— Мне кажется, вы…
— Знаешь, что делают, когда кажется? — перебила меня снова Ольга Васильевна. — Хорошо. Тебе плевать на моего сына, плевать на его мечты и планы… Тогда подумай, хотя бы, о себе. Куда ты с ребенком? М? У тебя нет отца, пьющая мать по уши в долгах, малолетняя сестра, учёба… Чего ты хочешь? Родить в двадцать и вместе со своей мамашкой остаться на дне? Тоже спиться? Это ведь генетическое? Не жалеешь моего сына, так хотя бы себя пожалей. Сделай аборт. Никому и ничего не говори. Саше — особенно. Сделай всё тихо, а потом, когда придёт время, рожай столько, сколько захочешь. А я дам тебе деньги на хорошую клинику. У меня немного накоплено на черный день… — с каждым предложением голос Ольги Васильевны становился всё мягче и тише. Она словно пыталась казаться лучше и добрее, чем есть на самом деле. — Если ты действительно любишь моего сына так, как он думает, то не губи его жизнь. Не надо.
А я думала только о том, что она права. Мама мне сказала почти тоже самое. Возможно, не так унизительно, но посыл был один — аборт.
— …Хотя знаешь, делай что хочешь, — вдруг махнула на меня рукой Ольга Васильевна. — Вижу, что ты уже всё решила. Решила погубить жизнь моему… двум… трём людям, — схватившись за сердце, женщина вышла из комнаты, покачиваясь. Медленно закрыла за собой дверь и тихо удалилась в сторону кухни.
Только с её уходом я смогла вдохнуть, будто все те минуты, что она была рядом, я не дышала вовсе. Обняв живот двумя руками, всхлипывая от тихого плача, я ходила по комнате, понимая, что решать, что делать дальше, придётся мне одной. Ольга Васильевна права во всём, что касается её сына. И пусть она считает меня лишь временным развлечением своего сына, я знаю его ничуть не хуже, а в некоторых моментах даже лучше, чем она.
Он ведь и правда бросит всё и откажется от всего ради меня и нашего ребенка. А потом, когда эйфория пройдёт и в сухом остатке останется серый быт с постоянной нехваткой денег, он возненавидит меня и нашего ребенка.
Но и делать аборт я тоже не хочу. Это ведь убийство. Самое настоящее. Наверняка, у ребенка уже бьётся маленькое сердечко. Разве можно его убить? Как я после этого буду жить, да еще храня втайне от всего мира, какое я чудовище? Я не могу так поступить.
А что, если после аборта я не смогу родить, когда мы действительно будем к этому готовы? Что тогда? Я часто слышала, что после аборта есть риск вообще никогда не забеременеть и не родить. И тогда вся правда вскроется и это точно будет концом всего.
Пока я тонула в тяжелых мыслях, во дворе дома с характерным металлическим скрипом открылась калитка.
Саша.
В одно мгновение я заставила себя перестать плакать. Отерла рукавами толстовки слёзы и сопли. Закинула все тест-полоски в рюкзак и закрыла его, проверив, чтобы ничего не осталось.
Встала напротив двери, слыша, как открылась входная дверь дома, послышался шорох одежды, упала клюшка (она всегда у него падает), а затем раздались торопливые шаги в сторону комнаты.
— А мать сначала обнять не хочешь? — строгий голос Ольги Васильевны, который оказался проигнорирован Сашей, вошедшим в комнату.
— Руфи, — выдохнул он с таким облегчением и счастьем, что моё сердце сжалось в болезненном спазме. В два шага Саша сократил между нами расстояние, подхватил меня на руки, заставив привычно обнять его руками-ногами, и зарылся носом в сгибе моей шеи. Прохладные после улицы пальцы небывало нежно пробрались под толстовку и огладили спину, запустив мурашки. Глубоко вдохнул, прижался губами. — Малышка. Неделя без тебя. Думал, сдохну.
Стиснув зубы, поняла, почему ходят слухи о том, что в финальной игре он разнес всю «коробку» в мясо. Спешил вернуться ко мне.
А теперь мне предстояла оторвать его от себя. Так же с мясом и болью. Но сначала я хочу попрощаться. Пусть он этого не поймёт и никогда не узнает, но я хочу с ним, хотя бы, попрощаться как с родным человеком.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Закрыв глаза, погладила сильные широкие плечи через ткань футболки, запоминая наощупь каждую мышцу, каждую впадинку. Носом втянула запах его волос и горячей кожи. Потёрлась о щетину и запретила себе плакать. Как и касаться его вновь.
