— Что скажешь, Герман?
— Ч-ч-что же это п-получается — заикался я, — мы все погибли?
— Получается так. Но это только с одной стороны, а с другой — мы вроде бы и живы, — улыбнулся он.
— Как же это в-возможно, Константин К-константинович? — спросил я и немного пошатнулся на ногах.
— Все очень просто, я же тебе объяснял. Не хочу сейчас об этом. Хочу насладиться минутой. Уж прости. Мне совершенно не жаль тех, кто погиб. Если бы ты верил в мою теорию, Герман, тебе бы тоже не пришлось расстраиваться. Ведь если мы живы, вполне возможно, что живы и все остальные. Только где они теперь, разве поймаешь кучку душ в бесконечности пространства. Живут, быть может, уже другой жизнью, а кто-то слился с тем, кто его породил. Все возможно… Ну, ты не грусти, я покажу тебе нечто для тебя замечательное. Ты согласен? А впрочем, это не важно, я все равно тебе покажу… Тебе понравится. Закрой глаза…
4
— Можешь открывать, — мило сказал Константин Константинович. — Хотя стой так, — неожиданно крикнул он. — Я хотел рассказать тебе одну историю. Знаешь, что я больше всего не люблю в людях?
— Не знаю, может, гордость, надменность, чувство всесилия, тщеславие, честолюбие, ложь, — перечислял я, не открывая глаз, пытаясь угадать.
— Нет. Ты не угадал, Герман. Больше всего я не люблю человеческое любопытство. Да! — вскрикнул он, — именно его я больше всего ненавижу. Не будь человек так любопытен, он бы избежал многого. Любопытство — есть величайший порок, по моему мнению. И этот извечный вопрос: «А что будет, если?..» Наиглупейший вопрос!
Я чувствовал себя неловко, стоя с закрытыми глазами и слушая его. Ничего не видя, я отлично ощущал легкое дуновение ветерка, слышал щебетание птиц и пр.
— Знаешь, — продолжал он, — сколько зла в мире происходит именно из-за этого вот вопроса. Взять хоть наше железнодорожное происшествие. Виноват в нем водитель автобуса. Он видел, что мигал предупреждающий знак, который сообщал о приближении поезда, но этот болван спросил себя: « А что, если я успею проскочить?» Этот любопытный растяпа и предположить не мог, что автобус заглохнет прямо на переезде! Вот так! И знаешь, сколько таких случаев было и будет еще?
Немного помолчав, он заговорил вновь:
— Расскажу в этом смысле один случай. Я знал одного человека, который был так же любопытен, как и все люди. И любопытство его же и сгубило. У него была красавица жена, в которой он души своей не чаял. Она любила часто ездить к одной своей подруге в гости, на дачу. А он, как любой любопытный и недоверчивый муж, сомневался в правде ее слов. И вот в один из дней она снова поехала на дачу. Кстати, он знал подругу и сам бывал на этой даче. Именно в этот день его любопытство победило его разум, и именно в этот день он задал себе этот пресловутый вопрос: «А что, если?..» Так он решил проверить жену и съездить на дачу, чтобы удостовериться в ее словах. Приезжает он на дачу. Все с виду мирно. Только несколько машин незнакомых во дворе стоят. У нашего любопытного тревога. Он подходит к двери двухэтажного дома, открывает дверь и заходит внутрь. Доносятся непонятные стоны. Пот проступил на лбу любопытного. Он свернул на захламленную террасу. Как ты думаешь, — обратился он ко мне, — что у него в голове?
— Я думаю, — ответил я, — что он подозревает ее в измене.
— Молодец, Герман. Так вот. На террасе, как специально, лежал большой тупой колун. Он, не раздумывая, берёт этот колун и продолжает движение по дому, в котором все стонет. Надо заметить, что смертный был дюжим мужчиной. Он поднимается по лестнице на второй этаж, а стоны все громче и их уже больше, чем должно быть. Он встает перед дверью и слушает. По его подсчетам, там три мужчины и четыре женщины. Рука крепче сжимает колун. Он тихо приоткрывает дверь, и что он видит? Его жена сидит верхом на каком-то мужчине, над ней стоит еще один, подруга её с двумя девушками и парнем развлекаются рядом. Одним словом — оргия. Самая настоящая оргия! Любопытный, долго не размышляя, влетает в комнату. Первым ударом он ломает череп мужчине, который стоит над его женой. Второй удар он наносит по спине своей жене, от чего ее позвоночник хрустнул, как веточка, а кровь изо рта вылетает на лицо мужчины, лежащему под ней… Ну а дальше все остальные, с ещё большей жестокостью. Весь в крови он спускается вниз. Берет канистру с бензином и поджигает дом, в котором семь трупов. А сам, взяв охотничье ружье отца жениной подруги, стреляет себе в рот дробовым патроном так, что от головы его остался только подбородок. Вот тебе и любопытство. Доверие в этом случае лучше, чем любопытство. Не правда ли, Герман?
