В некотором смысле мне даже нравилось общаться открыто после вечных недомолвок. В эти последние дни до моего ухода нам было друг с другом так легко, как ни разу не бывало за все минувшие годы.
– Ты знала, что это наступит? – спросил он в мою последнюю ночь, задув свечу, стоящую на тумбочке между нашими кроватями.
– Я видело клеймо. И чувствовала, как оно жжет.
– Но ты не знала, каким образом я сделаю это? Что я объявлю себя Омегой?
– Я видела только, чем всё закончится. Что заклеймят меня.
– Но это мог быть и я, если бы ты не созналась.
– Может быть, – я немного пошевелилась. Я могла лежать только на спине, чтобы подушка не касалась ожога. – Но в моих снах клеймили всегда меня.
Означало ли это, что и молчание меня бы не спасло? Знал ли он наверняка, что я признаюсь? А что, если бы я смолчала?
Я уходила на закате следующего дня. Зак едва скрывал ликование, чем, в общем-то, не удивил меня, однако больно было видеть, как торопилась распрощаться со мной мама. Она всячески избегала смотреть мне в лицо после того, как на нем выжгли клеймо. Сама я видела себя только раз, тайком проникнув в мамину комнату, чтобы посмотреться в маленькое зеркало. Ожог всё еще выглядел вспухшим, а волдыри – воспаленными, но метка была четко различима. Я вспомнила слова Советника и сказала их сама себе: «Вот кто я есть». Не касаясь обожженной кожи, я повторила пальцем контуры клейма: неполный круг, вроде перевернутой подковы с короткими горизонтальными линиями на обоих концах. «Вот кто я есть», – произнесла еще раз. Странно, но когда я ушла, то испытала облегчение. Несмотря на всё еще острую боль от ожога, на то, как мама торопливо сунула в руки сверток с едой, когда я попыталась обнять ее, меня вдруг охватило чувство свободы, потому что годы скрытности остались позади. Когда Зак пожелал на прощанье: «Береги себя», я чуть не рассмеялась вслух.
– Ты хотел сказать – беречь тебя?
Он посмотрел прямо, в отличие от матери, не отводя взгляда от моего клейма.
– Да.
Я подумала, что, наверное, впервые за все эти годы мы полностью честны друг с другом.
Конечно, я плакала. Мне исполнилось всего тринадцать, и я никогда не расставалась с семьей. Самой долгой разлукой с Заком стал тот день, когда он ездил за Алисой. Я даже подумывала, возможно, было бы легче, если бы меня заклеймили в младенчестве. Я бы выросла в поселении Омег, не зная, что это – жить с семьей, со своим близнецом. Я могла бы завести друзей, хоть и не знала толком, что это значит, потому что кроме Зака у меня никогда и ни с кем не складывалось близких отношений. Зато, по крайней мере, подумалось мне, больше не придется скрывать, кто я есть. Но ошиблась. Едва вышла за деревню, как встретила группку детей моего возраста. Хотя мы с Заком не ходили в школу, но все равно знали всех местных детей. Мы даже играли вместе в раннем детстве, пока наша неразделенная пара не стала предметом всеобщего беспокойства. Зак всегда вел себя уверенно и утверждал, что будет драться с кем угодно, кто посмеет заявить, что он не Альфа. Но с возрастом родители начали внушать своим детям, чтобы те держались от неразделенных близнецов подальше. Мы всё теснее общались друг с другом, но в то же время в Заке копилась обида за то, что нас отвергали. А в последние несколько лет дети не только сторонились нас, но и открыто насмехались, швыряли камнями и всячески оскорбляли, если поблизости не оказывалось наших родителей.
Четверо детей – трое мальчишек и девочка – катались на паре старых ослов, обгоняя друг друга, сидя верхом на смешных ослиных спинах. Я заслышала их издали, а вскоре и увидела. Я шла, опустив голову и держась ближе к обочине узкой дороги. Но слухи о нашем разделении разошлись очень быстро, и когда они оказались ближе и увидели мое клеймо, их охватило возбуждение – ведь новость подтвердилась!
Они обступили меня. Ник, самый высокий среди них, заговорил первым, пока остальные взирали с нескрываемым отвращением на мой лоб:
– Похоже, Зак наконец сможет ходить в школу.
Ник годами не разговаривал с нами обоими, только выкрикивал оскорбления, но, видимо, мое клеймо вызвало расположение к Заку. Другой мальчишка бросил:
– Такие, как ты, не должны здесь находиться.
– Я ухожу, – ответила я, пытаясь вырваться, но Ник преградил дорогу и толкнул меня к своим дружкам, которые тотчас подхватили забаву и тоже принялись толкать. Я выронила сверток и инстинктивно прикрыла рану, пока мальчишки толкали меня друг к другу, зажав в узком кольце и злобно выкрикивая: уродка, пустышка, зараза. Заслоняя лицо руками, я повернулась к Рут, темноволосой девочке, живущей в нескольких домах от нас, и прошептала: «Пожалуйста, останови их».