— Поставь меня, — сказала я не своим голосом.
Не сразу, но Саша повиновался, мягко поставив меня рядом с собой. Потянулся к губам, чтобы, наконец, поцеловать.
Ох, как я хотела этого поцелуя. Как мечтала о нем всю неделю. Но теперь вынуждена отказаться от него, возможно, навсегда.
— В чем дело? — нахмурился Саша, поняв, что я избегаю его прикосновений.
— Нам нужно расстаться, — сказала я быстро и тут же опустила взгляд на его кадык, который резко дернулся.
Смотреть ему в глаза, полные любви ко мне, было невыносимо тяжело и больно.
— В смысле? Ты шутишь? Руфи, посмотри на меня, — Саша попытался пальцами коснуться моего подбородка и поднять голову, но я не позволила.
Ударила его по руке и отошла к кровати, чтобы взять свои вещи.
— Не шучу, — сказала я, делая вид, что застегиваю и так уже закрытый замок рюкзака. — Мне надоело жить в этой нищете, надоело на всём экономить. Я хочу другой жизни, понимаешь? Рестораны, украшения, красивые платья…
— Руфи, — подошёл Саша сзади и уткнулся носом в макушку, обнял за плечи. Давясь слезами, я зажмурила глаза и умоляла себя не сдаваться. — Я в этом году заканчиваю универ, ты же знаешь. А потом у нас будет всё… Я подпишу контракт… Мы уедем отсюда… Осталось немного подождать…
— Я не хочу ждать! — крикнула я истерично, уже наплевав на то, что меня разрывало изнутри в клочья. — Я постоянно чего-то жду. Мне надоело, понимаешь? Надоело! Я… я встретила другого. Другого! Который может дать мне всё, что я захочу, прямо сейчас. И ждать ничего не нужно.
Саша резко поменялся в лице. Солнечные карие глаза в одно мгновение превратились в холодные камни. Крылья носа раздулись, а мягкие любимые мной губы превратились в тонкую белую нить.
— Что ты сказала? — рванул ко мне, обхватил одной рукой мои щеки и до боли сжал пальцы. — Повтори, — выдохнул он мне в лицо.
— Ты слышал, — умирая внутри, видя зарождающуюся в его глазах ненависть ко мне, я снова его оттолкнула.
В этот раз Саша не стал сопротивляться. Отошёл от меня на шаг, словно я до сих пор снова и снова толкала его, и ударил в первое, что попалось ему под руку — зеркало с моей фотографией в уголке.
Вздрогнув и обняв рюкзак, испугавшись той ярости, что горела в Сашиных глазах, я вышла из комнаты, слыша, как он продолжал громить всё внутри.
На мгновение я встретилась взглядом с Ольгой Васильевной, стоящей в дверном проёме кухни. Она всё слышала, но ничего мне не сказала. Лишь плавно кивнула с едва заметной улыбкой на губах.
Наши дни
— А потом, как ты помнишь, сожитель прирезал нашу мать, я выкупала тебя из приюта, ну, и родила Настю, — натянуто улыбнулась я сестрёнке.
— Второе твое неверное решение — выкупить меня из приюта. Я же там почти банду сколотила, — цокнула Арина, явно пытаясь замять старые воспоминания. А я до сих пор помню тот страх в ее глазах, когда она поняла, что нас навсегда разлучат.
Смогла бы я жить с этим? Нет.
— И куда я без тебя, мозгоклюйка моя? — улыбнулась я ей и мягко толкнула стопой в стопу.
— И, всё-таки, я не понимаю, почему ты не сказала Саше правду. Ну, подумаешь, сначала бы всё застопорилось, может, пошло не по тому плану, который вы там себе рисовали, но потом бы всё выправилось. В конце концов, Саша бы не был привязан к быту, к Насте. Ты бы сидела с ребенком, а он бы спокойно строил карьеру. Так, вроде, все семейные и живут, не?
— Это ты сейчас, не находясь в той ситуации можешь так рассуждать. У тебя есть время и возможность оценить всё со стороны и обдумать. А я тогда была напугана, в смятении и, наверное, стоит это признать, под давлением его матери, да и нашей тоже. Поэтому лучше выхода — прямо здесь и сейчас — я попросту не нашла. Тогда я думала, что у меня уже всё будет плохо при любом раскладе, и не хотела это переносить на Сашу. Вот и всё.