Я впал в состояние транса от услышанного. Холодок пробежал по спине. Но я собрался и ответил утвердительно.
— Теперь, пожалуй, можешь открыть глаза, — тихо сказал Константин Константинович.
Не хватит никаких слов описать то удивление и даже волнение, вдруг охватившее меня, когда я увидел перед собой свой, давно уже сгоревший деревенский дом, двор, по периметру которого росли столетние липы — в тени этих разросшихся пышной кроной деревьев так приятно задремать в полуденный зной; старый, покосившейся сарай со смоляной крышей, повалившейся забор, который мы вместе с бабушкой подпирали большими, тяжеленными бревнами, криво сколоченную уборную. Полуразрушенная церковь за забором, все та же. В неё я любил в детстве заходить и вслушиваться в тишину, изредка нарушаемую шелестом крыльев пролетевшей вороны… В мое последнее лето в деревне эту церковь стали восстанавливать. Приехал отец Владимир из N со своим многочисленным семейством. Ближе к середине лета, когда уже четвертая часть храма была готова, в церковь по звону колокола стали тянутся богомольные старухи, так мечтавшие увидеть на своем веку действующий храм, который разрушили еще в двадцатых годах прошлого столетия. На службу приходили и из соседних деревень, в которых и вовсе не было церквей.
— Этого просто не может быть! — вскрикнул я и рухнул на траву. — Я не верю своим глазам! Дом-то наш давно сгорел! А здесь он стоит, как там, в моем далеком детстве. Как же это все возможно?
— Очень просто, — спокойно ответил Константин Константинович, и лицо его расплылось в улыбке. Только прошу тебя, не задавай мне никаких вопросов больше. Я не отвечу тебе. Помни одно: нет граней, все слито воедино, и пространство, и время. А теперь у меня для тебя последний сюрприз. Давай выйдем за ограду. — Он подошел к калитке, открыл ее и пропустил меня первым.
Я вышел в залитый солнцем летний день со всей его красотой и многообразием. Судя по солнцу, было около пяти часов пополудни.
— Давай подойдем ближе к церкви, — попросил Константин Константинович, — действие будет разворачиваться именно там.
Мы не спеша направились к храму, к нам навстречу на пригорок вышел отец Владимир, которого я помню еще с детства. Я начинал немного волноваться, на что Константин Константинович сказал мне, будто отец Владимир, равно как и все остальные, кого бы мы ни встретили, нас не видят. Будто это совершенно другое время, в котором нас нет.
— Не паникуй, — сказал он, я лишь хочу напомнить один случай, который ты бережно хранишь в своей памяти. Не удивляйся ничему. Если я сказал, что тебя на самом деле нет в этом времени, то это не совсем точное определение. Ты есть, но тот, который был тогда. Понимаешь?
— Боже, это что, я себя сейчас маленького увижу? — воскликнул я.
— Именно. Стой и смотри. Через минуту ты выйдешь вон из того оврага и подойдешь к отцу Владимиру…
— Да-да-да, я помню, он мне еще предложит…
— Тихо-тихо, — остановил мой начинающийся восторг Константин Константинович. — Давай ближе подойдем к отцу Владимиру, чтобы ты все расслышал. Расслышал свой голос из далекого прошлого, так сказать, — улыбнулся Константин Константинович, демонстрируя свои белые зубы.
Мы подошли вплотную к священнику, который и вправду нас не видел и ни о чем не подозревал. Я был в абсолютном замешательстве от всего происходящего, но старался, изо всех сил старался себя держать в руках.
Через минуту из оврага выбежал маленький, как две капли воды похожий на меня мальчик (это и был, собственно говоря, я лет четырнадцать назад), который направлялся к отцу Владимиру. Через минуту он уже стоял перед ним, совершенно не подозревая о том, что в это же самое время на него смотрит он же, только четырнадцать лет спустя.
— Смотри, Герман, — начал отец Владимир, обращаясь ко мне маленькому, едва сдерживая улыбку от радости, — колокол поставили! Ты видел?
— Да вы что! — воскликнул я — маленький и посмотрел вверх на колокольню, где и в самом деле висел колокол. — Вот это здорово! Он теперь будет звонить?
— Конечно, будет! А как же ещё? Знаешь, что, Герман, — взяв меня — маленького за плечо, улыбаясь, произнес отец Владимир, — сейчас будет служба, и не мог бы ты известить о ней, позвонив в этот колокол?
— Я? Я позвонить в колокол? — воскликнул мальчик, похожий на меня.