Рут подошла ближе. На миг я подумала, что она собирается взять меня за руку. Но она наклонилась, подобрала мою фляжку и медленно вылила воду на землю. Один из ослов, пытаясь попить, почавкал губами, но вода быстро впиталась в песок.
– Это наша вода, – процедила Рут. – Из колодца Альф. Ты и так слишком долго заражала ее, уродка.
Они ушли, не оглядываясь. Я ждала, когда их силуэты исчезнут из виду, и только потом собрала свои вещи и пошла вниз к реке. То, что Рут вылила всю фляжку, – потеря не большая. Речная вода, пусть теплая и солоноватая, вполне пригодна для питья. Но, пока я сидела на берегу реки, заново наполняя флягу, мне стал понятен смысл ее жеста. Для Альф, даже для мамы, вся моя жизнь до настоящего момента считалась сплошной ложью, и место в деревне я занимала обманом.
После этой стычки я свернула с дороги и остаток дня пробиралась вдоль берега реки. На голову низко повязала платок и каждый раз вздрагивала, когда ткань задевала ожог. Один раз, когда проходила мимо фермы, мне встретилась женщина-Альфа, которая вела к реке коз, чтобы напоить их. Я миновала ее в полном молчании, низко опустив голову.
Я дошла до ущелья, ведущего на запад к башням, и, не останавливаясь, продолжила путь дальше, на юг, куда прежде никогда не заходила. У Зака поездка до поселения Омег, когда он забирал Алису, заняла полдня. Мне же пешком да в стороне от дорог понадобилось почти трое суток, тем более что мои шаги решительно не поспевали за ритмом, звучащим у меня в голове. Несколько раз за день я останавливалась, чтобы смочить пылающий лоб в речной воде и отломить немного хлеба из свертка, что дала мама. Спала на берегу реки, радуясь теплу летней ночи. На утро второго дня я снова вышла на дорогу, там, где она уходила в сторону от реки и поднималась к долине. Я все еще боялась встретиться с людьми, но уже по другой причине. Теперь я вступила на территорию Омег. Здесь даже природа выглядела совершенно по-другому. Альфы всегда отбирали для себя земли получше. Я выросла на просторных фермерских угодьях с богатой илистой почвой. Здесь же простиралась каменистая земля, высушенная палящим солнцем. Местами виднелась редкая поросль чахлой и бледной травы, а вдоль обочины кустилась ежевика. Ее колючие листья опутала, словно туман, серебристая паутина. Странным показалось мне и то – хоть я и заметила это не сразу, а лишь тогда, когда захотела наполнить опустевшую фляжку, – что здесь совсем не слышалась река. Впервые в жизни. За эти годы я так привыкла к речному шуму, что он казался чем-то незыблемым. Я знала его прекрасно: всплески воды в период половодья, гудение насекомых над спокойной гладью летним днем. Река всегда служила для меня главным ориентиром: верховье – это юг. От деревни выше по течению – ущелье и башни, к которым мы с Заком подбегали на спор. Еще выше находился Виндхэм, самый крупный город, где располагалась крепость Совета. Я никогда не заходила так далеко, но слышала истории о размерах и богатстве этого города. Даже приют на окраине Виндхэма, как рассказывала мама, был больше, чем любой город из тех, что я видела. Река устремлялась на север, через поля и большие деревни. Если идти вниз по течению, то за день можно добраться до Хейвена – торгового города, куда папа брал нас с собой маленькими. Ниже Хейвена реку перерезали небольшие пороги, о которых прежде я и не знала.
В краю Омег я не теряла уверенности, что найду дорогу, потому что обычно чувствовала местность, так же как эмоции и события, но без реки самой себе казалась оторванной от всего родного и знакомого. Через долину пролегала только одна дорога, по ней я и шла, как наставляла меня мама. Свернула лишь раз, проследовав за чирикающими птицами к маленькому роднику, бьющему из трещины в скале, где быстро напилась, и затем снова вернулась на пустынную дорогу.
Когда вдалеке показались дома, на долину опускалась ночь, и в окнах уже зажглись первые огни. Поселение уступало по размерам моей деревне, но выглядело не таким уж маленьким, поэтому никаких сомнений не возникло, что это оно и есть.
Горстку приземистых домишек окружали голые поля (здесь недавно собрали весь урожай), перемежавшиеся большими валунами. Я откинула платок с головы и отогнала мух, которых влекла все еще сочащаяся рана. Вот кто я есть – напомнила сама себе, одной рукой сжимая ключ, висевший на шее. Я подходила ближе, и мне, маленькой и одинокой на разбитой дороге, вдруг захотелось, чтобы Зак оказался рядом. Глупая мысль, с упреком подумала я. Тем не менее мой близнец навсегда остался со мной, как и шум реки.
