«Ду-ух!» — сказало оружие. Собака взвизгнула и лапой смахнула Петьку прочь. Почти одновременно с этим прямо из воздуха возник маленький Кораблик и завис между Никитой и собакой почти у самой земли. Из Кораблика посыпались человечки с автоматами в руках и сходу начали стрелять в собаку. Пёс отчаянно завизжал, замотал головой, крутанулся на месте, сшиб еще несколько человечков и крупными скачками понесся прочь.
Из кораблика вышел Лев Николаевич и громко скомандовал: «В шлюпку! Уничтожить угрозу для Никиты!». Человечки быстро стали прыгать прямо в обшивку, которая принимала и всасывала их с мягким причмокиванием. Миг — и все запрыгнули, еще миг — и шлюпка растаяла в воздухе. На асфальте остались лежать три человечка и маленький ангел со сломанными крыльями.
— Никита, — сказал Лев Николаевич, — давайте положим моих соплеменников к вам в сумку. Нам лишнее внимание ни к чему. И не надо плакать. Если вы внимательно посмотрите на них, то поймёте — они умерли счастливыми. Я им завидую.
Никита взял Петьку на ладошку и осторожно перевернул его лицом вверх.
Маленький ангел улыбался.
* * *
Никита сидел на подоконнике и смотрел в окно. Окно было открыто, за окном были август и дождь. До начала учебного года оставалось пять дней.
— Никита, — сказал Генри Аббасович, глядя в компьютер, — не сидел бы ты у окна.
На мониторе мелькали кадры из «Храброго сердца». Генри Аббасовичу этот фильм очень нравился. Ему вообще нравились фильмы с героической тематикой. Лично я не вижу в этом ничего странного. В самом деле, почему инопланетянам не могут нравиться фильмы с Мэлом Гибсоном?
— А вот скажи мне, — начал Никита, аккуратно подбирая слова — вопрос этот мучил его давно, с самых похорон Петьки, — вот Петька меня тогда защищал от собаки. Сейчас вместо него ты. Ты тоже будешь меня защищать от собаки?
— Да, — сказал Генри Аббасович, — естественно.
— А если тебя собака загрызёт? — спросил Никита, подставляя ладошку под дождь.
— Это честь для меня, — ответил Генри Аббасович. Подумав, добавил:
— Ну и для неё, наверное. Я же всё-таки инструктор по тактике и боевым искусствам.
Никита сосредоточенно смотрел, как капли стекают по тоненькой нитке браслета и срываются вниз.
— Слушаю, — неожиданно сказал Гении Аббасович. Никита посмотрел на него. Генри Аббасович бросил смотреть фильм, встал, вытянувшись в струнку, и вещал в пространство.
— Никак нет, не тонет. Просто высунул руку под дождь. В открытое окно. Я говорил ему. Хорошо. — Генри Аббасович ослабил правое колено, точь-в-точь как солдат по команде «Вольно» и сказал:
— Никита, ты бы все-таки закрыл окно, а? Лев Николаевич лично просил.
— Ладно, — сказал Никита и слез с подоконника.
В дверь зазвонили.
— Иду, — откликнулась Никитина мама, и, судя по звуку шагов, действительно пошла открывать дверь.
— Здрасьте, теть Люд, Никита дома?
— Здравствуйте, ребята! У-у-у как вы подросли за лето!
И далее в том же духе.
— Прячься, — сказал Никита, и открыл верхний ящик письменного стола.
— Чего это я должен прятаться? — ощетинился Генри Аббасович.
— Слушай, я же не могу объяснять всем подряд, кто вы такие.
— Так бы сразу и сказал, — сказал Генри Аббасович и ловко спрыгнул.
В Никитину комнату вломились Колька и Ромка. Именно вломились, по-другому не скажешь. Первым, как всегда, Колька.
— Здорово, Никитос, — сказал Колька и крепко пожал Никите руку.
— Здорово, Колян, — ответил Никита.
— Привет, Никита, — сказал Рома, подумал и добавил, — ну в смысле здорово.
Колька плюхнулся на диван, оглядел комнату, словно был здесь впервые, и спросил:
— Что нового в городе? Какие тут у тебя без нас делишки были?
Никита посмотрел на Кольку. Потом на Ромку. Потом снова на Кольку. Помолчал и сказал:
— Ничего. Ничего интересного. Я ж тут один был.
* * *
Немножко в сторону.
О том, почему инопланетян зовут Петьками и Екатеринами, Никита задумался много позже, и ещё позже выяснил, что сразу после того, как он им помог с водой, они всей колонией приняли земные имена и отчества и больше никогда своих старых имен не употребляли.
«Чтобы тебе было удобнее».
Очень простое объяснение для столь странного поступка, не правда ли?
