Ночь прошла в тревожной от неимоверного холода дремоте, в тяжелых мучительных снах. Снаружи бушевала вьюга. Сквозь щели и отверстия так сильно продувало, что зола и искры сыпались на нас, а дым временами совсем не давал дышать. Время от времени кто-нибудь из спящих резко вскрикивал во сне или хрипел от недостатка воздуха, как в предсмертной агонии.
Около трех часов утра мы приготовили отвратительный на вкус кофе и около четырех вылезли из пещеры разбитые и нисколько не отдохнувшие.
Ветер улегся, и небо было совершенно чисто. Сонмы ясных звезд, белых и крупных, тихо излучали свой свет. Несмотря на то, что луна уже зашла, было так светло, что моя резко очерченная тень двигалась впереди меня. Я обернулся и с изумлением посмотрел на Венеру. Она висела как большой электрический фонарь на ночном темно-синем небосклоне. Перед нами виднелись ледяные потоки глетчера. Тяжело опираясь на палки, мы с трудом тащились или, вернее говоря, ползли вверх со скоростью улиток.
Каждые тридцать, сорок шагов мы принуждены были то останавливаться, чтобы отдышаться, то садиться по крайней мере на пять минут, чтобы дать успокоиться сердцу, работавшему словно мотор.
Наконец солнце поднялось из моря туч и туманов, и массив Мавенци загорелся ярким пламенем. Огромное туманное облако поднялось из гигантской воронки кратера — вероятно, такой вид имел он во времена своей вулканической молодости. Глетчеры Кибо лежали перед нами бело-голубые и серебристые; глубокие зеленые и синие тени темнели в складках ледяного покрова, а небо было прозрачно, как стекло. Мы довольно круто поднимались по песку и мелким камням к выступу, окружавшему с левой стороны глетчер Ратцеля. Двенадцать лет тому назад этот выступ на склоне был менее резко очерчен. Глетчер тогда спускался ниже и покрывал выступ своими ледяными массами.
Подъем становился все круче, но странно, что сегодня восхождение мне и моим спутникам доставалось легче, чем вчера. Когда мы снова присели при свете сверкающего солнца, нас неожиданно закрыла тучка, с непонятной быстротой появившаяся из пустого пространства, и засыпала наши согнутые спины колючими ледяными иглами. Метель, словно бриллиантовый дождь, играла в косых лучах солнца. Облако повисло на одной из лап ледника. Ионатан посмотрел туда и что-то пробормотал. Честный Думу, несший спотыкаясь мою камеру, внезапно прошептал: «Нахака кабица, бана!» (Я больше не могу, господин!) Осторожно поставив камеру на песок, он бросился во всю длину на землю и натянул свой шерстяной колпак на лицо — движение, которое я часто наблюдал у умирающих аскари. Я дал ему глоток коньяка и сейчас же отослал в пещеру к ожидавшим нас сотоварищам. Камеру взял Ионатан и поплелся с ней вслед за мной. Еще через несколько сот шагов слабый возглас дошел до меня сквозь бесконечную пустоту; это Биена сообщала мне, что сестра ее не может продолжать путь и что она последовала за Думу. Я и Биена продолжали карабкаться вперед. У Ионатана, лицо которого стало пепельно-серым, я забрал камеру и потащил ее дальше.
Я боролся за каждый шаг вперед. У меня опять пошла кровь из носа и горла, а под конец и из ушей. Предо мной возвышалась скала фиолетово-темного песчаника; я хотел взобраться на нее, чтобы впервые снять панораму ледника; но на первом же подъеме у меня потемнело в глазах, и я вместе с моей камерой скатился вниз.
Неизвестно, сколько времени я оставался без сознания. Когда я открыл глаза, то увидел Ионатана, примостившегося немного ниже меня, и услышал его бормотанье. Вероятно он опять читал молитвы. Но Биены я, к великому моему удивлению, не видел нигде. Я стал звать ее и Ионатана, но мой голос был так слаб, что не доходил даже до Ионатана. Тогда с тяжелым сердцем пришлось отказаться от почти достигнутой вершины. Я спустился, скользя на штанах по песку и щебню, и увидел прямо под собой сидящую Биену. Мой крик не достигал ее, но брошенным маленьким камешком я попал в нее. Она встала и медленно подошла ко мне. Лицо ее было бело, как полотно, а губы — сини. Первым делом мы все отпили из бутылки с коньяком, затем я посоветовал девушке пойти обратно, но она отрицательно покачала головой и энергично зашагала вперед.
Задыхаясь, я вновь взобрался до песчаника скалы. Предавшийся полной апатии Ионатан, после моего продолжительного бомбардирования в него камнями, подал мне камеру, и я, стоя наверху, шатаясь из стороны в сторону, снял панораму ледника. Как раз когда я кончил, Биена, несколько ушедшая вперед, внезапно покачнулась и, упав навзничь, осталась неподвижно лежать. В это время густая, серая туча, как чудовищная змея, перекатилась с восточной стороны ледника и покрыла ее маленькую фигурку, одетую в хаки.
Я стоял и смотрел на нее, понимая, что каждая секунда промедления может оказаться гибельной. Я знал, что здесь бывают снежные бури, налетающие сразу чуть ли не из голубого неба, и через несколько минут после жгучего солнца может наступить такой холод, от которого трескаются камни.
Но я сам внезапно окоченел и онемел, я почувствовал себя не в силах сделать еще хотя бы один шаг; мне казалось, будто у меня иссяк последний запас сил в мускулах и мозгу и мое тело превратилось в пустой мешок кожи. Меня охватило отчаяние, хотелось броситься на землю, лежать и больше ничего!
Ветер обсыпал мое лицо снежной пылью. Буря стонала и завывала в ледяных ущельях, словно раненый зверь. Я пролежал вытянувшись не больше десяти секунд. Но этих нескольких секунд полного покоя было для меня достаточно, чтобы освободиться от опасного приступа горной болезни. Быстро добрался я до Биены, привел ее в себя и поставил на ноги несколькими каплями коньяка; когда из снежной метели показалась фигура Ионатана, я без слов указал им обоим вниз.
Только один момент я был в нерешительности, — неужели я не смогу и во второй раз подняться на Кибо, неужели я должен теперь бросить все перед последними семью-восемьюстами метров пути? Нет, погода может внезапно измениться к лучшему, а пока я отдохну! Ветер пронизывал до мозга костей. Я втиснулся как можно глубже в расщелину скалы и попробовал спокойно и глубоко дышать. Но сейчас же холод стал пробирать меня снизу, и я ощупью установил, что сидел прямо на льду. Мое тело тряслось от холода, а дикий ветер вырывал у меня последний пригодный для дыхания воздух. Я понял, что мне необходимо идти или назад или вперед, но нельзя оставаться на месте.
Крепко держась обеими руками за выступ, я стоял сильно нагнувшись, чтобы противостоять буре, и со злобой глядел на бесконечные массы все время набегавших из глубины неба туч. Раньше часа, а может быть даже двух или трех часов, эта буря не пройдет, а до тех пор я мог раз десять умереть. Я вскинул на плечи штатив моей камеры и зашагал вниз, подгоняемый ветром.
