И в то же время у меня возникло ощущение, что именно здесь предназначенное мне в жизни место. Год тому назад я еще так здесь всего боялся, что не смел приходить в этот дворец в запыленной и потной одежде. Но нынче днем мне уже не до церемоний, у меня появилась масса спешных дел; мое присутствие стало крайне необходимым. Я отсутствовал несколько недель: ездил в Форли, вел деловые переговоры со знаменитой Катериной Сфорца. Впечатляющая дама, должен признать; обладает мужским умом и отвагой, но помимо того, и мягкими полными губами, и пышным белым бюстом. Она заигрывала со мной — но только ради того, чтобы получить желаемое от Флоренции. Я действовал так же, стремясь добиться от нее того, что нужно самому городу. В итоге получилась патовая ситуация, но играли мы с наслаждением.
Я поднялся по трем лестничным маршам и пробежался по коридору; впереди меня ожидали еще три лестничных марша и очередной коридор. На последних двух пролетах мои легкие хрипло посвистывают, и я прохожу через зал Лилий[14], где мой начальник мессер Антонио разглагольствует со свойственной ему напыщенностью. Мое рабочее место находится непосредственно за стеной этого зала: тесная комнатенка с небольшим окном.
— Привет, Агостино. Привет, Бьяджо.
Они подняли головы от столов, и их унылые лица осветились радостью.
— Никколо! — одновременно завопили друзья детства.
Они оторвали задницы от стульев, мы обнялись. Они поведали, как сильно скучали без меня; как дерьмово вел себя мессер Антонио в мое отсутствие. Я вручил Бьяджо заказанный им портрет Катерины Сфорца, и он с гордостью повесил его на стену:
— Разве она не великолепна? А как она тебе показалась в реальной жизни?
— Великолепна, — признал я. — Ладно, какие новости о войне?
— Все идет хорошо, — ответил Бьяджо, не отводя глаз от портрета. — Ситуация начинает разогреваться, и я полагаю, что капитан Паоло Вителли вскоре захватит Пизу и окончательно утвердит славу Флоренции.
— Никогда не доверяй наемникам, — машинально пробормотал я.
— Нам отлично известны твои принципы, Никколо, но на него не поступило пока никаких жалоб. Мы заплатили ему и его брату Вителлодзо двенадцать тысяч дукатов, и сегодня они получили подкрепление. В ближайшие пару недель крепость Стампаче падет, и после этого Пиза будет нашей.
— Ладно, хотя я лично сомневаюсь в честности этого Вителли, но в общем у нас есть хороший повод для пирушки. Не сходить ли нам в «Три царя»? Я расскажу вам, что Катерина Сфорца носит под юбками…
Агостино рассмеялся, а Бьяджо потрясенно разинул рот, его глаза стали как блюдца.
Окрестности Пизы, 10 августа 1499 года
ВИТЕЛЛОДЗО
Моя артиллерия сделала свое дело. Теперь брешь в городской стене достаточно велика, чтобы в нее проехала шестерка лошадей. Наша пехота с легкостью проведет атаку с мечами и пиками.
Однако в такой новости нет ничего хорошего. Возможно, простые обыватели думают, что я хочу обеспечить нашим войскам быструю и легкую победу над врагом. Но эти люди наивны и ничего не смыслят в военной стратегии. Определим это так: если мы победим сегодня, то кто заплатит нам завтра? А можно и иначе — пизанцы платят нам приличную сумму, чтобы мы не захватывали их город.
Проклиная жару, я стащил с головы шлем и направился к палатке, где обедал мой брат Паоло.
— Присаживайся, Вителлодзо, — сказал он, предложив мне куриную ножку.
— Паоло, — удрученно произнес я, покачав головой, — я только что наблюдал за сражением…
— Оно идет хорошо?
— Слишком хорошо. Мы теряем контроль над войсками. Эти молодые флорентийские рекруты… они просто свихнулись на понятиях чести и гордости, а уж их отвага…
Едва не подавившись, Паоло выплюнул кусок мяса.
— Неужели они вошли в Пизу?
— Пока нет. Но это случится очень скоро, если мы что-нибудь не придумаем.
— Командуй отступление.
— Я уже отдал приказ.
— А они не подчинились?
— Выйди и погляди сам.
Он вскочил и, призвав пажа, велел помочь ему надеть доспехи. Полностью облачившись в броню, поднялся вместе со мной на вершину холма и глянул вниз на сражающихся солдат в красно-черных мундирах.
— Лошадей, живо! — вскричал Паоло. — Вызови наших офицеров. Нам придется самим руководить отступлением.
