Ваши люди могли бы сделать искусственные платформы из фанеры толщиной в четверть дюйма. Мы положим их над полом вагона — цвет и тому подобное обговорим заранее — чтобы оставить достаточно места для бойца с полной выкладкой. Так у нас в каждом вагоне, кроме начиненного взрывчаткой, будет человек двадцать пять. Чем больше я думаю об этом, тем больше прихожу к выводу, что взрывчатку надо поместить в последний вагон.
Так мы сможем выбираясь оттуда — если до этого, конечно, дойдет — сразу отцепить его и взорвать вместе с путями. Наши главные силы остаются спрятанными в вагонах под ложным полом. Когда этот Хеклер откроет капкан, наши ребята в подходящий момент выскочат из вагонов и остается только пробиться.
— Модернизированный троянский конь, очень хорошо, доктор Холден, — одобрительно произнес Смит.
— Я всегда считал, что классиков следует изучать, — Холден улыбнулся.
— Arma virumque cano, Trojae qui primus ab oris… — Смит посмотрел на языки пламени, лижущие каминную решетку. — «Энеида». «Оружье пою я и мужа, что первый от берега Трои…» Кажется, так это в переводе.
Глава одиннадцатая
Юджин Хеклер смотрел на человека, именовавшего себя президентом.
Вид у него был не радостный.
— Вы не одобряете, — произнес стоявший рядом Хобарт Таунс.
— Я? Нет, сэр.
Президент Роман Маковски вел допрос с помощью электродов доктора Мастерсона. Допрашиваемый, морской офицер, который, судя по всему, уже был готов поддаться, теперь вновь упорствовал, не желая присягнуть на верность новому президенту. Это был молодой небритый лейтенант с перебинтованными ступнями. Его привезли сюда одним из первых и несколько раз заставляли ходить в одних носках в ледяной воде. Так он потерял один палец на левой ноге и два — на правой.
Президент Маковски уменьшил напряжение до минимума.
Электроды были прикреплены к яичкам, соскам и языку юного офицера. Моряк упорно не поддавался воздействию тока. Президент Маковски очень медленно, словно ждал этого момента всю жизнь, повернул рубильник, усиливая ток.
Тело молодого моряка стало трястись, словно в пароксизме лихорадки.
Подождав несколько больше, чем казалось Хеклеру благоразумным, президент ослабил напряжение.
Фельдшер, работавший с доктором Мастерсоном, надел резиновые перчатки и, подойдя к офицеру, убрал электроды с почерневшего, кровоточившего языка.
— Ты будешь сдаваться, сынок? — спросил Мастерсон.
— Тебе нужно всего лишь перейти на мою сторону, парень, — сказал Маковски.
Очевидно, этих слов не следовало произносить. Морской офицер почернел и вымолвил:
— При всем уважении… уважении к вашей должности, сэр… сэр… идите вы на…
На лице Маковского замелькали красные пятна. Он спросил:
— Доктор Мастерсон, что произойдет, если снять повязки с ног этого человека и поставить там дополнительные электроды?
— Я, гм, предполагаю, господин президент, — помолчав, ответил Мастерсон, — что это вызовет очень острую боль. Раны после ампутации не зажили, и, господин президент, это могло бы…
— Мне все равно. Развязывайте. Я хочу взглянуть, что будет.
Хеклер заметил, как он сжимает и разжимает кулаки.
Стоявший рядом с ним Таунс чуть слышно прошептал:
— Вам надо бы посмотреть на женщин, выходящих из его спальни в Белом доме.
Хеклер бросил беглый взгляд сперва на лицо Таунса, затем на лицо молодого моряка. Этот человек не сломается.
— Господин президент, простите, но у меня есть здесь еще обязанности, — сказал он.
— Кишка тонка поглядеть, Хеклер.
— Я — комендант, господин президент. У меня правда много дел здесь.
— Найдете мне еще одного, когда с этим закончим. Дело презанятное.
— Я спрошу доктора Лигета, господин президент.
— Да, сделайте это, Хеклер.
Юджин Хеклер еще раз посмотрел на Таунса. Тот улыбнулся.
Хеклер повернулся и вышел, ощущая приступ тошноты…
* * *
Дмитрии Борзой смотрел; подслушивающих устройств при нем не было. Глядеть на двух людей, занимающихся сексом, не доставляло ему, в отличие от Монтенегро, особого наслаждения.
Сидевший в раскладном кресле рядом с Борзым Косяк, очевидно, очень возбудился.
— Только посмотрите, мистер Джонсон!
Борзой насмотрелся достаточно.
Рикардо Монтенегро почесал оспинку на щеке и закурил сигарету, не отводя взгляда от телеэкрана.
— Не правда ли, этот Тэд Борден — хороший жеребец, — произнес он.
— Да, — благоразумно согласился Борзой, — настоящий жеребец.
— Ты знаешь, я никогда не видел, чтобы Эмма так реагировала. У нее громадный потенциал. Когда она уйдет от Бордена, приведи ее ко мне, Косяк.
— Да, сэр.