* * *
— Завтра после обеда мы идем на свадьбу, — сказал Генри Аббасович. За прошедшие два года он сильно сдал. Если точнее — за последние полгода. Видимо, нелегко давалась ему эта работа — быть при Никите.
— К кому на этот раз? — спросил Никита.
— Екатерина Львовна выходит замуж за Эммануила Петьковича.
— Эммануила? Это который…
— Да, — сказал Генри Аббасович, — это сын Петьки.
— Генри, — сказал Никита, — ты чего грустный такой? Я вижу, ты что-то все грустнее и грустнее с каждым днем.
— Никита, — сказал Генри Аббасович, — Я грустный оттого, что, как выяснилось, я не очень хороший человек.
— Почему? — удивился Никита.
— Я завидую Петьке, — грустно сказал Генри Аббасович. — Вот судьба, достойная легенды. Мне не такой уж длинный век остался, а я ни разу за тебя не бился. А ведь долг прежде всего, я должен радоваться, что ты не подвергался опасности, а я думаю только о себе.
— Погоди, — сказал Никита ошеломленно, — а сколько вы живете?
— Примерно пять земных лет, — ответил Генри Аббасович. — А сколько тебе лет?
— Мне? — Никита замялся. Как-то неудобно сообщать человеку, что ты уже прожил в два раза больше, чем тот проживет. — Мне одиннадцать.
— А сколько ты ещё проживёшь? — заинтересовался Генри Аббасович.
— Не знаю, — сказал Никита. — Наверное, лет сто.
— О! Тогда все понятно, — сказал Генри Аббасович.
— Что понятно? — спросил Никита.
— Человек, который живет так долго, может позволить себе быть и добрым, и справедливым. У него есть на это время.
Никита удивился. Такой поворот мыслей никогда ему в голову не приходил.
— А вы что же, недобрые? — спросил он.
— А мы просто живём, — сказал Генри Аббасович.
Оба замолчали.
— А сколько тебе лет? — спросил наконец Никита.
Так, чтобы не молчать.
— Три.
— Значит, ты проживешь ещё два года? — обрадовано сказал Никита.
Видите ли, когда тебе одиннадцать лет, два года кажутся значительным сроком.
— Нет, — сказал Генри Аббасович. — От силы полгода.
— Почему?
— Потому что, у нас другой цикл. В ваши сутки вмещается около одиннадцати с половиной наших.
— Ну и что?
— А то. Спать-то я должен? Должен. Но пока ты не спишь, я спать не могу. Приходиться пользоваться стимуляторами. А это сильно укорачивает жизнь.
Никита молчал. Смотрел на Генри Аббасовича, иногда хлопал ресницами и молчал. Я бы на его месте тоже не нашел бы что сказать.
— Зато сама жизнь становится прекрасной. Каждый мой день наполнен высоким смыслом. Это ли не счастье? — сказал Генри Аббасович. — Ладно, пойду схожу на кухню.
— Зачем? — спросил Никита.
— На тараканов поохочусь. Вёрткие твари! И не забудь, тренировка через полчаса.
* * *
Никита шел с тренировки по плаванию. Посещение бассейна было требованием Льва Николаевича. Он считал, что Никита должен быть сильным и выносливым.
Скрипел под ногами снег, светились квадраты окон. В боковом кармане сумки тихонько сидел Генри Аббасович, обозревая улицу в прибор ночного видения. Никита свернул за угол и нос к носу столкнулся с тремя ребятами. На вид им было лет по четырнадцать.
— Куда это ты так прёшь? — спросил один из подростков.
Никита молчал. Конечно, он слышал, что вот бывает — останавливают на улице и даже деньги отбирают. Кольку уже останавливали так, и Ромку. Ромку, само собой, уже два раза. А вот он в первый раз так попался.
Бежать вроде стыдно. Драться страшно.
— Чё молчишь? — сказал все тот же. — Не хочешь с нами побазарить? Не уважаешь нас? А чё так стрёмно? Старших надо уважать. Правда, Банан?
— Правда, — подтвердил подросток повыше.
— Деньги есть? — спросил третий. Самый низкий из компании. И самый деловой по всей видимости.
Никита молчал. А что тут скажешь?
Высокий словно нехотя стукнул Никиту в глаз. Больно не было. Просто словно что-то взорвалось в голове, и мир стал светлым и нечётким. Из сумки вылетел Генри Аббасович, сверкнули в сумерках белые крылья. Генри Аббасович начал стрелять ещё на лету. Охнул — пока ещё не от боли, пока еще только лишь от удивления — один из подростков. Все повторялось, все было как два года назад. Только вместо собаки были подростки, а вместо Петьки Генри Аббасович.
Генри Аббасович.
Вместо Петьки.
Никита закричал и кинулся вперед, беспорядочно молотя кулаками.
— Ах ты сука, — сказал кто-то. Кажется, низкий. Сильный удар в лицо заставил Никиту сделать шаг назад.