Через несколько мгновений мы уже спустились с холма и врезались в вихревой центр битвы. Она проходила в обычной беспорядочной манере. От полуразрушенных стен поднимались густые облака порохового дыма и пыли. С земли раздавались редкие ружейные выстрелы, а из бойниц зубчатых стен вылетали стрелы. Короче, ситуация сложилась чертовски опасная. Я знал, о чем говорю. Мои младшие братья, Джанни и Камилло, оба потеряли жизнь в таких бессмысленных перестрелках. Порой я сомневался, стоила ли их жизнь заплаченных нам денег. Но как еще мы намерены добывать средства к существованию? Если мы хоть немного повысим налоги горожанам Чита-ди-Кастелло, то поимеем мятежи и восстания. А они гораздо опаснее обычной войны.
— Отзовите же этих распетушившихся флорентийских свиней! Убрать с поля боя весь их тупоголовый деревенский сброд! — кричал Паоло офицерам, проезжая по рядам наших разгоряченных войск. Он лупил по шлемам своим мечом и орал зычным командным голосом. Я делал то же самое.
Один из наших знаменосцев имел дерзость возразить мне:
— Но мы уже побеждаем! Мы захватили церковь! Город будет наш, если мы сейчас поднажмем, у нас же есть все преимущества! Почему вы говорите нам отступать?
Я медленно вернулся туда, где стояла его лошадь во главе колонны. Люди за его спиной выглядели разозленными и мятежными.
— Сними шлем, солдат. Покажи свое лицо.
Он исполнил мой приказ. На меня глянуло юное безбородое лицо. Я приставил меч к его горлу. Он не дернулся.
— Никогда не противоречь и не обсуждай приказы старших офицеров, — я посильнее надавил концом меча на его шею. Кожа поддалась, и его лицо побледнело. — Ты понял меня?
— Да, мессер… — его голос звучал тихо, но в нем до сих пор сквозило неприкрытое возмущение.
Я усилил давление острия: капельки крови побежали по шее.
— Громче!
— Да, мессер. Я понял. Виноват, мессер.
Я убрал меч:
— Отлично. Если это случится еще раз, я отрежу твою чертову башку. А теперь прикажи своим людям отступить!
К закату все наши отряды вернулись в лагерь. Мы видели, как пизанцы латают бреши своих укреплений. Мы слышали, как ропщут наши воины вокруг костров.
— Очевидно, что все случившееся дойдет до Флоренции, — сказал я. — И, вероятно, они обвинят нас в трусости.
— Те малодушные бумагомараки! — вскричал Паоло. — Что, черт побери, они понимают в военной стратегии?
— Разумеется, ни черта. Но возможно, нам следует объяснить им наше решение. Напиши донесение в Синьорию…
— У тебя что, нет гордости, братец?
Я вспыхнул:
— Конечно есть, Паоло. Но я…
— Вот уж поистине Господне наказание! В том дворце не осталось благородной крови. Там засели торговцы и волокитчики. И писать им донесение? Да плевал я на всю Флорентийскую синьорию!
Я опустил голову:
— Извини, Паоло. Ты прав, конечно. Я… я не знаю, о чем думал.
Он приблизился и крепко обнял меня:
— Мы, Вителли, принадлежим к славному роду кондотьеров.[15] Не забывай этого, брат. В нас больше благородства.
Флоренция, 26 сентября 1499 года
НИККОЛО
Миновала полночь, и я остался во дворце один. Я торчал на службе с раннего утра и физически испытывал крайнюю усталость; но ум мой бодрствовал, пребывая в необычайном волнении. И сейчас здесь, за моим столом, при свете единственной свечи мне оставалось написать одно письмо.
Последние шесть недель мне ежедневно приходилось писать или диктовать письма — ободряющие, убеждающие, предупреждающие, выражающие нашу обеспокоенность, наше разочарование, наше нетерпение. Но ничего по-прежнему не изменилось. Самым последним оправданием послужила вспышка малярии в лагере, которая якобы делает невозможной нашу атаку. Все в Синьории уже устали от братьев Вителли. Пришла пора положить конец их оправданиям и лживым сообщениям.
Обмакнув кончик пера в чернила, я начал покрывать лист бумаги своим самым изящным почерком. Это особое послание не предназначалось для глаз Паоло и Вителлодзо Вителли. Если наши уполномоченные выполнят задание с благоразумной осторожностью и тонкостью, которых я требовал от них, то Вителли догадаются о содержании этого письма, когда будет слишком поздно.
Я подписал письмо, высушил чернила, сложил бумагу и запечатал ее восковой официальной печатью Флорентийской республики. Подумав о сделанном, вздохнул с облегчением, удовлетворением и без малейшего трепета. Я вписал свое имя в скрижали истории. И доказал, что перо в определенных ситуациях может быть могущественнее меча.
