Подойдя, начинаю здороваться со всеми, пожимая руки всем присутствующим.
— А это Валерия, — доставая сигареты, представляю девушку, которая чуть смущённо улыбается, — в Универе столкнулись и разговорились, да вот, решил вытащить сюда — интересный человек, и ни разу не цивил. Пообщайтесь!
Юра Ермаков хмыкает, меряя взглядом Леру, но впрочем, вполне благожелательно. А Игорь Гончарук[i], заинтересованно блеснув глазами, начинает, как выражаются в некоторых кругах, «подкатывать яйца» к девушке.
' — Однако…' — озадачиваюсь я, хотя собственно, чему удивляюсь? Валерия не то чтобы красотка, но сейчас она молода, и, в общем-то, почти симпатична просто в силу возраста, так что почему бы и не да⁈
В голове, правда, вертится что-то[ii]… но нет, не помню! А, неважно…
Прикурив-таки сигарету, верчу её в руках, время от времени поднося к губам, чтобы не погасла, чтобы быть — как всё, не выделяться, иметь право стоять здесь, в мужской компании, с никотиновой палочкой…
Неформалы, с презрением относящиеся к «цивилам», они всё равно — плоть от плоти советских дворов и коммуналок, так что поведенческие паттерны у них, в общем-то, одинаковые. Говорить, впрочем, об этом особо не рискую — не побьют, но многие обидятся.
— … Валерия, да? — слышу краем уха, — Вас, наверное, близкие Лерой называют? Да? А можно я тоже буду называть вас Лерой?
Глянув быстро, сохраняю в памяти картинку кокетничающей Новодворской, ведь это, может быть, в первый и последний раз! А может…
… и нет.
Айзеншпис, дымя почти без перерыва, ухитряется вести несколько разговоров одновременно, отдавая распоряжения по поводу концерта, выступая арбитром в сварах музыкантов и жалуясь мне на дефицит, когда доставать приходится — всё!
— … «Ямаха» — это мечта, — доверительно сообщает он, чуть наклоняясь вперёд, — но ты попробуй — найди! Через морячков, через какие-то схемы…
Не договорив, он сплюнул в сердцах и глубоко затянулся, сделав такое лицо, что и без слов понятно — как его всё это достало!
— Либо кланяться за свои же деньги неприятному человеку, — понимающе вздыхаю я, — либо тоже иметь что-то интересное на обмен или в довесок, и поди угадай, что именно ему нужно.
С этой проблемой я хорошо знаком, хотя и не так близко, как Юра. С отцом мы, хотя и с очень большой оглядкой, занимаемся мебелью, а там — фурнитура, лаки-краски, шпон… куда ни ткнись, сплошь дефицит, который и за деньги не вдруг купишь. А вот если к просьбишке о фурнитуре добавить пачку «Кэмела», или ещё какую ерунду того же толка, то выходит совсем другое дело! Да и по деньгам, опять же, дешевле…
У Айзеншписа, как я понимаю, схемы сложнее на два порядка, и вовлечено в них намного больше людей и товаров. Да и тяга к «красивой» западной жизни имеется, в чём не вижу греха я, но видит Советская Власть, и в реалиях СССР это очень выборочно, когда сидящим на Олимпе и к ним приравненным позволено то, за что обывателей могут посадить или даже — расстрелять.
— Вот-вот… — снова затягивается Юра, ненадолго замолкая, — обменный фонд! А я, боюсь…
К нему, прервав нашу беседу на полуслове, подлетел какой-то взъерошенный парень со свежей ссадиной на скуле, ткнулся почти в самое ухо продюссера, и зашептал что-то, очень быстро и горячечно.
— Шлемазлы… — сдавленно прошипел Айзеншпис, выбрасывая сигарету и начиная продираться в ДК. Ловлю его взгляд и вопросительно вздёргиваю брови, пристраиваясь рядом, и готовый, если надо, поддержать не только морально.
— Да есть тут… — отвечает вместо Юры тот самый взъерошенный парнишка, сплёвывая на асфальт, — говнари! Дайте воды попить, а то так кушать хочется, что переночевать негде, а потом как так и надо, и претензии ко всем разом.
Пояснений не требуется — народ в этой тусовке скандальный, неуживчивый, с потугами на гениальность и готовностью начать склоку в любой момент, как правило, самый неподходящий. Богема!
