– Э-э... да. – Сара закусила губу и нервно теребила пуговицы на жакете. – В общем... – Она не могла заставить себя взглянуть на него, но рано или поздно все вокруг все равно узнают, что она оставила работу в Лондоне. – Я... решила взять отпуск и пожить дома несколько месяцев. Я соскучилась по деревне и по родным.
Ей хотелось найти приемлемое и логичное объяснение своему поступку, а сказанное ею, наоборот, прозвучало как импульсивное решение ребенка.
К ее облегчению, он не стал вдаваться в подробности, а только заметил:
– Неудивительно. Меня никогда не привлекал ни Лондон, ни любой другой город.
Разговаривая, Стюарт легко двигался по кухне, достал приборы из выдвижного ящика буфета и поставил согреть две тарелки. Для такого крупного мужчины его движения были чересчур проворными, но не суетливыми. Само его присутствие успокаивало и внушало уверенность.
Таймер в духовке загудел, возвещая, что ужин готов. Стюарт разложил пирог по тарелкам и протянул одну Саре, предложив ей сесть спиной к плите, чтобы согреться.
– Боюсь, я не очень-то умею есть в компании с кем-нибудь, – извинился Стюарт, с удрученным видом усаживаясь за стол.
Он снял сапоги, перед тем как войти на кухню, и смыл грязь с рук, но одет был в ту же поношенную рубашку и разорванные джинсы. Однако, вместо того чтобы сравнивать его с Иэном, всегда одетым в безукоризненные костюмы в тонкую полоску и превосходно отутюженные рубашки, Сара вдруг поняла, что чувствует себя гораздо уютнее со Стюартом. Она ощущала легкость и свободу, чего никогда не бывало в присутствии Иэна, когда она находилась в постоянном напряжении, стараясь выглядеть как можно лучше и быть всегда на высоте. С удовольствием поедая пирог, она открыла для себя следующее – приятно быть объектом заботы и внимания. Когда она бывала вместе с Иэном, то чувствовала себя обязанной поддерживать разговор и развлекать его. Только во время еды она поняла искусственность даже ее служебных отношений с Иэном. Она всегда старалась во всем добиваться совершенства, надеясь этим изменить его отношение к себе, заставить по-другому взглянуть на нее и захотеть ее. Она, словно околдованная, стремилась к невозможной цели. И все же она любила Иэна, а это должно было означать, что из всех окружающих ее людей он был единственным, с кем она чувствовала себя уютно и счастливо.
Сара отбросила нежелательные и волнующие ее мысли и стала расспрашивать Стюарта о планах в отношении его дел и замка.
У него оказалось в запасе множество интересных историй – о годах работы за границей в различных местах для Комитета по лесоводству. Ужин давно был съеден, а кофе выпит, все вымыто и убрано. Сара взглянула на часы и обнаружила, что почти час ночи.
– Боже, что вы обо мне подумаете? – извинилась она. – Гость явно засиделся! А вам завтра рано вставать.
– Не очень. К тому же я не часто имею удовольствие коротать вечер в компании очаровательной и умной женщины.
Сара замерла. Может, она и умная, но... очаровательная?..
– Я сказал что-то не то?
Его спокойный вопрос несколько ее ошеломил. Она привыкла к почти садистской манере Иэна начать говорить комплимент, а затем, когда она была готова принять его, замолчать. Поэтому Сара понятия не имела, как реагировать на слова человека, который, казалось, искренне не понимал, что она прекрасно сознает отсутствие у себя сексуальной соблазнительности и знает, что невозможно считать ее очаровательной. Но даже если это так, го Стюарт, несомненно, сделал ей комплимент по доброте, а не со зла, и ей не хотелось нарушать гармонию этого вечера, сказав ему, что нет необходимости льстить ей словами, которые не соответствуют действительности.
– Я просто устала, – соврала она. – Мне давно пора ехать.
– Да, уже поздно. Боюсь, что эгоистично задержал вас дольше положенного. Я отвезу вас. – Он помолчал, размышляя о чем-то, прежде чем спросил: – Вы не боитесь оставаться одна в доме?
Ее удивила его заботливость. Она привыкла к тому, что Иэн ожидал от нее самостоятельности, и ей было странно и тепло на душе оттого, что к ней отнеслись как к ранимому, хрупкому существу.
– Со мной все в порядке, – заверила она и добавила то, что ей следовало сказать раньше: – Мне неловко, что я отняла у вас целый вечер и съела половину вашего ужина. К тому же очень глупо было упасть в обморок. Я...
– Вы никогда не падаете в обморок, – вставил он, усмехаясь. – Знаю. Это первое, что вы сказали мне, когда я вас увидел, насколько мне помнится.
– Это так глупо... ворваться к вам, наесться и даже не позвонить маме с папой накануне. Я должна буду позвонить им утром и узнать, как там Джекки.
– Значит, это было спонтанное решение – уехать из Лондона и оставить работу? – спросил Стюарт, когда они шли к «лендроверу».
Она понимала, что вопрос вполне естествен, но все равно напряглась от неловкости и отчаяния. У нее заболело сердце, когда она подумала, почему же все-таки она так поспешно приехала домой, словно ребенок, бросающийся в объятия родителей.
– В какой-то мере – да...
Что-то в ее ответе насторожило его, он сказал:
– Простите, я не хотел проявлять любопытство.
– Нет, нет, что вы. – Сознавая, что, возможно, она слишком эмоциональна, по непонятной причине Сара захотела сказать ему правду. Она всегда испытывала отвращение к притворству и обману. – Я оставила работу, потому что... – Сара отвернулась от него и быстро докончила: – ...потому что я влюблена в своего шефа, Иэна. А он не любит меня и не полюбит никогда. К тому же он только что обручился с другой. – Она не осмеливалась взглянуть на Стюарта. – Жалкое зрелище, да? Взрослая женщина бежит домой к родителям.
– Вовсе нет. Это естественно – в момент душевной травмы обратиться к тем, кто нас любит и утешит. Этот человек, ваш шеф... Я так понимаю, он не изменит своего решения...
Сара повернулась и посмотрела на него, ожидая прочесть на его лице все что угодно, только не жалость, но увидела как раз таки сострадание и сочувствие. Она немного расслабилась и покачала головой.
– Я влюбилась в него, когда мне было девятнадцать лет, и, как дурочка, все надеялась и верила, что в один прекрасный день он посмотрит на меня и вдруг поймет, что тоже любит меня. Теперь-то я знаю, какой круглой идиоткой была.
Она глубоко вздохнула, решив ничего не утаивать – пусть Стюарт узнает до конца о ее глупости. Темнота, окутывающая их, придавала ей мужества. Что-то в нем – возможно, сочувственное молчание – облегчало ее рассказ. Или то, что он был незнакомым человеком? Но какое это имело значение? Ей вдруг стало необходимо с кем-нибудь поговорить, выразить в словах свою боль, ненужность и унижение. Неважно, что потом она, может быть, пожалеет об этом.
