- Останови здесь, - сказал он и вылез. - Поезжай. Через минуту я подойду. - И, не дожидаясь, пока автомобиль тронется, стал взбираться по откосу, по выжженной порохом траве, все еще держа в руке платок. Это здесь; он запомнил место. Своим внезапным появлением он, конечно, насторожит то крошечное существо. Но не спугнет; присев и осторожно, терпеливо раздвигая стебли травы, он, видимо, найдет это существо в этой траве припавшим к земле, но не в страхе, просто в ожидании, когда он замрет, погрузится в то одиночество, которое было его началом, родословной и наследием: монахини - и даже приезжавший епископ с безутешным, понимающим взглядом, но бездетный, руки его никогда не били и не ласкали в гневе, любви, страхе, надежде и гордости детскую плоть от своей плоти, очевидно, более мудрый, чем монахини, менее нежный, но не менее жалостливый, ничего незнающий, как они, говорили: "Твоя мать-это мать Христа, мать всего живого", - но этого было мало, ему не были нужны ни мать всего живого, ни мать Христа, ему нужна была родная мать... Необходимо лишь замереть, выждать, пока это крошечное существо освоится с его внезапным появлением, потом раздастся первый звук, пробный, краткий: повышающаяся, почти вопросительная интонация, чуть ли не проверка, действительно ли он здесь и ждет, потом он прошепчет это единственное слово в раскаленный камень перед лицом. И он оказался прав: разумеется, это была не пиренейская цикада, но, вне всякого сомнения, ее северная сестра; где-то в обломках ржавого двигателя, пулеметов, среди почерневших проводов и обугленных ручек управления раздавался еле слышный звук, спокойный, безразличный, неумолчный и навязчивый, - мурлыканье, какое, по его мнению, мог бы издавать во сне беззубый ротик с пустышкой.

Дом, где размещался штаб дивизии, его владелец именовал виллой, этот человек сколотил несколько миллионов на парижской фондовой бирже, вернулся туда, где родился, с любовницей-аргентинкой и воздвиг не только символ и памятник, но и наглядное подтверждение своего успеха там, где прошли его детство и юность, свое "я же говорил вам" старшим - мэру, доктору, адвокату и судье, утверждавшим, что он никогда ничего не добьется; а когда военные потребовали у него этот дом в пользование, он охотно уступил его по соображениям не только патриотическим, но и амурным, так как аргентинка согласилась покинуть Париж только под нажимом.

Его ждала депеша из штаба корпуса: Вас ждут в Шольнемоне в среду к пятнадцати часам. Находитесь на месте, за вами прибудет автомобиль; он скомкал и депешу и вместе с платком адъютанта сунул ее в карман мундира; теперь, когда он вернулся домой (другого дома у него не было с тех пор, как он семнадцати лет надел военную форму, так панцирь черепахи является ее жилищем), перед ним открылась неприкаянность, пустота ближайших пяти, шести или семи часов, пока не стемнеет. Мелькнула мысль - напиться. Он был непьющим; он не только никогда не думал о выпивке, но словно бы забывал о ее существовании, пока кто-нибудь не совал ему в руку стакан, как адъютант флягу. Но отверг эту мысль он совсем по другой причине: хотя дивизионный генерал Граньон, получив приказ командира корпуса посадить себя под арест, был официально отстранен от дел, он все равно будет дивизионным генералом Граньоном еще пять, шесть или семь часов, возможно, даже день и два.

Потом он внезапно понял, чем ему нужно заняться, и отправился из официальной резиденции в частную; прошел через свою спальню - маленькую, обшитую панелями комнату, которую миллионер называл оружейной, там хранился дробовик, из которого никогда не стреляли, на стене висела голова оленя (не очень крупного) и чучело форели, купленное вместе с дробовиком, - в комнату, служившую спальней его трем адъютантам, - раньше она была гнездышком любви, и, казалось, в ней что-то до сих пор напоминало об аргентинке, хотя никто не мог сказать, что именно, после нее ничего не оставалось, разве какой-то неутешный призрак того, что северяне считали, представляли южным любовным неистовством, - и отыскал в обшарпанном шкафу, где один из адъютантов хранил возимые с места на место неофициальные предметы штабного антуража, ту самую книгу.

И ему снова вспомнился погибший владелец книги: бывший офицер его штаба, худощавый, очень высокий, изящного, даже хрупкого сложения человек, чьи сексуальные наклонности вызывали у командира дивизии сомнения (скорее всего, ошибочные), хотя, в сущности, ему не было до них никакого дела, в военную семью бригадного (тогда еще) генерала он вошел незадолго до получения им дивизии, генералу стало известно, что его адъютант тоже рос в сиротском приюте, и это обстоятельство, а не книга, не чтение, как сознавал с каким-то яростным презрением к себе командир дивизии, заставляло его постоянно отмечать, что адъютант не расстается с книгой ни за едой, ни за питьем и никогда не уходит в нее с головой; так как со своими обязанностями он справлялся неплохо, в конце концов командиру дивизии даже стало казаться, что потрепанная, разбухшая книга и есть адъютант, а сам человек лишь денщик этого адъютанта, и однажды вечером, когда они ждали с передовой связного, посланного за рапортом о пленных, который один из командиров бригад по небрежности не подписал (адъютант был у генерала начальником военно-юридической службы), он задал адъютанту вопрос и с холодным, невежливым изумлением выслушал ответ:

- Я был дамским портным. В Париже...

- Кем? - переспросил командир дивизии.

