Алло, папа? Папа, мне очень нужно в парикмахерскую. Как нет денег? А куда же они делись? Ах, диски и карбюратор… И цемент для дачи? Я рада, папочка, что ты купил цемент. И доски купил? Вот здорово! А что же мне делать? Ну, папа, я же в театр с Лёшкой Зайцевым иду! Нормальный парень, да. Я знаю. Поэтому мне срочно нужно в парикмахерскую. Почему это чепуха? Ах, ему это всё равно? Почему ты так думаешь, папочка? Мне почему-то кажется, что ему не так уж всё равно… Нормальные мужики на всякую ерунду внимания не обращают? Так то — ерунда, а то — голова! Ах, это моя голова — ерунда? Очень смешно, папочка… Пап, ну что мне делать-то? Не буду я ни у кого занимать, вот ещё! Уложить как-нибудь и не паниковать по пустякам? Ну, ты даёшь, па…
Легко сказать, уложи. А если они не укладываются! Может, если самой немного подстричь? Я немножко, самую малость отрежу.
Так, стоп. Это как-то несимметрично. То, что слева — очень красиво. Совсем не то, что справа. Сейчас мы все это у-рав-ня-ем и получится… Пожалуй, теперь лучше, чем слева. Так. Ну, ещё. Теперь уже никак нельзя немножко. Теперь уже надо радикальное что-то делать. Секундочку, я попробую вот тут укоротить.
Ой, мама! Правого виска почти совсем не осталось. Только без паники. Ну, хорошо, пускай будет асимметрично. Сейчас это модно. Нет, погодите. Это же какой-то кошмар. Это я даже не знаю, как и назвать. Это же всё отстрижено!
Помогите! Что делать?! Стоп. Главное — не впадать в панику. Может, будет лучше, если второй висок будет такой же, как первый? Что у нас получилось? Что-то похожее на ирокез. Ирокез мне не нужен. Я что, панк разве? А жить как? Может, если затылок покороче? Ирокез не будет так бросаться в глаза…
Похоже, в театр никто уже не идёт. И вообще никто никуда не идёт. Потому что в таком виде на людях нельзя показываться.
Сколько же мне на улицу не выйти будет? Месяц? Два? Да, пожалуй, что и полгода…
Надо подумать о том, как прожить полгода, не показываясь на люди. Мне же в школу ходить как-то нужно! Прямо хоть налысо брейся. Стоп. Налысо? Ой, а как же я буду жить лысая? А такая как? Эх, была не была! В крайнем случае, надену бандану. Или кепку. Или сделаю вид, что так и было задумано. Вот, точно. Сделаю вид, что так и было задумано!
Так-с, где у отца бритва. Что-то как-то быстро она затупилась. Пойду, возьму ещё одну. Нет, лучше две. Ой, кончились. Ну, ничего, папа не рассердится. Смотри-ка, очень даже неплохо вышло. Вид хоть и бандитский, но ничего себе, симпатичный. Я, наверное, не буду брить все остальное. Хватит висков и затылка.
Всё-таки настоящую красоту ничем не испортишь! Если всё, что осталось, взлохматить, а в уши вот эти огромные чёрные кресты вставить, совсем хорошо выходит. Теперь косметика. Где там у мамы тональный крем лежал? Надо же, полгода тюбик лежит, а всё почти полный. Как будто им и не пользуются. А мне брать запрещается. Бывают же такие жадные люди — сами не пользуются и другим не дают!
Теперь юбку самую короткую, бархатную, мамины сапоги на шпильках (всё равно мама только завтра прилетает, придёт усталая, авось не заметит) и даже можно идти в театр!
Лёша Зайцев оказался мужественным парнем. Мы чинно прогуливались в фойе под руку: Лёша в костюме и своих «простых золотых часах», и я — с бритым затылком и со своими щедрыми формами — в мини-юбке. Мы, кажется, ещё потом куда-то ходили. Один раз.
Дальше меня уделывает Медведь. Она, оказывается, себе целый кожаный костюм сшила. Сама. Потому что она лет с шестнадцати делала на продажу всякие сумочки-игрушки, и умудрилась дёшево купить кожу. Несколько кусков.
И из этих кусков сшила костюм. Такой чёрный. С разрезом на юбке, за который арестовать можно. С короткой курткой на молнии и с зелёным мехом.
Как только упоминается зелёный мех, в редакции начинается радость и веселье. Мы кричим: «Мексиканский тушкан!». Потому что мы все выросли на «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова, и у нас общая любимая цитата: «Эллочка сама красила мексиканского тушкана зелёной акварелью».
Вдобавок выясняется, что Технический тоже красила своего тушкана сама.
— Он, — хвастается Медведь, — и сейчас у меня есть!
— Может, — осторожно спрашивает редактор, — тебя в тушкане сфотографировать? Он не очень вызывающий?
