* * * О благородный дух, наставник плоти, В которой пребыванье обрела Земная жизнь достойного синьора, Ты обладатель славного жезла, Бича заблудших, и тебе, в расчете Увидеть Рим спасенным от позора,— Тебе реку, грядущего опора, Когда в других добра померкнул свет И не тревожит совесть укоризна. Чего ты ждешь, скажи, на что отчизна Надеется, своих не чуя бед? Ужели силы нет, Чтоб разбудить лентяйку? Что есть духу За волосы бы я встряхнул старуху! Едва ли зов, тем паче одинокий, Ее поднимет, спящую таким Тяжелым сном, что трудно добудиться. Но не случайно днесь рукам твоим, Способным этот сон прервать глубокий, Былая наша вверена столица. Не медли же: да вцепится десница В растрепанные косы сей жены, В грязи простертой, и заставит вежды Открыть ее. К тебе мои надежды Сегодня, римский вождь, обращены; Коль Марсовы сыны Исконной вновь должны плениться славой То это будет под твоей державой. Остатки древних стен, благоговенье Внушающие либо страх, когда Былого вспоминаются картины, Гробницы, где сокрыты навсегда Останки тех, кого не надет забвенье, Какой бы срок ни минул с их кончины, И прошлых добродетелей руины С надеждой ныне на тебя глядят. О верный долгу Брут, о Сципионы, Узнав, что в Риме новые законы, Вы станете блаженнее стократ. И думаю, что, рад Нежданным новостям, Фабриций скажет: «Мой славный Рим еще себя покажет». На небесах, за дольний мир в тревоге, Святые души, оболочку тел В земле оставя, заклинают ныне Тебя раздорам положить предел, Из-за которых людям нет дороги В дома святых, и бывшие святыни Безлюдные стоят в земной пустыне, Разбойничий напоминая грот: Меж алтарей и статуй оголенных Во храмах, для молений возведенных, Растет жестоким заговорам счет. Все днесь наоборот, И нет чтобы Творца восславить боем, Колокола зовут идти разбоем. Рыдающие женщины и дети, Народ — от молодых до стариков, Которым стало в этом мире дико, Монахи, бел иль черен их покров, Кричат тебе: «Лишь ты один на свете Помочь нам в силах. Заступись, владыко!» Несчастный люд от мала до велика Увечья обнажает пред тобой, Что Ганнибала бы и то смягчили. Пожары дом господень охватили, Но если погасить очаг-другой Решительной рукой, Бесчестные погаснут притязанья, И бог твои благословит деянья. Орлы и змеи, волки и медведи Подчас колонне мраморной вредят И тем самим себе вредят немало. По их вине слезами застлан взгляд Их матери, которая воззвала К тебе, в твоей уверена победе. Тысячелетие, как в ней не стало Великих душ и пламенных сердец, Прославивших ее в былое время. О новое надменнейшее племя, Позорящее матери венец! Ты муж, и ты отец: Увы, не до нее отцу святому, Что предпочел чужой родному дому. Как правило, высокие стремленья Находят злого недруга в судьбе, Привыкшей палки ставить нам в колеса, Но ныне, благосклонная к тебе, Она достойна моего прощенья, Хоть на меня всегда смотрела косо. Никто себе не задавал вопроса, Зачем она не любит открывать При жизии людям путь к бессмертной славе. Я верю, — благороднейшей державе Ты встать поможешь на ноги опять, И смогут все сказать: «Другие ой во цвете лет служили, Он старую не уступил могиле». На Капитолии, канцона, встретишь Ты рыцаря, что повсеместно чтим За преданность свою великой цели. Ты молвишь: «Некто, знающий доселе Тебя, синьор, лишь по делам твоим, Просил сказать, что Рим Тебя сквозь слезы умоляет ныне Со всех семи холмов о благостыне». * * * Благословен день, месяц, лето, час И миг, когда мой взор те очи встретил! Благословен тот край и дол тот светел, Где пленником я стал прекрасных глаз! Благословенна боль, что в первый раз Я ощутил, когда и не приметил, Как глубоко пронзен стрелой, что метил Мне в сердце бог, тайком разящий нас! Благословенны жалобы и стоны, Какими оглашал я сон дубрав, Будя отзвучья именем Мадонны! Благословенны вы, что столько слав Стяжали ей, певучие канцоны,— Дум золотых о ней, единой, сплав! * * * Кто плаванье избрал призваньем жизни И по волнам, коварно скрывшим рифы, Пустился в путь на крошечной скорлупке, Того и чудо не спасет от смерти, И лучше бы ему вернуться в гавань, Пока его рукам послушен парус. Дыханью сладостному этот парус Доверил я в начале новой жизни, Надеясь лучшую увидеть гавань. И что же? Он понес меня на рифы, И все-таки причина страшной смерти Не где-то кроется, а здесь, в скорлупке. Надолго запертый в слепой скорлупке, Я плыл, не поднимая глаз па парус, Что увлекал меня до срока к смерти. Однако тот, кто нас ведет по жизни, Предупредил меня про эти рифы, Дав — издали хотя бы — узреть гавань. Огни, что ночью призывают в гавань, Путь указуют судну и скорлупке Туда, где штормы не страшны и рифы. Так я, подняв глаза на вздутый парус, Увидел небо — царство вечной жизни — И в первый раз не испугался смерти. Нет, я не тороплюсь навстречу смерти, Я засветло хочу увидеть гавань, Но, чтоб доплыть, боюсь — не хватит жизни К тому же трудно плыть в такой скорлупке, Когда дыханием наполнен парус — Тем самым, что несет меня на рифы. Когда бы смертью не грозили рифы, Я не искал бы утешенья в смерти, А повернул бы непокорный парус И бросил якорь — сам бы выбрал гавань. Но я горю под стать сухой скорлупке, Не в силах изменить привычной жизни. Ты, без кого ни смерти нет, ни жизни! Скорлупке утлой угрожают рифы,— Направь же в гавань изможденный парус.