- Я шил дамскую одежду. И притом неплохо. А со временем стал бы шить еще лучше. Но мне хотелось другого. Я стремился быть смелым.

- Кем быть? - снова переспросил командир дивизии.

- Иначе говоря - героем. А вместо этого шил дамскую одежду. И я решил стать артистом. Играть Генриха Пятого, на худой конец Тартюфа, а может быть, даже и Сирано. Но ведь это игра, лицедейство, я был бы кем-то другим, а не собой. Потом я понял, что нужно делать. Писать.

- Писать?

- Да. Пьесы. Лучше самому писать пьесы, чем воплощать на сцене чье-то представление о том, что такое смелость. Самому придумывать славные события и деяния, самому создавать людей, которым хватает смелости совершать их, нести за них ответ и не жалеть о содеянном.

- А это не было бы лицедейством? - спросил генерал.

- Это я написал бы их, выдумал, сотворил.

И генерал не увидел в этом униженности: то было нечто смиренное, но и упорное, несмотря на застенчивость.

- По крайней мере я стремился к этому.

- А... - сказал генерал. - И это та самая книга?

- Нет, нет, - ответил адъютант. - Ее написал другой. Свою я еще не закончил.

- Еще не закончил? Времени у тебя здесь хватало, - сказал он, даже не сознавая, что выразил презрение, что его нужно было бы скрыть или хотя бы попытаться. И теперь в голосе адъютанта уже не было ни смирения, ни даже упорства; генерал, разумеется; был неспособен распознать отчаяние, но мог распознать неукротимость.

- Я знаю еще слишком мало. Мне пришлось прервать, отложить работу, пока не узнаю...

- Из книг? О чем в них можно узнать?

- О смелости. О славе, о том, как ее добиваются люди и как несут ее бремя, и как потом с ними уживаются другие, о чести и самоотверженности, о сочувствии и сострадании, необходимых, чтобы стать достойным чести и самоотверженности, о смелости, необходимой для сострадания, и гордости, чтобы стать достойным этой смелости...

- Смелость для сострадания? - спросил генерал.

- Да. Смелость. Если забыть о сострадании, мир отвернется от тебя. Для такой смелости нужна гордость.

- Гордость чем? - спросил генерал.

- Пока не знаю, именно это я и пытаюсь выяснить.

И генерал тогда не сумел распознать хладнокровия, видимо, приняв его за что-то другое.

- И выясню. В книгах это есть.

- В этой книге тоже? - спросил генерал.

- Да, - сказал адъютант, и вскоре он погиб; генерал однажды утром хватился его, вернее, никак не мог найти, Прошло два часа, прежде чем он выяснил, где был адъютант, а еще через три или четыре он узнал, что сделал адъютант, но так никогда и не узнал, зачем и почему адъютант оказался там, в траншеях, где у начальника военно-юридической службы дивизионного генерала не было никаких прав или обязанностей, он сидел - так докладывал посыльный со связным одного полка у стенки траншеи, неподалеку от стоянки штабных автомобилей, которую в то утро противнику удалось наконец пристрелять. Связной утверждал, что предупредил об этом адъютанта. И об этом были предупреждены все, но подъехавший автомобиль тем не менее направился к стоянке; увидев это, адъютант вскочил и замахал руками водителю. Но автомобиль не остановился, тогда адъютант выбежал на дорогу и пытался остановить его, даже когда послышался свист снаряда; правда, адъютант не мог знать, что вместе с богатой американкой, вдовой, чей единственный сын служил во французской эскадрилье, расположенной в нескольких километрах оттуда, содержательницей приюта для военных сирот под Парижем, в машине сидел штабной майор из Парижа, благодаря широким связям избежавший фронта. Полученную медаль повесить было не на что, опознать, чтобы похоронить ее вместе с останками, было невозможно, поэтому она тоже лежала в обшарпанном шкафу, который преемник адъютанта в свою очередь перевозил с места на место; командир дивизии достал книгу, прочел заглавие, потом с нарастающим раздражением прочел снова, потом прочел вслух и чуть было не произнес: Хорошо. Написал ее Блаз. Но как называется эта книга? Потом понял, что имя на обложке и есть название книги, значит, книга должна быть об этом человеке, подумал: Да. Припомнил эпизоды, фрагменты, отголоски той ночи, два года назад, громко произнес: "Жиль Блаз" - и напряженно прислушался, будто со страниц книги что-то могло откликнуться сквозь обложку на это простое имя, какое-то эхо грома, звенящего грохота, поющих труб и горнов и... Что там было? - подумал он. Слава, честь, смелость, гордость...

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 13 ... 92

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Притча - Уильям Фолкнер бесплатно.

Похожие на Притча - Уильям Фолкнер книги

Уильям Фолкнер - краткая справка - Уильям Фолкнер - Проза
Человек рождается дважды. Книга 1 - Виктор Вяткин - Проза
Красные листья - Уильям Фолкнер - Проза
Сойди, Моисей - Уильям Фолкнер - Проза
Осень в дельте - Уильям Фолкнер - Проза
Авессалом, Авессалом ! - Уильям Фолкнер - Проза
Ad astra (К звездам) - Уильям Фолкнер - Проза
О Шервуде Андерсоне - Уильям Фолкнер - Проза
Как Том искал Дом, и что было потом - Барбара Константин - Проза
Сон в летнюю ночь (в переводе Лунина В.В.) - Уильям Шекспир - Проза

Оставить комментарий