— Очень, — говорит Медведь. — Нам как раз подойдёт. Но меня в нём фотографировать нельзя. Я уже не в той форме. А вот Лена Фёдоровна…
— Ты что! — пугаюсь я. — Совсем с ума сошла? Мне четвёртый десяток!
— Ерунда, — отмахивается Технический. — Немножко фотошопа — и считай, что тебе завтра к первому уроку.
Дорогая редакция промазала. Во-первых, подросток из тридцатилетней тётеньки паршивый, что там ни делай. Во-вторых, в таком костюме только в специальных журналах сниматься. В-третьих, глядя на этот костюм, мне приходит в голову, что будь я директором школы, посоветовала бы сначала эту школу окончить, а потом уже самовыражаться, как душе угодно.
Редактор долго смотрит на фотографии. На редакторском лице отражается ужас. Потом она говорит:
— Так, девушки. Вы как хотите, но я ваш начальник, и я требую: давайте-ка это спрячем и ограничимся описанием.
Медведь мрачнеет, а я выдыхаю с облегчением. Я ещё не знаю, что вечером эта ведьма пришлёт фотографии мне на электронную почту — на память, их увидит муж и начнёт просить выкупить костюм в собственность. Я также не знаю, что муж поинтересуется этим вопросом у Медведя, а та (вот мымра!) от всей большой души скажет: «Да забирайте так, даром!» — и что потом мне полгода придётся притворяться глухой, рассеянной, впавшей в старческое слабоумие особой, чтобы проклятый Тушкан не пробрался в мой шкаф.
* * *
Понедельник. Мы с редактором сидим над текстом. Собственно, это редактор сидит над текстом, который написала я в субботу вечером. А я делаю вид. Потому что мне всё нравится. Мне нравится, что так никто не пишет.
А вот редактору, по-моему, как-то не очень. Ей бы лучше, как все пишут. Но у неё распоряжение от издателя: звезду не трогать. Ну, только если незначительно. (Звезда — это я. Судя по письмам и звонкам, мои тексты нравятся читателям больше всего. Я страшно горжусь. А зарплата?… ну… всегда приходится чем-то жертвовать).
Итак, звезду разрешено трогать незначительно. Это «незначительно» — огромное яблоко раздора между мной и редактором, которое нам приходится кусать каждый день.
— «У человека важная встреча», — читает госпожа Мракобесенко. — Неправильно. Исправляем на: «У человека НАЗНАЧЕНА важная встреча».
— Как хотите, — говорю я и смотрю в окно.
— Дальше. «Папа заболел. У него температура тридцать восемь». Неправильно. Правильно: «У него температура тридцать восемь градусов».
— А чего ещё-то может быть температура? Тридцать восемь метров, что ли?
— Что? Ах, да. Допиши: «У него температура тридцать восемь градусов Цельсия».
— Простите, что?
— Так правильно. Дальше. «Автомобильные пробки».
— Это вы к чему?
— Так у тебя просто «Опаздываю: стою в пробке»! Это неправильно.
— Вы всерьёз думаете, что если человек говорит в телефон: «Опаздываю: стою в пробке» — кто-то подумает о другой пробке? О какой пробке? В ушах пробке? О пробке от бутылки?
— Я ничего не думаю, но так правильно! — отрезает редактор.
Мы самовыражаемся
Сегодня в пять часов вечера — собрание редколлегии. Все нормальные люди в это время едут с работы домой, а мы — из дома на работу. Госпожа Тендер никак не могла прибыть в обычное время, утром, и теперь требует, чтобы все собрались, во что бы то ни стало. Ей нужно что-то новое. Жесть или фарш — в общем, что-то такое. Нужное. Важное. Актуальное. И сегодня мы будем обсуждать, что это может быть.
— Наконец-то! — с непередаваемым возмущением произносит госпожа Тендер, когда я, взмыленная, взлохмаченная, со следами слёз на свирепом лице, всё-таки врываюсь в редакцию. — Меня просто поражает такое отношение к работе! Хочу — приду, не хочу — не приду! Когда хочу — тогда и приду!
— Вот именно, — прибавляет редактор.
— Хмы, — мычит Технический.
— Я, — говорю, — не виновата. Я с сыном уроки делала. Ну, поймите, чтоб вас разорвало: УРОКИ! Там такой учебник, что чёрт ногу…
— Какие ещё уроки? — тон госпожи Тендер не просто холодный, а прямо-таки ледяной.
— Математика, — мрачно говорю я. — Точнее, вроде бы как не математика, а математическая логика.
— Ну, и что? — усмехается Медведь. — Сделала математику-то?
Вместо ответа я бросаю на стол учебник.
— Это, — говорю, — невозможное что-то. Я не понимаю, муж не понимает, обзвонила всех знакомых — никто понять не в состоянии! У людей по два высших образования — они не могут сделать задание для второго класса!
— Ах, так? — госпожа Тендер с иронией поднимает бровь. — Ну, давай сюда. Двоечники несчастные.