Дмитрий Борзой посмотрел на Косяка. За время знакомства с этим пареньком он по-отцовски привязался к нему. Конечно, Борзой понимал его недостатки, но видел, что преданность искупает их. Он не мог противиться своим чувствам.
— Косяк, почему ты смотришь?
— Мистер Джонсон? — Рифер взглянул на него.
— Почему ты смотришь на это? Разве здесь нет девушки, с которой ты бы мог побыть?
— Да, но…
— Но?
— Такие вещи видишь не каждый день.
— Да, это уж точно, — Борзой кивнул. Он был разочарован. Но не в Тэде Бордене. У того юноши были все достоинства: хорош в бою, при необходимости жесток и, очевидно, хорошо умеет очаровывать женщин.
Последнее качество очень поможет при создании его имиджа как симпатичного лидера «Фронта Освобождения Северной Америки».
— Если бы мы показали это по телевидению, то половина женщин этой блядской страны перешла бы на нашу сторону, едва взглянув на него, — восторженно сказал Монтенегро.
Борзой посмотрел на его лицо, но не сказал ничего. Глаза у Монтенегро расширились, губы увлажнились. Может, именно поэтому он стегал женщин тяжелым ремнем. Может, он вообще не совсем нормальный! Борзой внезапно подумал: «А за кем, собственно, Монтенегро больше следит на мониторе: за мужчиной или за женщиной?»
Борзой закурил сигарету, воспользовавшись этим как поводом отвернуться от экрана. Ноги его все еще болели после перелома, мускулы судорожно напрягались.
Настанет день, и Холден получит свое.
И, возможно, Тэд Борден поможет ему в этом.
Глава двенадцатая
Роуз Шеперд сидела в пилотской кабине рядом с Честером Литлом. Тот был, как всегда, хмур и не говорил ни слова. Она сама завела беседу.
— А до Колорадо, где мы поменяем самолеты, ведь долго лететь?
— Да.
— Вы когда-нибудь летали с таким грузом: оружием, патронами и тому подобным?
— Нет.
— Почему вы стали летчиком?
Он пожал плечами, по-прежнему не смотря на нее.
— Самолеты всегда несколько пугали меня, — сказала Рози, вглядываясь в окружавшую их тьму. — Полеты меня не особо беспокоят, но вот на взлете и посадке я нервничаю. Кажется, что на мне сглаз какой-то, понимаете? Тогда, когда за рулем кто-то другой.
Он не сказал ничего.
— Вы женаты? — глупый вопрос. Ее голос звучал, словно со сцены.
— Ага.
— Давно?
— Двенадцать лет.
— И дети есть?
— Ага.
Роуз закурила, выпуская сигаретный дым на ветровое стекло. Что за ответ!
— И сколько?
— Трое.
Наконец он что-то сказал. Но секс — такая тема, что не требует от собеседника особых талантов.
— Мальчики, девочки?
— Да.
— И, — она едва не сказала «черт возьми», — сколько одних и других?
— Два мальчика, одна девочка.
— Сколько им?
— Одиннадцать, девять, семь.
— Кому именно? — Он что, на шифре разговаривает?
— Мальчикам — одиннадцать и девять.
Значит — дочке семь.
— Ваша жена работает?
— Угу.
— Чем она занимается?
— Телефонами.
— Телефонная компания?
— Нет.
— Телефонистка?
— Ага.
— Где вы выучились летать?
— В армии.
«Чьей армии?» — хотелось спросить ей, но она задала другой вопрос:
— Как скоро мы доберемся туда?
— Еще два часа.
— Тогда мы сменим самолеты?
— Угу.
— Вы знаете другого пилота?
— Ага.
— Он хороший?
— Она.
— Она хорошая?
— Угу.
Роуз Шеперд стала думать, что ей надо было взять с собой книгу.
Она потушила сигарету и, повернув голову, опустила ее к крошечному окну, воспользовавшись сложенной курткой, как подушкой. Может, ей удастся уснуть…
* * *
— Как мы знаем из недавней истории, сама воина длилась более четверти века. Но переломный момент в борьбе с «Фронтом Освобождения Северной Америки» и его сообщниками в правительстве Соединенных Штатов — такими, как Роман Маковски и Хобарт Таунс — настал около двадцати четырех лет назад. Американский народ наконец сплотил свои ряды вокруг организации «Патриотов» и вступил в битву. После резни в столице и последующей атаки на форт Маковски рядовой американец больше не мог терпеть всего этого, считать, что ничего не происходит, считать, что насилие совершается не над ним, а над другими, считать, что личные свободы, гарантированные Биллем о правах, только временно ограничены и не имеют основополагающего значения. Американский народ стал понимать, что свобода слова, свобода собраний, свобода от незаконного обыска и задержания, свобода иметь и носить оружие — неотъемлемое качество Соединенных Штатов. Американцы начали понимать, что на них надели цепи основанного на неравенстве феодального общества, общества, от которого их пращуры эмигрировали в Америку. И надело эти цепи правительство, которое пожелало не представлять народ, а править народом.
