрикнула дверная пружина, и из дома выплыла Вероникина мать — та самая красногубая женщина. Сегодня она накрасилась еще ярче — будто ела варенье и не утерла рот. Пальто на матери было бордовое, сумочка при ней была лаковая розовая, — словом, нельзя было не заметить, что в цветовом отношении она и дочь вполне гармонировали. При виде Петровича Вероникина мать рассердилась:
