Признаться, оба письма мне не понравились. Но еще больше мне не понравилось письмо, которое написал в редакцию пожилой человек, отец девушки.
По его словам, он обратился ко мне по просьбе дочери. Он требовал, чтобы юноша, разлюбивший его дочь, был наказан, чтобы о его последнем письме был «поставлен в известность» командир части. Как подтверждение чувств юноши к его дочери отец прислал в редакцию его любовную записку, полную ласковых слов. Он не заметил в этой нежной записочке главного: отсутствия подлинного уважения к его дочери. А об этом, казалось, отец должен был призадуматься прежде всего.
И, сознаюсь честно, прочтя эти письма, я тоже не почувствовала к ней уважения.
То, о чем пишут первые стихи или делятся с близкой подругой, она обдуманно, без девичьего смущения вынесла на всеобщий обзор.
Я поняла бы ее, если б она сделала это, чтобы получить совет, которого жаждала ее душа, чтобы поделиться своей болью или своим раздумьем.
Но она хотела только одного: наказать человека, который ее разлюбил, а быть может, и не любил вовсе.
И тут я вспомнила совсем другую историю.
В Одессе, в одной из больниц долгое время работала сестрой-хозяйкой Евгения Михайловна Голоскевич. Отделение, где она работала, славилось своим порядком и чистотой Больничная мебель выглядела так, словно ее только что отполировали. Для опыта сестру-хозяйку изредка переводили в другое отделение, но очень быстро там все кровати, все стулья и умывальники, словно по волшебству, казались только привезенными из магазина, а в палатах зеленели цветы и веяло свежестью.
Евгения Михайловна была человеком немногословным и сдержанным. С нею в доме при больнице жил единственный сын. Вскоре стало известно, что сын Голоскевич решил жениться на своей сверстнице, дочери сестры той же больницы.
Но началась война, и юноша ушел на фронт, оставив в осажденной Одессе мать и невесту.
Горе утраты вошло в дом без стука. Узнав о гибели сына, мать не плакала на людях. Как и раньше, она работала безупречно, была исполнительна и аккуратна, вкладывала в работу всю душу. Только внешность ее изменилась: волосы стали белыми, а лицо почернело от горя.
Она не знала, где похоронен сын.
Было известно лишь место боев. Бои были тяжкими, станция много раз переходила из рук в руки, разрывы бомб и снарядов перепахали землю. Ничего не осталось матери — даже могилки, которую можно было убрать цветами, даже холма земли, к которому можно было прижаться материнским телом, словно оно могло согреть и пробудить мертвого сына.
Но каждый год, когда наступала пора ее отпуска в больнице, мать ехала на ту станцию, где был убит в бою сын.
Она выходила из поезда, шла в пустынное поле, опускалась на колени на сырую землю.
— Слышишь ли ты меня, сыночек? — говорила она, гладила руками траву и землю. — Чуешь ли ты, сынок, как плачет мама твоя?
В поле было тихо, молчали и трава и ветер. И мать вставала со старых, усталых своих колен и шла дальше. И опять опускалась на колени, и гладила землю натруженными руками, и окликала сына в могиле, и рассказывала ему, как тяжко ей жить без него…
Горе матери неутешно. Но время шло, и в молодой душе оно залечило рану.
Невеста сына полюбила другого, вышла за него замуж.
Она сама пришла к матери, чтобы рассказать об этом. Мать долго молчала, смотря на нее. Потом сказала:
— Дай тебе бог, чтобы он любил тебя так, как любил мой сын.
Вряд ли она думала в ту минуту, что повторяет одни из самых глубоких и чистых слов, созданных великим поэтом. В ней говорил голос материнской мудрости, голос материнской любви, давшей ей подлинное величие духа.
Годы шли. У молодой женщины родилась дочь. И Евгения Михайловна Голоскевич, мать ее покойного жениха, с первых дней рождения ребенка взяла на себя заботу о нем.
Она вырастила девочку, как если бы та была ей родной внучкой. Вместо беспощадной, испепеляющей душу обиды или жажды мести она нашла в себе силы понять сердце другого человека.
Для матери эта молодая женщина несла в себе свет любви ее сына. И во имя святости и бессмертия сыновнего чувства к девушке, которая была ему дорога, мать растила чужого ребенка, как если бы в нем жил нетленный отблеск этой любви.
Достойны глубокого уважения люди, душа которых вмещает такую высоту чувств.
Большая семья
Прекрасны и удивительны краски этого города.
