А вот и фонари: белая серебристая цепочка вдоль дороги. Блок чувствовал скуку более эстетизированно – в те времена и фонари были покрасивше, вроде готических башенок, да еще с какой-нибудь ажурной решеточкой – не то что нынешние мыльные пузыри… Там и ледяная рябь канала была… А здесь лишь темные прямоугольники домов, да бессонный красный глаз на невидимой в ночи заводской трубе, чтоб шальной самолет не врезался…
Неожиданно среди черных городских громад вспыхнул желтый квадратик окошка. Ага, вот еще кто-то не спит… Скорее всего дед какой-нибудь от бессонницей мается или стенокардия защемила. Сейчас протопает на кухню, нальет себе корвалола или примет нитроглицерин и авось без скорой обойдется… Может тоже подойдет к окну и увидит вдалеке окна больничной операционной, светящиеся фиолетовым светом бактерицидных ламп и вздохнет.
«Спокойный ночи, Иван Иваныч!» – подумал Романцев и, наконец, почувствовал, что и сам хочет спать. Снова растянулся на диване. Зацвинькали у виска секунды, но как-то далеко, не строго, как кузнечики в поле, как сверчок за печью на даче у друзей… Померещился некто – истинный хозяин часов в них обитающий – в треуголке, в мундирчике с пуговками, в плаще, в белых лосинах, с крошечными ботфортами на ногах, размахивающий маленькой сверкающей шпагой… Тело обрело необычайную воздушную легкость и заскользило плавно по наклонной в счастливую бездну беспамятства.
…Визг электропилы прервал это скольжение. Он ввинчивался до самого затылка – звонок! Еще и еще!… Романцев сорвал трубку: «Слушаю!», – как можно более строго и трезво проговорил он, чтобы там, на проводе не возникло и мысли, что он спал.
– Анестезиолога в операционную! – прохрипел не то мужской, не то женский косноязычный голос (Скорее всего – санитарка-пенсионерка).
– Хорошо, – так же строго ответил Романцев, повесил трубку и удивился глупости своего ответа: чего уж тут хорошего?
– Через минуту он шагал по длинному коридору операционной. Впереди двигались белые халаты, гремела о бетонный пол каталка с телом, позади щелкала подошвами вьетнамок анестезистка Маша.
– Что там еще, Маша? – полуобернулся Романцев.
– Ранение. Ножевое, – бросила вдогонку Маша, плотнее затягивая халат.
Романцев ускорил шаг, но догнал каталку только когда ее уже разворачивали у экстренной операционной. Маленькая медсестра Зина вытягивала высоко вверх, насколько роста хватало, руку с флаконом полиглюкина, от которого к руке лежащего свешивалась прозрачная трубка.
– Заходи! Заводи! – командовал рослый со шрамом через всю щеку реаниматор Иванов, помогая закатывать каталку в сверкающую арктическим светом операционную.
Из хирургов в эту ночь был Репях. До пояса голый, с мясницким фартуком до пола, в белой шапочке, он, опустив мощные плечи, тщательно, ноготь за ногтем, чистил щеточкой и омывал руки в тазике со слегка пенящимся дезраствором.
– Ну, давай халат, не канителься, – ворчал он медсестре, она подносила на пинцетах стерильный, помятый (только что из автоклава) халат, и он просовывал в рукава растопыренные лапы.
Конец ознакомительного фрагмента.