Влетев в гримёрку, Айзеншпис, сходу оценив обстановку, врезался плечом в какого-то смутно знакомого парня, наседающего на зажатого в углу Градского. Будущий Мэтр, обрадовавшись такому подарку судьбы, достаточно ловко сбил своего обидчика с ног, оседлал, и принялся вколачивать кулаки в голову.
Я, с отставанием на пару секунд, влупил носком ботинка по икре лохматого парня, наседавшего на Буйнова, лохматый невольно отвлёкся, и тут же получил удар в челюсть, уложивший его на пол. Собственно, на этом моё участие в драке закончилось, да наверное, оно было и не очень-то нужными.
Гримёрку почти тут же заняли крепкие ребята из окружения Айзеншписа — не то охрана, не то представители «крыши», и уже от себя добавив агрессорам, очень неласково вытащили их из комнаты, в лучших традициях не существующего сейчас ОМОНа. Юра выскочил вслед за ними, пожелав, как я понял, доброго пути и всего хорошего.
' — Удачно! — цинично подумал я, надеясь, что эмоции сейчас не проступают на моей физиономии, — Вот это я в жир ногами влетел!'
Ситуация — лучше не придумаешь для хорошего знакомства и нормальной мужской дружбы — с поправкой на реалии СССР, разумеется. Будущие Мэтры пока ещё совсем молодые парни, и вот такие вот совместные драчки против кого-то, в этом возрасте — самое то! На всю жизнь!
— Саш, ты как? — на правах знакомого обращаюсь к Градскому, сдавленно ругающегося и баюкающему руку. С ним мы не то чтобы приятельствуем, но тусовка рокеров пока совсем невелика, и все друг друга знают. Я в это «все» вхожу с некоторой снисходительной оговоркой, но всё-таки — да!
В ответ — густой мат, приправленный эмоциями, и хорошо ещё, не в мой адрес! Старые знакомые… я же не говорил, что все между собой дружат? Бывает и вот такое.
Народ в рокерской тусовке, что называется, с характером, а проще говоря — те ещё мудаки бывают, с гонором и воспалёнными самолюбием, когда он — Гений, а окружающие должны это ценить. Дышать с Гением одним воздухом, бегать ему за сигаретами и безвозвратно одалживать трёшку — это возможность как-то войти в Историю, понимать надо!
Некоторые, к слову, понимают, и бегают, одалживают, прислушиваются к каждому слову… А потом наступает разочарование в былом Кумире, переосмысление ценностей, и — склоки, интриги и сплетни, что куда там дружному женскому коллективу!
Дерутся не то чтобы очень часто, но и не редко, хотя казалось бы — музыканты, руки беречь надо…
— Рука… чёрт! — озвучил мои мысли Градский, с болезненной гримасой помассировав запястье, опухающее на глазах.
— Замену поищи, — без задней мысли предложил я, копаясь в аптечке, думая найти эластичный бинт или что-то подобное. Но чёрта с два… стандартный набор из йода, зелёнки, бинтов, жгута и валерианы.
— Да тут, блять… — в ответ целая тирада о мудаках, которые рады подсидеть, и настроении, которое вот совсем ни к чёрту! Не обращая на это внимание, бинтую ему запястье обычным бинтом, за неимением эластичного.
— Да Мишку и возьми, — предложил Буйнов, прикладывая какую-то вонючую ватку под наливающийся глаз и с недовольным видом рассматривая себя в чуть облупившемся зеркале, — Сложную композицию он пока не вытянет, не на сцене, по крайней мере, а так — справится.
Ругнувшись ещё раз, Градский хмыкнул недовольно… и принял мою кандидатуру. Как я понимаю — не то чтобы за неимением лучшего, а потому что все остальные, в данный момент — мудаки!
Спорить с этим утверждением я не стал, и, живо подхватив гитару, начал, с помощью владельца примерять её во всех видах.
— Ну, сойдёт! — постановил наконец Градский, отчаянно морщась при некоторых моих аккордах, — Но это только на сегодня, понял⁈
Я — понял, и внял, и… нет, ну правда, нужно же показать человеку, что ценю предоставленную возможность⁈ Потому что он — Гений, и дышать с ним одним воздухом — большая честь для меня!
… но кажется, немного переиграл.
— Тебе ведь похуй? — хохотнув, спросил Буйнов, отняв примочку от глаза и покосившись на дверь, закрывшуюся за Градским. Отношения у них сложные — когда вроде и друзья, и, пожалуй, друзья они без всяких «вроде», но ясно уже, что хотя они ещё и не осознают этого, им уже немножечко тесно, и не слишком далёк тот день, когда музыканты разойдутся.