Зеленый от молодой листвы, синий от щедрой синевы неба, сиреневый от горных вершин, внезапно и ослепительно открывающихся за поворотом… Вишневые деревья растут в городе вдоль тротуаров, они покрыты легким пухом цветения, и над улицей, смешиваясь с запахом бензина, плывет аромат сада и весны.
Вдруг подул холодный ветер, на вишневый цвет легли ледяные снежинки, и два снежных убранства — добрый снег цветения и грозный покров нежданного позднего снегопада — слились воедино.
Но снова глянуло солнце, горы задымились золотым теплом, и деревья, отряхнув растаявший снег, опять подбавили солнцу свои цветы…
В такой день мы сидели в ординаторской комнате одой из клиник Алма-Аты. Двери в палаты были открыты.
Одних больных только привезли, другие уже оправились после операции. И, как часто бывает в больнице, каждому казалось, что весна и солнце обещают счастье, вновь возвращенную долгую жизнь, которую люди по-другому ценят после болезни…
В ординаторской вместе со мной сидели люди в белых халатах. Они были очень молоды, они только вступили на порог самостоятельной жизни. Через несколько месяцев каждый из них получит диплом врача. А если сказать правду, они уже и сейчас чувствовали себя врачами, потому что побывали в первой врачебной командировке, узнали, что такое самостоятельная работа.
О первой их работе на целине и шел у нас разговор.
Все четверо моих собеседников очень различны.
Мади Ильясов — высок, плечист, с длинными сильными руками хирурга. Он и мечтает быть хирургом, и все его рассказы неукоснительно сводятся к травмам и сложным случаям, требующим немедленного хирургического вмешательства. Хирургия отвечает его научным интересам, его влечению души, решительному и смелому характеру, физической силе.
Райхан Акласова выглядит немного старше своих товарищей: она успела закончить до поступления в институт медицинское училище. Это худенькая девушка с умными, приветливыми глазами; на носу у нее золотые веснушки. Выражение лица, серьезное и сосредоточенное, выдает в ней человека сложившегося. Она много говорит об умении наладить работу, о снабжении больницы, о транспорте для перевозки больных. В ней угадывается будущий организатор.
Зубайра Мамлина кажется совсем юной. Рассказывает она горячо, торопливо, перескакивая с предмета на предмет. Ей хочется рассказать обо всем сразу: и о первом дежурстве в больнице, и о фельдшере, который с нею работал, и о первом сложном случае, с которым пришлось столкнуться…
Четвертая собеседница, Римма Абдрахимова, помалкивает и только смотрит в лицо собеседника темными, блестящими, внимательными глазами. Римма смугла, стройна, у нее каштановые волосы, нежно очерченный рот; она напоминает тонкую, но очень крепкую веточку. Перед тем как начать говорить, Римма сразу вспыхивает румянцем, словно ее лицо освещает изнутри невидимый фонарик. Говорит она коротко, серьезно, и чем дальше, тем явственнее вы ощущаете ее собранность, спокойную, внутреннюю силу. Но кончики ее ушей продолжают гореть.
Они, эти четверо, так же, как и многие их товарищи знают, что такое целина. Они познакомились с целиной не по книгам и не по романтическим фильмам. Они знают ее пыль и ее дожди, ее труд и ее пот, ее подвиг и ее радость.
Уже не раз они ездили в целинные районы — сначала на уборку, потом на практику, потом в первую врачебную командировку, когда были уже студентами шестого курса.
Они жили на целине в маленьких больницах. Любого из них не раз будили среди ночи, любой из них ехал под дождем на раскачивающемся тарантасе или грузовике по размытой ливнем дороге к заболевшему человеку, потом стоял у кровати, сжимая в руке карманный медицинский справочник, глядя на усталое воспаленное лицо больного, и страстно, в великом напряжении всех сил ума и души искал верного ответа на вопрос, заданный ему болезнью.
Каждый из них уже узнал, что такое быть в ответе за чужую жизнь.
Быть в ответе перед самим собой, перед испуганными детьми больного, перед его женой, с надеждой вглядывающейся в лицо врача, перед матерью, безмолвно и строго стоящей у изголовья.
И каждый из них уже узнал чувство высокого счастья и особое, никогда ранее не изведанное состояние глубокого внутреннего покоя, какие испытывает врач в минуты, когда жизнь больного спасена.
Эти четверо прошли свое первое врачебное испытание в маленьких участковых больницах, где не было других врачей: их встретили только фельдшер да сестры. И вот в первую же ночь, когда одна из четырех приехала в больницу, с нею произошел случай, который она запомнила на всю жизнь.
